Потом они вышли из дома и арчин обратился к дайханам:
— Люди! Кто пришёл, тот услышит, а тому, кого нет, вы расскажете сами. Сейчас вам скажут, кто из вас в какой группе. Каждая группа — пять человек. Они между собой сами решают: либо послать одного по жребию, либо нанять за себя человека. После жеребьёвки вы сообщите имя того, кто должен идти на трудовую повинность.
Выступил вперёд чиновник со списком и начал читать. Как правило, во всех случаях сначала оглашались имена наиболее богатых и знатных людей села. На этот раз почему-то список начался с бедняков, и поэтому дайхане внимательно следили за чиновником: нет ли здесь какого подвоха.
Но подвоха как будто не было. Закончив список группой, состоявшей из Бекмурад-бая и его братьев, чиновник заметил:
— Здесь только четыре человека. Нужен пятый.
— Чары не хватает, — тихо сказал один пожилой дайханин. — Поторопились его убить, пусть бы подумали, кто из них на повинность пойдёт.
Но дайханина никто не услышал, а чиновник, между тем, просмотрев список, сказал:
— Вот здесь Худайберды-ага ни в какую группу не попал. Мы включим его в группу Бекмурад-бая — и всё будет в порядке. Согласны, Худайберды-ага?
Старый Худайберды-ага, только что благодаривший аллаха, что тот пронёс горе мимо, подавленно кивнул головой:
— Согласен.
— А вы, Бекмурад-бай, не возражаете, если к вашей группе мы присоединим Худайберды-ага?
— Нет, не возражаем, — степенно ответил Бекмурад-бай и, огладив бороду, посмотрел на внимательно слушающих дайхан. — Худайберды-ага, правда, не нашего рода, но он — уважаемый в селе человек,
— Тогда назначайте каждая группа своего человека, — подытожил чиновник и направился снова в дом Бекмурад-бая. Следом за ним потянулись те, кто недавно угощался пловом.
— Проходи, Худайберды-ага, — радушно пригласил Бекмурад-бай. — Проходи, не стесняйся.
— Здесь присяду! — пробормотал Худайберды-ага, останавливаясь у порога.
Бекмурад-бай возразил:
— На ковёр проходи, там место есть. Ты здесь как равный находишься.
Смущённый Худайберды-ага прошёл на указанное ему место. Перед ним поставили пиалу с чаем такой изумительно янтарной заварки, какого он никогда за свою жизнь даже не видел, не то, чтобы попробовать.
Бекмурад-бай тоже уселся, поправил под собой халат, чуть усмехнулся в усы.
— Мне поручили возглавить нашу группу. Но я хочу передать главенство Худайберды-ага. Что вы на это скажете, уважаемые?
— Вполне подходит.
— Худайберды-ага справится с любым делом! — засмеялись сидящие.
А сам Худайберды-ага, чувствующий себя очень неловко среди аульных богатеев, покорно сказал:
— Что ж, можно и это.
Гости снова засмеялись, явно потешаясь над стариком.
— Ладно, люди, — Бекмурад-бай не хотел, чтобы какая-нибудь случайность нарушила так хорошо задуманное дело, — ладно, не надо нам никого в предводители. Мы — честно, обманывать друг друга не станем.
— Не станем, — согласился Худайберды-ага,
— Из всей нашей группы, — продолжал Бекмурад-бай, — здесь только я и Худайберды-ага. Поэтому нам сразу надо договориться, по какому условию мы будем бросать жребий.
— Правильно, — одобрили сидящие, — сначала надо договориться, а потом — решать.
— Я предлагаю три условия. Первое: чей жребий выпадет, тот без разговоров идёт на трудовую повинность, приняв на прощание только пожелание благополучного возвращения.
— Так! — закивали гости.
— Второе условие: оставшиеся в группе собирают уходящему деньги в сумме, равной половине той, которая необходима для найма постороннего человека.
— Так!
— Третье условие: мы всей группой собираем деньги поровну и нанимаем какого либо постороннего человека. Выбирай из этих условий какое тебе больше по душе, Худайберды-ага. Для меня каждое — всё равно, что конское ухо, безразлично, я с любым соглашусь и за всех отсутствующих отвечаю. Так я говорю, люди?
— Правильно говоришь!
— Ты нас просто порадовал своим умом.
— Кто придумал бы столько мудрых условий!
— Вон на улице шумят, никак к соглашению не придут. Как бы за ножи не взялись.
— А всё потому, что никто умного совета им дать не может. Один — в свою, сторону тянет, другой — в свою, третий, — в третью сторону.
— Думай, Худайберды, хорошие условия предложил Бекмурад-бай. Соглашайся на третье условие.
— Нет, — сказал Худайберды-ага, — лучше бросим жребий по второму.
