— Алексей Николаич! — вырвалось у Насти.
— Приятная встреча! — с почти истерическим смехом вскричал подпоручик. — Что же не представите мне счастливого соперника моего?
Еще более пригнувшись, он всмотрелся в. бородатое лицо и встретил горящий ненавистью взгляд.
— Эта физиономия мне незнакома, — процедил подпоручик сквозь зубы. — Сдается, приятель, ты не здешних мест жилец. Не пройтись ли нам с тобой к приставу?..
Подпоручик едва не вынес себе смертного приговора. Спасло его лишь то, что Настя была уже на ногах и успела к нему на мгновение раньше.
Сверкнувший в луче света нож не достал подпоручика. Но замах был столь яростен, что Иван смог лишь ослабить удар. Кровь проступила на рукаве светлого Настиного платья.
— Ты что! — крикнул Иван в ярости на себя и на нее.
Он схватил ее за руку, пытаясь отбросить в сторону.
— Ваня! Он мне жизнь спас!
Лицо Ивана скривилось, словно от нестерпимой боли. Он невнятно пробормотал какое‑то проклятие, сильным броском всадил нож в стену.
Подпоручик не сразу пришел в себя. Блеск занесенного над ним ножа ошеломил его, и на какой‑то миг все в душе его окостенело. Он не успел почувствовать ни страха смерти, ни радости избавления…
Только с непостижимой быстротой и как будто не в своем, а в чьем‑то чужом сознании промелькнуло, сменяясь одно другим.
…Искаженное гневом в ужасом лицо Насти, зажатый в руке ее узловатый сук… и капля воды, сверкнувшая на розовом соске…
…Презрительная усмешка па лице Насти, отталкивающей его протянутые к ней руки.
…Зеленый холм на крохотной, стиснутой тайгой полянке и темный, как нора, вход в землянку…
…Прожигающие своей ненавистью глаза на страшном бородатом лице…
Голос Насти, звучавший тревогой и волнением, вывел его из оцепенения.
— Алексей Николаич, не губи ты нас…
Никогда не слышал он такой мольбы в ее голосе.
Что с ней сталось?.. Где ее гордая дерзость?.. «…не губи ты нас…» Нас!.. Не за себя она молит… За этого лохматого бродягу… Вот кто встал между ними!.. И если убрать его с дороги…
Но тут же как будто кто‑то другой возразил с печальной усмешкой:
«Не можешь ты его убрать. Живой или мертвый, на свободе или в кандалах — всегда он будет стоять между вами… Опа не забудет… и не простит…»
— У тебя кровь, — сказал он с тревогой.
И услышал голос прежней Насти.
— Алексей Николаич! Что ты все о шкуре моей печешься. Ты душу мою пожалей!
— Садись, барин. Поговорим, — сказал Иван глухо.
Подпоручик бросил на него настороженный взгляд.
Иван усмехнулся и первый сел на свою колючую постель.
У подпоручика дрогнул желвак на щеке. Резко шагнув вперед, он снял фуражку, повесил ее на ручку торчащего в стене ножа. Сел на чурбак против Ивана и небрежным жестом откинул со лба нависшую па глаза белокурую прядь.
— Поговорим, хоть и не знаю, с кем.
— Иваном меня звать, а отчества мне не положено… Слышь, барин. Ты прости меня. Конечно, замах хуже удара. Да ведь на червя наступи и тот вьется… И еще тебя, барин, христом–богом прошу… Настя, вышла бы ты…
Настя хотела встать, но перехватила встревоженный взгляд подпоручика.
— Говори при мне, Ваня. Чай, пе чужие.
— Оставь ты ее, барин, сделай милость. Тебе побаловаться… а нам жить… Жена она мне…
— Жена! — изумясь, воскликнул подпоручик.
— Говори все, как есть, Ваня… Не венчаная…
— Будешь венчаная, — оборвал Иван. — Поди, есть поп в слободе!
— Что же ты мне сразу не сказала? — в растерянности воскликнул подпоручик.
В широко раскрытых глазах его было такое смятение, что Настя, не выдержав их взгляда, опустила голову.
— Али словами только говорят, Алексей Николаич… Неужто сердце твое ничего тебе не поведало?..
Кровь прихлынула к лицу подпоручика.
Сколь же смешон и жалок он был, выпрашивая ласку у этой женщины, которая знала уже другого мужчину. И ей предлагал он «руку и сердце»! Но в одном она права. С первой их встречи она стремилась охладить его пыл и не подавала ему никаких надежд… И все же он готов дать голову на отсечение, что, когда встретил ее в первый раз, она не была еще женой этого бородатого…
Но какое это имеет значение?.. Она сделала свой выбор. Сколь ни обидно это для него, но это так...
