Вот почему мулла Фазлиддин хранил свои рисунки в железном сундуке.
Тахир все-таки в одиночку внес мешок в дом.
Тяжелый рыжий чекмень и вконец мокрые сапоги мулла Фазлиддин оставил у порога. Надел кауши; сполоснул лицо и руки у края крытой ямы для стока воды. Дождь промочил и рубаху под чекменем. Но летний вечер был очень теплый, хотя и сырой, и мулла Фазлиддин не стал ее менять.
Он так устал в дороге, что не тронул маставу, съел два кусочка хандаляка[12] да выпил несколько пиал чаю. Зато парень-арбакеш, тоже приглашенный к трапезе, приналег на маставу с кислым молоком, опорожнив целых две миски. Потом он вышел во двор к лошади.
— Об-бо, мулла Фазлиддин! — начал тогда отец Тахира, поглаживая свою длинную седую бороду. — Хорошо, что вы приехали, очень хорошо. В такие беспокойные дни нам надо быть вместе!
— Я приехал, да, но не странно ли? Все бегут от нашествия, а я сам приблизился к пасти дракона, — мулла Фазлиддин грустно посмотрел на Тахира.
— Тому есть важная причина, да, дядя? — спросил Тахир.
— Причина? Одна причина, племянник; когда начинается война, в зодчих не нуждаются…
— Но вас ведь, кажется, взял к себе сам повелитель?
— Наш повелитель занят сейчас укреплением крепости Ахсы[13]. Говорят, и ташкентский хан Махмуд стал нам врагом, поднял войска. А с востока прямо на Узгент идет кашгарский властитель[14] Абубакир-дуглат.
Отец Тахира в страхе ухватил тремя пальцами ворот рубахи[15].
— О аллах! Там кашгарец, здесь самаркандец… Значит, враги наступают с трех сторон? Вот так напасть, а, мулла Фазлиддин? Неужто шахи и султаны никак не могут договориться меж собой, чтоб жить в мире? А эти к тому же еще и родственники.
— Да. Наш повелитель Умаршейх приходится зятем ташкентскому хану. А самаркандский властитель султан Ахмад-мирза, что идет на нас из ограбленного Коканда, он родной брат нашему. Да вдобавок братья хотели стать и сватами: дочь самаркандца и наш наследник Бабур-мирза помолвлены еще с пятилетнего возраста. И выходит, брат идет на брата, тесть против зятя обнажает меч!
— О всевышний! Это, видно, и есть светопреставление, а? Мулла <Фазлиддин, не близок ли конец света?
— Не знаю!.. Знаю только, что дерутся они между собой, а все беды и злодеяния выпадают другим. Таким, как мы…
— Значит, это судьба наша…
— Да, трудно жить, когда не везет. — Мулла Фазлиддин словно не слышал собеседника, говорил про своё. — С какими надеждами я вернулся из Герата! Мечтал построить в родной Фергане такие медресе[16] прекрасные, как в Самарканде и Герате стоят… Шахи, султаны… Они не вечны. В памяти людской вечно будут сиять медресе Улугбека. «Хамса»[17] Навои. И подобное им!
Зодчий сказал и как будто сам испугался сказанного: быстро оглянулся на дверь. «Привык жить среди придворных, остерегается соглядатаев», — понял Тахир.
— Дядя, вы говорите, говорите, мы здесь одни… Почему же в Андижане не нашлось для вас места?
Мулла Фазлиддин ответил не сразу, задумался…
Вчера, в час вечерней молитвы, пока мулла Фазлиддин гостил у своего приятеля каллиграфа, который жил на соседней улице, в его собственный дом вломились неизвестные люди. Собаку, лаем встретившую их, зарубили; парня (того, что сегодня приехал в Куву дядиным арбакешей) связали, воткнули ему кляп в рот. Затем устроили в доме настоящий обыск. Отыскали и железный сундук, начали было ломать топором замок.
Близкие соседи, что жили справа и слева, услышали отчаянный вой подыхающей собаки. Почуяли недоброе. Один незаметно вышел со своего двора в проулок и в тени дерева разглядел человека, державшего за поводья четырех коней, — лица не разглядел: оно было закрыто черной маской, одни глаза сверкали. А из дома Фазлиддина доносились какие-то удары и скрежет. Сосед поспешил к каллиграфу.
Фазлиддин прибежал как раз, когда неизвестные разбили наконец замок тяжелого сундука. Завидев хозяина, двое прыгнули тут же в окно, высадив раму, третий кинулся к двери.
— Стой, негодяй! — крикнул ему Фазлиддин, но здоровый, что твой медведь, парень (тоже в маске) легко отбросил плечом хозяина дома и кинулся на улицу. Воры мигом вскочили на коней — и след их потерялся во тьме.