— Очень хорошо, — согласился Бекмурад-бай. — Давай теперь уточним, сколько нужно собирать денег. Люди нанимаются и за две с половиной тысячи, и за тысячу пятьсот — по-разному. Мы поставим две тысячи четыреста. Половина — тысяча двести. На каждого из оставшихся приходится по триста рублей. Если своё имя вытянул, плати триста рублей и спокойно иди домой. Ни арчин, ни чиновник тебя тревожить не станут из-за трудовой повинности. А если в шапке останется твой жребий, тогда получи свои тысячу двести рублей и — благополучного возвращения! Согласен?
Раздались льстивые возгласы:
— Ай, хорошо Бекмурад-бай сказал!
— Всё сделал легко, как щепочку переломил.
— У Бекмурад-бая вообще не бывает пустых слов?
— Пишите, чиновник-ага, — сказал арчин, — всех, кто в эту группу входит, на одинаковых бумажках запишите, чтоб недовольства не было.
Чиновник написал пять одинаковых бумажек, их бросили в чей-то тельпек.
— Перемешайте! — сказал Бекмурад-бай. — Хорошо перемешайте, чтобы всё было по правилам, никто не обижался бы.
— Может мальчишку с улицы позвать? предложил кто-то.
— Зачем мальчишку?
— Чтоб без обмана жребий тянуть.
— Можно и позвать.
— Не надо звать, никто обманывать не собирается!
— Пусть сам Худайберды-ага тянет.
— Самому нельзя! Пусть — арчин.
— Хов, давай арчину, он — лицо незаинтересованное.
— Тащи, арчин!
Арчин вытащил из тельпека одну бумажку, подал её чиновнику. Тот развернул, прочёл:
— Аманмурад!
— Вот второй жребий, читайте, кому счастье.
— Сапар!
Арчин вытащил третью бумажку.
— Ковус! — прочитал чиновник и бросил её к первым двум.
Сидящие сочувственно зацокали языками: в шапке остались только два жребия — Бекмурад-бая и Худайберды-ага.
— Ай, Бекмурад-бай, твоя бумажка останется!
— Бери свою тысячу рублей и отправляйся на повинность!
— Ну, арчин, чьё счастье улыбнётся!
— Бекмурад-баю ехать придётся!
Бекмурад-бай скупо улыбнулся:
— Кажется, так и будет.
Арчин встряхнул тельпек, зажмурился, демонстрируя своё полное беспристрастие, и вытащил четвёртую бумажку. Зрители затаили дыхание.
— Бекмурад-бай!
Все взоры обратились на Худайберды-ага. Вели-бай выпятил губы, но встретился глазами с остерегающим взглядом Бекмурад-бая и только вздохнул, ничего не сказал.
Арчин повертел в руке оставшуюся бумажку, сокрушённо покачал головой:
— Не повезло тебе, Худайберды-ага. Надо же такому случиться, чтобы на последней бумажке было написано твоё имя! Вай-вах, не повезло!..
Он протянул бумажку сидящему рядом. Тот посмотрел на неё, вздохнул:
— Жребий чёрного счастья!
И передал её следующему.
Бумажка пошла по рукам. Все смотрели на неё, вздыхали, поминали недобрую судьбу, ссылались на волю аллаха. Но никто из присутствующих не знал грамоты, никто не мог удивиться и воскликнуть: «Позвольте, да ведь здесь имя Бекмурад-бая написано!». Впрочем, грамотный не сказал бы тоже: здесь сидели друзья и единомышленники бая, а не бедного дайханина.
У коня — живот, у пса — нос
Поднявшись со своего почётного места, Худайберды-ага, как оплёванный, вышел на улицу.
— Позвали тебя, дурака: «Проходи, проходи!», а ты и обрадовался, расселся на ковровой подстилке! — бормотал он себе под нос. — Аллах унижает гордых и не даёт им свершения желании. Надо было сесть прямо на полу, у двери, тогда, может быть, и не остался бы жребий в шапке…
Темнело. Обычное спокойствие вечернего аула нарушали крики людей, которые всё ещё не могли придти к соглашению при жеребьёвке. Худайберды-ага не слышал этих криков, занятый собственными невзгодами. Он не замечал встречающихся людей, не отвечал на приветствия, и люди не обижались: они понимали, что на человека свалилась беда.
Увидев его потемневшее лицо, жена привычным движением поднесла к глазам конец головного платка.
— Неужто нам, отец?.. Неужели судьба никогда не смилостивится над нами?..
— Не плачь, мать моих сыновей, — сказал Худайберды-ага, присаживаясь на старую, вытертую кошму.
— Когда вода идёт через край, плотину не достраивают. Слезами беде не поможешь.
— С кем ты тянул жребий?
— С Бекмурад-баем.
— А остальные кто?