Иван прервал общее молчание:
— Слова твоего ждем, барин. Теперь вся жизнь наша… в твоих руках.
Подпоручик грустно улыбнулся.
— Я не господь бог.
— Господь, он все видит, да не скоро скажет. А тебе, барин, только до пристава дойти.
В голосе и во взгляде Ивана не было ни насмешки, ни угрозы. И подпоручик понял, скорее почувствовал, что если даже не оставит он этому человеку никакой надежды, если даже прямо скажет, что отдаст его в рукп властей, ему, подпоручику Дубравину, ничего не грозит. Вызволив из беды эту женщину, он тем самым создал себе защиту надежнее любого оружия и конвоя.
Он действительно уподобился господу богу: в его власти было безнаказанно казнить и миловать. И только!.. Он мог вызвать чувство ненависти и презрения или… заслужить благодарность. Но не больше… Чтобы извлечь из благодарности пользу, подлости, по молодости лет, не хватало. А насчет «руки и сердца», конечно, дикая блажь. Теперь ему это очень даже ясно. Ну и пусть их…
— Можешь меня не опасаться, — сказал подпоручик Ивану. — Даю слово офицера.
— Дай тебе бог, барин! — Иван поклонился в пояс. — И в кого ты такой уродился?..
«Нет, с ней можно и под венец!» —подумал подпоручик, увидев, как расцвела Настя после его слов. И тут же резануло в досаде: «Можно, да не тебе…»
Обратно в слободу возвращались вдвоем. Настя сама вызвалась вывести его из лесу.
Шли долго. И подпоручику показалось, что по более дальней дороге и что‑то очень много поворотов и перевалов из распадка в распадок.
«Да и лучше, — подумал подпоручик, — нет у меня более дел в этой землянке…»
Молчали, думая каждый о своем.
И только когда вышли на берег пруда, где‑то очень близко от места первой их встречи, подпоручик спросил:
— Полюбила, стало быть?
— Я его, Алексей Николаич, у смерти выходила.
— Меня тоже.
— Долг отдала.
— Выходит, квиты, — усмехнулся подпоручик.
— Нет, Алексей Николаич, — серьезно и с волнением сказала Настя, — теперь я по гроб жизни в долгу. Только этот долг мне оплатить нечем. Неоплатный он…
5
Спал подпоручик в эту ночь плохо, тревожно. Сон не шел. А когда забывался на минуту, то либо мерещились разные страшные бородатые хари и сверкало лезвие занесенного над головой ножа, либо виделась она, такая желанная и во сне доступная… и опять возле нее тот бородатый…
И только под утро сон взял свое.
Ерошка, слышавший, как барин всю ночь ворочался и даже постанывал, не стал будить его.
И когда Тирст приехал на пролетке, пришлось ему дожидаться, пока подпоручик завершит свой утренний туалет.
Впрочем, по всему видно было, что промедление нимало не огорчает Ивана Христиановича.
— Молодые годы и чистая совесть способствуют сну, — философски заметил Иван Христианович и, как бы спох катясь, добавил: —Так вы и не позавтракали, батюшка Алексей Николаевич! Натощак делами заниматься несподручно. Прошу ко мне чайку откушать! Мне, батюшка Алексей Николаевич, вчера рыбаки вороновские стерлядочку доставили. Отменная, доложу вам, рыбка!
Подпоручик отказался было, но не очень категорично. Иван Христианович подхватил его под руку и повел к себе, сказав кучеру:
— Обожди нас здесь, братец!
Покудова стерлядочка подпрыгивала на сковородке, приветливый хозяин занимал гостя разговорами. По праву старшего в летах поинтересовался и школьными годами его, и достатком родителей, и, как бы между прочим, осведомился: каким ветром занесло молодого офицера на столь дальнюю окраину государства Российского?
Подпоручик отвечал уклончиво: служба, предписание начальства.
Тирст, подмигнув зрячим глазом, посочувствовал:
— Я чаю, из Петербурга не всласть уезжать было. Столица, театры, балеринки, хе–хе… дело молодое.
За столом хозяйничала дочь Ивана Христиановича. Подпоручик видел ее впервые.
До того два раза приходилось ему отобедать у Тирста, но тогда за столом ее не было.
Подпоручик не мог знать, что осторожный Иван Христианович оберегал дочку от встречи со столичным вертопрахом. Сегодня же попустился осторожностью, уповая на скорый отъезд офицера. К тому же хозяйка дома Лизавета Ивановна была нездорова, и руководить за столом пришлось дочери.
— Аглая, — представилась она гостю.
Подпоручик поцеловал у нее ручку, подумав при этом: «Скажи на милость, у такого крокодила и столь прелестная дочь. Верно, в мать пошла. Эх, было бы увидеть ее раньше!»
А вслух рассыпался в комплиментах.
