— Знаешь, папа, — сказал Лоран, — мы с Даниэлем разговаривали целый час: для нас обоих экзамен на бакалавра — это катастрофа!
— Ну и что! Пересдадите в октябре! — успокоил господин Совло.
— В октябре нет сессии! Эти мерзавцы ее отменили! Они уже не соображают, что делают! Каждый год все меняется.
— Тогда пойдете на второй год.
— В математический? О нет! Я не чокнутый! Меня интересует только философия!
Господин Совло не сказал ни слова. Он был добр и покладист. «Образцовый отец», — подумал Даниэль, гася окурок в хрустальной пепельнице.
— А ты, Даниэла? — пробормотал господин Совло, повернувшись к дочери. — Как твой экзамен?
— Но папа, после первого подготовительного года уже нет экзамена!
— В самом деле, я забыл. И что же… ты считаешь, что перейдешь в… в выпускной класс…
— Нет, — сказала она. — У меня не будет среднего балла.
— Для девушки это не имеет такого уж значения! — бойко заявила госпожа Совло.
Она вмешалась, готовая защитить Дани от возможной критики. Даниэль заметил у нее на лице выражение резковатой воинственности, горделивого восхищения своим чадом. Господин Совло глухо рассмеялся:
— Мне и в голову не приходит нападать на Даниэлу! — сказал он.
Из его трубки поднялось легкое облачко дыма. Он щурил глаза и смотрел вдаль. Даниэль предавался блаженству, нагонявшему оцепенение. Вокруг него преодолевали препятствия английские лошади. В сложившейся атмосфере его соблазняло не то, что его окружало, а нечто неопределимое — летучая гармония между людьми и вещами, непринужденность, где у каждого было свое место, нежная и братская анархия… Разговор возобновился, временами чрезвычайно близкий ему, а порой далекий, неясный. Даниэль изо всех сил старался в нем участвовать, охватываемый горячим волнением, когда его взгляд встречался с Дани. Если бы это зависело только от него, он бы остался здесь до рассвета. Однако господином Совло овладела усталость и в конце концов он сказал:
— С вами очень мило, но завтра мне непременно надо быть к половине девятого на работе!
Даниэль нехотя расстался с этой образцовой семьей. На пороге Лоран пожал ему руку, а Дани обожгла взглядом нежной приязни.
Вернувшись домой в половине первого ночи, он был удивлен тишиной, царившей в квартире, и холодной строгостью тщательно расставленной мебели.
Больше всего неприятностей доставляла фуражка. Она сжимала виски Жан-Марка и напоминала ему, что он на службе. Некоторые клиенты были безразличны к специальной форме, но попадались и такие, кто считал постыдным для себя, что их везет человек с непокрытой головой. После того как он устроился на работу в «Универсальный транспорт» в качестве «шофера без машины», он сделал еще только пять выездов. Платили ему пятнадцать франков за полдня. Это было мало, но отец прекратил оказывать ему материальную помощь, и он был счастлив найти эту повременную работу, которая все же позволяла ему не умереть с голоду. Каждый день Жан-Марк звонил в бюро в шесть часов вечера, чтобы узнать, не будет ли он нужен на следующий день. Накануне он вел грузовичок одного книжного магазина, до отказа нагруженный книгами и бумагами, из Парижа в Витри-ле-Франсуа.
Сегодня вечером за рулем «пежо» он вез французского промышленника, г-на Эртье, который принимал в Париже мексиканскую пару — г-на и г-жу Альварес. Все три пассажира сидели в тесноте на заднем сиденье. Жан-Марк слышал, как они разговаривали на ломаном французско-испанском языке, нашпигованном английскими словечками. Женщина — пятидесятилетняя, увешанная драгоценностями и сильно надушенная — время от времени вскрикивала: «А это что такое?» Ей разъясняли. Лувр, статуя Жанны д’Арк, сад Тюильри, обелиск на площади Согласия были поданы г-ном Эртье его гостям с пылу с жару. Первую остановку предполагалось сделать у большого ресторана на Елисейских полях. К нему подъехали, не прибавляя скорости, в двадцать минут девятого. Жан-Марк вышел, чтобы открыть дверь клиентам, как ему настоятельно рекомендовали в «Универсальном транспорте». Но какой-то великан, выбритый, краснолицый, весь в галунах, быстро опередил его и, держа фуражку в руке, принял вновь прибывших посетителей.
— Будьте здесь через полтора часа, — сказал Жан-Марку г-н Эртье.
Жан-Марк поклонился. Его вечерний патрон и мексиканская пара ринулись в ярко освещенную дверь.
— Если хочешь припарковаться, найдешь место на рю дю Сирк, — посоветовал ему портье.
