— Очень жирная овца? — заинтересованно спросила Энекути, когда Габак рассказал ей обо всём виденном и слышанном. — Большая?
Габак подтвердил, что жирная и большая. И самое главное, лежит без присмотра.
— А собака?
— Нет у них собаки.
— Соседи могут увидеть?
— На краю аула мазанка стоит. С нашей стороны нет соседей.
Постепенно разговор принимал деловой характер. Габак-ших, вначале нисколько не помышлявший о краже овцы, решительно поднялся:
— Пойдём, пока они её в дом не завели!
— Вах, нехорошо! — Энекути лицемерно закатила глаза, исподтишка наблюдая за Габаком.
— Нехорошо? — удивился он. — Что нехорошо?
— Нехорошо женщине на такое дело идти. Муж приносит мясо, жена варит — так принято.
— Из-за твоей болтовни время упустим! — рассердился Габак, понявший уловку хитрой Энекути. — Если вдвоём пойдём, ни у кого подозрения не будет. В случае чего скажем, мол, отвязалась овца, идём хозяина её искать.
Энекути со вздохом поднялась.
До мазанки Худайберды-ага они добрались быстро. Овца ещё лежала у своего колышка. Вокруг не было ни души.
— Сиди здесь, возле кустов, — сказал осмелевший Габак Энекути. — Кто появится на дороге — сразу ко мне беги. В дом зайдём, поздравим с достатком, попросим пожертвовать на святого Хатам-шиха. А будет всё тихо — жди меня.
Он потихоньку двинулся к овце, стараясь не напугать её. Однако глупая овца почему-то испугалась, вскочила на ноги.
Ших быстро присел, оглянулся по сторонам. Никто не вышел. Он успокоился и протянул руку, чтобы отвязать верёвку, когда сзади кто-то шумно и жарко дохнул ему в затылок, шершаво, словно тёркой, дёрнул, за ухо.
— Хэх! — истерически выдохнул Габак и зайцем кинулся прочь. А следом за ним, весело взбрыкивая и мекая, скакал испугавший его телёнок. Он обогнал Габака и остановился немного впереди, наклонив набок лопоухую лобастую голову и выжидательно уставясь добродушной мордой — игра ему нравилась.
— Шайтан! — выругался ших, рассмотрев своего преследователя. — Сердце чуть изо рта не выскочило!
Подвернувшейся под руку хворостиной он огрел весёлого телёнка, посулил ему скорой и недоброй смерти и, с трудом переводя дыхание, пошёл назад.
— Чего бегал? — спросила удивлённая Энекути. — Зачем тебе чужой телёнок понадобился, когда своя овца рядом ждёт?
— Пусть провалится в преисподнюю! — сказал Габак. — Пусть её черти съедят! Пойдём домой!
— Да что с тобой случилось?!
— Ай, не спрашивай… Во рту горько, как желчь раскусил. Никакого вкуса не чувствую… Идём, Элти!
— А овца?
— Не надо мне ни овцы, ни чего другого.
— Ты в своём уме?
— В своём!
— Тогда иди бери овцу!
— Даже если её помёт золотым будет, всё равно не пойду!
«Трус несчастный, богом ударенный! — с досадой подумала Энекути. — А ещё тельпек носит, мужчиной себя считает!» — А вслух сказала:
— Ладно. Сиди здесь, если согрешить боишься.
Через минуту она уже тащила за собой овцу.
Когда жена Худайберды-ага выглянула, чтобы завести овцу в дом и увидела одинокий колышек, её словно кипятком обдало с головы до ног. Она метнулась во двор, обежала несколько раз вокруг мазанки и с криком: «Спасите! Помогите!» — кинулась к соседям.
Сосед тоже походил вокруг, посмотрел и сказал: «Что вам назначено, то никуда не денется. Ночью где искать? Утром разыщем, не горюй».
Всю долгую ночь женщина проплакала. Едва забрезжил рассвет, она снова пошла к соседу.
— Не прибежала? — спросил тот. — Ну, ничего. Овца — не арбуз, след оставляет.
И в самом деле, они обнаружили в пыли следы овечьих копыт. Следы вели к зарослям чаира и там терялись. Заросли — вдоль арыка и дальше по оврагу тянулись до самого «святого места», до мазара Хатамшиха.
Посматривая на выглядывающий из-за ограды мазара корявый куст гребенчука в цветных тряпочках, сосед объяснил:
— Два следа твою овцу увели. Один — большой, с заплаткой на левой ноге, второй — в маленьких ковушах[22]. Маленький рядом с овцой бежал, видишь? А большой сзади шёл и затаптывал след. Кто-то вдвоём с маленьким пареньком приходил. Не специально воровать приходил, иначе более удобную обувь надели бы — чарыки или чокай. А они — в ковушах, случайно значит здесь оказались. А может быть, маленький след — не мальчика, может быть, женщина была. Кто может с женой придти сюда?
— Не пойдёт женщина на такое плохое дело, — сказала жена Худайберды-ага, всхлипывая.
— Как знать! — с сомнением покачал головой сосед и снова посмотрел на гребенчук. — Однако теперь вижу: точно женщина приходила. Видишь: овца бежит, а маленькие следы совсем близко один около другого? Мальчик широко бежит, а так — только женщина переступает.