Мулла Фазлиддин наклонился над распахнутым сундуком. В слабом свете зажженной в нише свечки видно было, что воры успели запустить в сундук руку: чертежи кое-где были помяты, исчез, конечно, кошелек с золотом — подарок повелителя. Но Фазлиддину было не до золота. Как тайник, где хранились рисунки? Догадались о нем? Упаси господь, вскрыли? Он торопливо вытащил из сундука весь ворох бумаг, медленно сдвинул влево гладко отполированный железный квадрат на обнажившемся втором дне ящика — открылся еще один замок. Мулла Фазлиддин оглянулся: в доме никого не было, сосед во дворе развязывал слугу. Из-за пазухи халата мулла Фазлиддин достал маленький ключик, всунул его в тайный замок… Медленно приподнял крышку — вот они, его рисунки в тонкой папке. Он знал на память, в какой очередности они лежат… Старый садовод производит полив… Охота в горах Чилг-махрама… Внизу — изображение прекрасной девушки, играющей на чанге[18]… Это — дочь мирзы Умаршейха Ханзода-бегим[19].
Когда мулла Фазлиддин вернулся из Герата, его работа в Андижане началась с росписей загородной усадьбы Умаршейха. Ханзода-бегим прознала, что мулла Фазлиддин владеет искусством живописания, и как-то однажды попросила нарисовать ее. Приходилось делать это втайне. Есть ведь люди, которые на все пойдут, лишь бы им прослыть защитниками шариата[20] в священных хадисов[21]. Да и отец был бы, конечно, против затеи дочери, а уж ему-то, художнику, исполнителю пожелания прекрасной властительницы, совсем бы несдобровать!..
Слуга наконец пришел в себя и более или менее связно рассказал о подробностях налета на дом. Мулла Фазлиддин сравнил его рассказ и рассказ соседа со всем, что сам увидел, и пришел к выводу, что неизвестные вовсе не были простыми ворами. Что они искали в доме? Чертежи? Но их они не унесли, хотя чертежи лежали сверху. Значит, искали рисунки. Значит, их мог послать только тот, кто знает об умении муллы Фазлиддина писать картины и кто мстит ему за какую-то обиду.
И зодчий вспомнил, как весной один из самых видных и богатых андижанских беков Хасан Якуб пригласил его к себе и сказал чванливо:
— Хочу построить баню, лучше чем у всех! И чтобы в ней были мраморные бассейны для летних купаний… — Хасан Якуб понизил голос: — Накуплю рабынь-красоток: золота у меня хватит… И хочу, чтоб так было сделано: когда эти девушки будут купаться в бассейнах, я в маленькие окошечки незаметно разглядываю их, ловко скрытые должны быть окошечки, поняли? — бек расхохотался самодовольно и счастливо, — Пригласил вас, чтобы предложить взяться за строительство такой бани. Готов заплатить любую цену!
Мулла Фазлиддин верил в святость дела зодчих. Не сумев скрыть неприязни, отказался от «нечестивого строительства».
— А что в том нечестивого?.. Я ведь строю баню на собственные деньги!
— Есть мастера, господин, которые поднаторели в возведении таких «окошечек», вам лучше обратиться к ним. Мне же наш повелитель приказал построить медресе. И я занят подготовкой чертежей… Разрешите мне откланяться!..
Хасан Якуб покосился на муллу Фазлиддина:
— Ладно!.. Но то, что я сказал, пускай останется между нами, господин зодчий. В противном случае…
— О, конечно, наша беседа здесь началась, здесь и закончилась. Но и вы не будете на меня в обиде, правда, господин бек?
«Не будете на меня в обиде»… Как бы не так! Толстошеий Хасан Якуб отплатил за унижение. Дней через пятнадцать после того, как зодчий отделался, как ему казалось, от одного бека, к нему домой, вечером, в сумерках, явился еще один богатый бек — Ахмад Танбал. Наедине, без свидетелей Ахмад Танбал вынул из кармана мешочек с золотом…
— Господин зодчий, возьмите это золото и исполните для меня один рисунок…
— Какой рисунок?
Ахмад Танбал уже перешагнул за двадцать пять лет, но растительности на его лице все еще не было. Безбородый бек приблизил тонкие свои губы к уху муллы Фазлиддина и прошептал:
— Мне нужно изображение нашей бегим!
— Какой бегим? — настороженно спросил мулла Фазлиддин, — Ханзоды-бегим?
— Когда в загородной усадьбе вы расписывали покои повелителя, вы увидели ее впервые, да?.. Ханзоду-бегим, да? Она только и говорит о вашем искусстве…
Сердце муллы Фазлиддина так заколотилось, будто сейчас разорвется. Неужели этот безбородый пронюхал?
— Кто вам сказал это?.. Я зодчий… Я могу делать рисунки зданий, сооружений…
— Не скрывайте от меня, господин зодчий! Я не факих, наблюдающий за исполнением шариата. Я не из тех, кто преследует изображающих живое!.. Правду говорят, что стены дворца, построенного в Герате для Байсункура-мирзы великим шахом Шахрухом[22], украшены изображениями красивых девушек? Правда?