Жан-Марк поблагодарил его и снова сел за руль. Улица дю Сирк была приспособлена для стоянки машин. Группа шоферов болтала перед чьим-то «роллс-ройсом». Он включил свет в своем «пежо» и достал из кармана несколько размноженных листков с лекциями по гражданскому праву. Экзамен через две недели. Подготовлен к нему он был плохо. Целые куски программы, особенно по коммерческому праву и по международному общественному, оставались для него белым пятном. Впрочем, он уже не мог учиться как раньше. Ссора с отцом выбила его из колеи: вся конструкция, которая поддерживала его равновесие, развалилась единым махом. Привыкший жить самостоятельно, зная, что у него всегда есть возможность вернуться в лоно семьи, теперь, когда перспективы на возвращение исчезли, не мог больше без нее обходиться.
Жан-Марк снял фуражку и положил ее рядом с собой на сиденье. Внутри золотыми буквами была вытиснена марка крупного магазина. Кожаная лента залоснилась от длительного пользования. Сколько человек переносило до него эту синюю фуражку? Теперь она лежала здесь перевернутая подкладкой вверх. Как шапка нищего. Если бы Валерия видела его!.. Он, разумеется, признался ей, что устроился работать шофером. Сначала она нашла это забавным. Затем эта идея растрогала и взволновала ее. По обоюдной договоренности они ездили во втором классе метро, прогуливались пешком, вместо того чтобы пойти в кино, старались не покупать газеты и, когда хотели что-нибудь выпить, выбирали бистро подешевле. Для Валерии это была игра. Для него в некоторой мере тоже. Необходимость ограничивать себя очищала его совесть. Это была эйфория мелких лишений. Он мечтал о скате, приготовленном с каперсами, о кроличьем рагу, о бифштексе с жареной картошкой. Сколько еще времени предстоит ему переносить полубедность, полуголод, полувиновность, которые стали теперь его участью? Как ни прикинь, положение тупиковое!..
«При отсутствии рекламы контракты купли-продажи не могут являться предметом ссылки в момент частичной уплаты налога. За исключением следующих случаев…» На прошлой неделе он просмотрел с Дидье целую главу Земельной рекламы и уже не вспоминал о ней. К тому же Дидье в этом году был в еще худшей форме, чем он. Жаклин, «обожаемая Жаклин», на которой тот хотел жениться, недавно бросила его ради какого-то студента из Института мостов и дорог. Все — шлюхи! Это уж точно. Дидье совершенно не подходил для этой разбитной и амбициозной девицы. Теперь он в отчаянии. Каким ничтожным казалось Жан-Марку романтическое несчастье Дидье по сравнению с тем мрачным ужасом, от которого отбивался он сам. И эти три свиньи, которые обжираются в ресторане! Огни, поклоны персонала, соусы с ароматическими травами. Сам он решил побаловать себя одним крутым яйцом и кружкой пива.
Бистро, куда он вошел было оформлено в виде пещеры с волнообразными разводами по штукатурке стен, розовыми зеркалами и трубчатым никелем. Жан-Марк перекусил у стойки, глядя на собственное отражение. Желток у яйца был зеленоватый и сухой, белок отливал серым. Или это была игра света? Он раздавил на блюдце остатки скорлупы. Зернышки соли поблескивали на коже пальцев. В завершение очень горячий, приторный кофе. Голова у него была тяжелой. Как душно в этом зале, где «juke box»[5] наяривал грохочущую музыку для четверых посетителей, которые тряслись каждый сам по себе! Крутое яйцо камнем лежало у него в желудке — он съел его слишком быстро. На губах застыла отрыжка. И еще эти клиенты!..
Он заплатил, выбежал из бистро, сел в машину и подъехал к ресторану как раз в тот самый момент, когда г-н Эртье и чета Альваресов выходили через дверь на улицу. Сытые, довольные, сияющие, они шли не торопясь, словно преисполненные почтения к сокровищам, которые несли у себя в животах. Следующий этап — «Лидо». Там почти не задерживались. Ровно настолько, чтобы выпить бутылку шампанского да с восхищением поглазеть на тридцать шесть белых ляжек, ножницами расходящихся перед раскрасневшейся публикой — и сразу отправились на Монмартр. На этот раз задушевный союз между г-ном Эртье и Альваресами был скреплен блюдами и картинами, после чего они скатились к самой большой вольности. Уже совершенно развеселившихся, их поглотило заведение со стриптизом.
Жан-Марк поставил машину в двойном ряду на соседней улице и заснул на сиденье. Иногда к дверце с опущенным стеклом наклонялось девичье лицо. Сквозь дремоту он смутно различал подведенные черным глаза, пухлые блестящие губы, которые шептали какое-нибудь предложение. Тогда, отворачиваясь, он старался погрузиться как можно дальше в забытье. Проснулся он оттого, что г-н Эртье тряс его за плечо. Ненасытные Альваресы хотели увидеть еще более пикантное зрелище. Снова поехали. Еще два заведения со стриптизом, одно из которых «на этаже», запрещенное к показу. После чего, пресыщенная этим разгулом напудренной плоти и облачения в страусовых перьях, вся компания очутилась в ресторане Центрального рынка и заправилась луковым супом.