Сосед ушёл. Жена Худайберды-ага, думая о его словах, невольно обратилась мыслью к Габак-шиху и его жене, но тут же испугалась, поплевала через плечо, схватилась за ворот платья — разве можно подозревать в таком деле служителей святого места! Бог накажет за такие мысли! Да и вообще нельзя напрасно клеветать на людей, если своими глазами не видела. Для этого нужно собачью совесть иметь, как у Бекмурад-бая, который вот так просто взял и наговорил на мужа. Да пусть она пропадёт три раза, эта овца, чем позориться перед людьми ложным наветом! Но, может быть, святой ших поможет? Может, он погадает и скажет, где овца?
С такими мыслями жена Худайберды-ага направилась к мазару.
В первый момент, увидев её, Габак-ших изрядно струсил и начал было придумывать оправдания насчёт приблудившейся овцы. Однако, ободрённый робким видом женщины, приосанился.
Услышав просьбу посетительницы, он охотно согласился погадать.
— По каббалистическому счёту гадать стану, — сказал он, чертя на полу круг. Затем Габак по кругу написал арабский алфавит и соединил буквы линиями через центр крута.
— Обратитесь мысленно с просьбой к возращающему отцу.
— Обратилась! — печально сказала женщина.
— Теперь заметьте любую букву. Когда я подойду к ней, вы скажете.
— Хорошо, святой ишан…
Габак-ших начал гадать. Он ткнул пальцем в первую букву и пробормотал:
— Элип — элинде[23]. Попала в руки — никуда не уйдёт.
За первой буквой последовали остальные:
— Би — бимекан. Отбившись от рук, ушла.
— Ти — тангрыдан. Спрашивай у бога — в его поле вернуть или не вернуть.
— Джим — джесет. Жизнь вышла за пределы скотина ушла из рук.
— Ыхы-ыхы — ыхлас. Старанию — свершение: будешь искать — найдёшь.
— Дал — далжик. Сейчас суетишься — трудно будет искать.
— Изал — имандан айыр. Не подумай на кого-нибудь.
— Ра — ровен. Далеко уйти должна
— Зи — земин[24]. Убита и закопана.
— Сип — сергездан. Не надо странствовать в песках.
— Ишип — ишинде. Дело ничего не показывает.
Когда Габак дошёл до буквы «гайн», женщина сказала:
— Вот эта!
— Гайын значит газыганда. Ступай домой. Придёшь — овца стоит привязанная у своего колышка… Аллах акбар! — Габак провёл ладонями по лицу.
— Спасибо вам, ишан-ага! — обрадованная женщина проворно поднялась. — У меня с собой ничего нет. Но если овца нашлась, я принесу вам целую миску мяса!
— Ай, не стоит говорить о вознаграждении, — великодушно отказался Габак-ших. — Наша забота — помогать верующим.
Жена Худайберды-ага ушла.
Из соседней комнаты выкатилась ухмыляющаяся Энекути:
— Нагадал?
— Нагадал. Она теперь совсем концов не найдёт.
— Нести шурпу?
— Неси скорее! Живот к пояснице подтянуло, пока я ей объяснял всe буквы. Сам объясняю, а сам запах шурпы чую. Боялся, как бы она не унюхала.
— Пусть теперь пустое место унюхает! — захохотала Энекути. — Жаль, что мы телёнка не догадались с собой прихватить. Если смешать баранину с телятиной язык проглотишь от удовольствия!
— Не томи! Неси шурпу! — взмолился Габак.
— Несу… А ты проворный, ишан-ага, быстро от телёнка убегал! — И она снова захохотала.
Под каждой крышей — своя печаль
Была уже полночь. Высоко в небе зелёным и злым волчьим глазом горела звезда Ялдырак, когда Худайберды-ага добрался до плотины Эгригузера. Полы его старенького халата хлопали на холодном ветру и завязки чоклев, ослабнув, безвольно тащились следом, по дорожной пыли.
На мосту старик приостановился. Чёрная вода непонятно и недобро бормотала внизу, изредка взблескивала, словно приоткрывала на мгновение веки своих многочисленных глаз, и снова шлёпала и ворчала, натыкаясь в темноте на сваи моста.
«Боже милостивый, милосердный, — думал Худайберды-ага, поёживаясь от пронизывающих порывов ветра, — по своему разумению создал ты человека, но почему не дал ему доли? Зачем посылаешь рабу своему непосильные испытания? Даже большой верблюд падает на колени под тяжёлым вьюком, а как терпеть человеку? Всю осень и зиму с неба сыпалась только серая пыль. Пришла весна и опять нет дождей. Где гром, раскаты которого сотрясали землю радостной дрожью? Где молнии, озаряющие камни и горы, бросающие отблеск на весь мир? Их нет. Есть только ветры — они бесчинствуют на земле, они ломают деревья, разрушают кибитки бедняков. И верхушки чёрных смерчей несут к твоему престолу, всемилостивый, обломки человеческих страданий. Неужели ты не видишь их, господи! Неужели и рая пыль запорошила твои всевидящие глаза? Обрати их вниз, о всемогущий, всесильный! Если ты не поможешь рабу своему — кто поможет? Если не снизойдёт на него милость твоя — нет для него выхода…»
