— Четыле года.
— Вот именно, Александр Николаевич, четыре года.
— Четыре года он не может исправить свою речь, Юрий Петрович
— Напротив, Александр Николаевич, — кандидат в Партии уже четыре года потому, что Партия в нем нуждается.
— Потому что на безрыбье и рак рыба. Или, как сказал бы наш кандидат, «рлыба».
— Все шутите, Александр Николаевич. Нет, у кандидата четырехлетний партийный стаж потому, что он способный управленец. Потому что у него талант. Потому, что он показал себя.
— Это он трактором управлять способный?
— Я и шофелом лаботал на глузовике!
— Помолчите, кандидат. Посмотрите на него, Александр Николаевич. Простой парень. Уж его-то отец не имел возможности протолкнуть его на теплое местечко. Талантливый парень был обречен всю жизнь вкалывать на комбайне. Партия! Вот кто разглядел его в толпе комбайнеров. Чем-то он отличался от них. Чем-то выделялся. И Партия разглядела его. Он был призван.
— Недавно, помнится, вы упирали на то, что пастух Циндяйкин талантливый организатор.
— А вы станете со мной спорить? Хороший пастух не может не быть талантливым организатором, а Циндяйкин мог прикрикнуть на гусей так, что они мгновенно становились в шеренгу, рассчитывались на «первый-второй» и по команде «Шагом арш!» начинали шагать в ногу.
— При этом он совсем не выговаривал «л». Он говорил «свужба»! Он говорил «возунг»! Он говорил «пвенум»!
— Плошу слова!
— Подождите, товарищ Ключков, не вмешивайтесь.
— Я не Ключков, я — Ключков!
— В самом деле? Подумайте хорошенько. Может, у вас в паспорте ошибка? Может, вам стоит сменить фамилию?
— Я не хочу менять фамилию!
— Юрий Петрович, он не хочет менять фамилию.
— Гм. Вижу, комиссия зашла по некоторым вопросам в тупик. Межевая!
— Кандидат! Комиссия при рассмотрении вашего дела зашла по некоторым вопросам в тупик.
— Спасибо, товарищ Межевая. Кандидат, вы все поняли? Мы тут сомневаемся с товарищами. У вас есть одна минута на подготовку и еще одна минута — на речь. Постарайтесь нас убедить. Постарайтесь увлечь. Постарайтесь уверить нас в том, что вас призвали не зря. Что вас действительно разглядели. Есть вопросы?
— Воплосов нет.
— Хорошо. Подготовились? Итак.
— Люди! Любите ваш язык. Он — ваш надежный оплот, ваша защита. В его стенах вы в безопасности. Только в нем ваше будущее, только с ним вы дойдете до цели. Язык и цель едины. Неустанно следите за его чистотой, соблюдайте языковые законы. Ибо чистота языка есть чистота ваших помыслов, ваших идеалов. Воздавайте ему почести, ведь он того достоин. Он — язык ваш, им вы живы. Если бы не он, вы не сумели бы облечь свои мысли в слова, не сумели бы дойти до цели. Язык доведет вас. Без него вы — ничто.
— Браво!
— Не надо, Рудольф Иванович. Кандидат, вы закончили?
— Закончил.
— Прекрасно. Выйдите пока, мы посовещаемся и примем решение. Итак, ваше мнение, товарищи?
— Мне кажется, это было подготовлено.
— Не знаю, не знаю. На мой взгляд, совсем недурно.
— И я так думаю. Он ни разу не употребил ни одного слова с «р». Это еще суметь надо. У него по глазам было видно, что он заранее не готовился.
— Так каково будет ваше мнение, Иван Федорович?
— Я скорее «за».
— Ваше, Рудольф Иванович?
— Мне он понравился. Экие рулады выводит.
— Что скажете вы, Александр Николаевич?
— Я повторял и еще раз повторю — параграфа 211 никто не отменял. Кандидат не справился с возложенным на него поручением — обучиться на речеисправительных курсах. Почему и по какой причине он с этим не справился — сейчас вопрос десятый. Кандидат подвел Партию. Я буду голосовать против этой кандидатуры.
— Очень хорошо. Голосуем. Спасибо, товарищи. Межевая!
— Трое за, один против.
— Спасибо, Межевая. Объявите кандидату о принятом решении в письменном виде. Кто там следующий?
Комиссия заседает до пяти часов вечера, с перерывом на обед. Всего за день рассмотрено восемь кандидатов. Почти все они в разное время были сняты Партией с речеисправительных курсов и направлены на главную комиссию в связи с острой нехваткой кадров. Шесть человек в результате подпадают под требования пресловутого параграфа 211. Рожнов доволен — всех шестерых с его подачи пропускают. Хватит буквализма. Хватит применения устаревших норм. Хватит направлений на речеисправительные курсы. С руководством этих курсов еще надо разобраться, в чем Рожнов весьма поднаторел. Шесть прекрасных, перспективных кандидатов брошены в ряды Партии. Двое не прошли, но они шепелявили. Это «неполядок». Их не пропустили и отправили доучиваться на речеисправительные курсы со строжайшим предписанием успешно окончить курсы в течение полугода. Ничего не поделаешь — тут даже Рожнов был бессилен. Один кандидат плакал, когда выходил. На курсах ему обещали вырезать язык, если он не перестанет шепелявить. Ему было плохо на курсах, хотелось домой. Его фамилия была Шельпишев. Он произносил ее «Сельписев». Над ним смеялись. Он боялся, что Партия не выдвинет его в следующий раз. Он произносил «следуюсий раз». Он был шепеляв. Ему было «страсно».
Во время заседания Рожнов с большим удовольствием наблюдал за Страховым. Было видно, как тот возмущен, как огорчен своим бессилием. Так-то, господин хороший! У нас свои правила. Рожнов предчувствовал жаркую баталию, когда подойдет очередь Страхова председательствовать. Так всегда бывало, ведь Страхов считал, что стоит на страже чистоты языка. Но сейчас не его очередь радоваться. Сейчас радовался Рожнов. Да чего там — он торжествовал.
Когда рабочий день окончился, комиссия в полном составе проследовала в трактир Диколаева. Вся, кроме Страхова. Он видимо злился. Впрочем, попрощался он с Рожновым с обычной вежливостью. Несносный человек. Упрямец. В трактир со всеми он ходил, только когда ему удавалось настоять на своем и завернуть не нравившихся ему кандидатов. В этот раз в трактир со всеми он не пошел, а сразу в угрюмом настроении поехал домой, решив сегодня же направить жалобу в вышестоящие инстанции на председателя главной логопедической комиссии. Он уже сам не помнил, какая по счету это жалоба. Но все же он поехал домой, чтобы ее написать и отправить куда следует. Он чувствовал, что так ему будет спокойнее.
Трактир Диколаева был единственным местом на правительственной улице, где можно было поесть. Но поесть здесь можно было только работникам государственных учреждений. Кроме них, сюда по негласной договоренности пускали также и многочисленных кандидатов на государственные должности — как удачливых, так и неудачников. Для этих была отведена особая комната, где неудачники моментально и вдрызг напивались. Их горькие песни и жалобы на судьбину постоянно звучали в огромном помещении трактира, разделенном на несколько больших комнат. Временами допившиеся до умопомрачения неудачливые кандидаты врывались в комнаты, где пировали государственные чиновники, и устраивали там свалку. Случались и трагические происшествия. Так, один кандидат, вышед из трактира, пустил себе пулю в сердце. Пьяная кандидатова рука тряслась, и пуля угодила в металлическую пуговицу. Отразившись от пуговицы, эта шальная пуля залетела в окно соседнего ведомства и попала в голову многострадальному чиновнику, который уже тридцать восемь лет трудился на этом месте без повышения и семнадцать раз подавал рапорт об увольнении, однако так и не был увольняем потому, что на его место не находилось желающих, — больно низка и грязна была должность. В качестве наказания убийцу посадили на место убитого. Говорят, за четыре года работы бедняга уже восемь раз подал рапорт об увольнении, но ему все отказывают. В обеденное время он подходит к окну и с тоской смотрит на двери трактира, надеясь, что кто-нибудь в шинели с металлическими пуговицами сейчас выйдет, вытащит пистолет, направит его себе в сердце… Однако в трактир людей с оружием больше не пускают.
Сам Диколаев когда-то тоже был кандидат. Он работал механиком на нефтебазе, работал спокойно и без треволнений, но тут Партия выискала его среди прочих механиков и призвала. Диколаев уперся. Ему нравилась его работа. Партия настаивала. Предложила ему хорошее место советника на заводе. Диколаев отнесся к этому спокойно. Тогда Партия пересмотрела свое первоначальное намерение. Она предложила Диколаеву должность директора нефтебазы, на которой он работал. Диколаев долго думал. Мучительно советовался с женой. Пил. Партия настаивала. Диколаеву приходили официальные письма на бланках. Являлись делегации закованных в костюмы мужчин, которые проходили в крохотную гостиную и там молча просиживали часами, сверля Диколаева укоризненными взглядами. Наконец, Диколаев сдался. Тут оказалось, что он не член Партии, и его тотчас же в Партию приняли. Быстренько провели предварительные слушания и выяснили, чтó он не выговаривает. Он был отправлен на речеисправительные курсы, и там началось самое ужасное. Среди ночи Диколаева поднимали и заставляли повторять: «На носу гнездо, в гнезде птенец, у птенца ножки. Сонный гонщик стонет во сне, гоня вагон. Африканского гну носит по саванне».
