— Какие штучки, товарищ лейтенант? — с удивлением спросил Кашаров.
— Повторяю: бросьте. И чтобы никакого ничего. Ясно?
— Есть никакого ничего. Ясно. Разрешите идти?
Старшина сделал четкий поворот и, печатая шаг, вышел из избы. Войновский не выдержал и прыснул в кулак. Комягин сидел на лавке и улыбался.
В сенях послышался сердитый голос. Войновский приложил палец к губам, на цыпочках прошел : двери. За дверью слышался грозный свистящий цепот:
— Я тебе чьи сапоги велел взять?
— Лейтенантовы.
— А ты чьи взял?
— Не тот разве? — испуганно спрашивал Шестаков.
— Ах ты, господи, ну что мне с тобой делать? — старшина вздохнул в безнадежном отчаянии.
Войновский сел на корточки, обнял себя руками и начал вздрагивать и трястись, задыхаясь от беззвучного смеха. Комягин смотрел на него и ничего не понимал.
— Юрка, а ты почему без сапог? — спросил Комягин. — Где твои сапоги?
Иногда ему казалось, что время застыло. Война отняла у него не только будущее, но и прошлое. На войне, полагал он, стоило жить лишь ради войны, а ее-то как раз и не было — одна вода, вода, вода... Он потерял счет дням и неделям и чувствовал, что ему становится все труднее держать себя в руках. Последние усилия Шмелева уходили на то, чтобы никто не заметил, как ему плохо.
Он оторвался от стереотрубы и увидел, что молодой лейтенант смотрит на него растерянно и с обидой.
«Ага, — заметил про себя Шмелев, — его уже проняло».
А вслух сказал:
— Учти, Войновский, раз мы пришли сюда, в такое распрекрасное место, нам придется идти дальше и брать все это. Поэтому — сиди. Восемь часов за трубой каждый день. Сиди так, чтобы я тебя ночью разбудил и ты мне назубок ответил, какая у него оборона. Что нового он настроил? Что готовит?
— И давно вы тут стоите, товарищ капитан? — спросил Войновский, и Шмелев уловил нотку сочувствия в его голосе.
«Видно, я стал совсем плох», — горько подумал он и сказал:
— Запомни, что я тебе сейчас скажу. Мне тоже не нравится здесь сидеть на этом распрекрасном берегу. И я не собираюсь здесь засиживаться. От нас самих зависит, как скоро мы пойдем туда. — Шмелев показал глазами в озеро, стараясь сделать это так, чтобы не видеть воды: он уже нагляделся на нее до тошноты.
— Понимаю, товарищ капитан, — сказал Войновский. Он был чертовски молодой, высокий, большеглазый, рвущийся в бой, перетянутый тугими ремнями. Час назад он заступил на первое боевое дежурство и еще ни разу, даже в трубу, не видел живого врага — вот какой молодой и зеленый он был. А потом он понюхает пороху и в одно мгновенье перестанет быть молодым.
— Теперь посмотри в трубу, — разрешил Шмелев.
Войновский прильнул к окулярам и тотчас вскрикнул. Шмелев улыбнулся про себя: все, кто впервые смотрел в трубу, вскрикивали от неожиданности.
Стереотруба с оптической насадкой давала двадцатикратное приближение, далекий вражеский берег становился неожиданно близким и казался оттого еще более враждебным. Чтобы точнее вести наблюдение, обе трубы на маяке были настроены синхронно.
Шмелев посмотрел в свою трубу и тоже присвистнул от удивления. По шоссе медленно ползли четыре самоходных орудия. В перекрестье окуляра сквозь толщу слегка вибрирующего воздуха были отчетливо видны длинные стволы пушек, черные кресты на бортах. Тупоносая легковая машина обогнала орудия. За ними тянулся конный обоз с высокими фурами. Весь вражеский берег был в движении.
Самоходные пушки прошли по-над берегом, скрылись в деревне. Войновский с удивлением смотрел на Шмелева.
— Вот видишь, — одобрил Шмелев. — Сразу обнаружил важное передвижение в стане противника. Теперь смотри и запоминай.
Юрий резко повернулся к стереотрубе, ремни на нем захрустели, и Джабаров, сидевший позади на ящике, поднял голову, чтобы посмотреть, что там хрустит.
— Видишь церковь? — говорил Шмелев, не отзываясь от окуляров. — Все отсчеты веди от церкви. Деревня называется Устриково. Церковь в ней — ориентир номер один.
— Понимаю, товарищ капитан.
— Левее ноль-десять. Немцы прокладывают оборону. Видишь?
— Ой, сколько их! — воскликнул Войновский. — Строем идут.
— Следует говорить — около полуроты.
Войновский поежился под взглядом Шмелева и снова принялся смотреть.
— А бурые полоски вдоль берега — что это?
— Окопы.
— Ой, сколько... — Войновский осекся и перевел дух. — Противник прокладывает на берегу двойную линию траншей.
— Правильно. Значит, в этом месте он и ждет нас. Эти окопы и придется нам брать.
— Почему же надо идти именно туда? Ведь если южнее взять, будет ближе.
— Южнее — болота. А через Устриково проходит дорога. Автострада. Чертовски важная. Помнишь, по карте показывал? На ней держится весь южный участок.
— Но как же мы попадем туда? — спросил Войновский; он уже освоился и начинал кое-что соображать.
— Как Днепр форсировали. Читал в газетах?
— Так то же Днепр, река, — сказал Войновский с тоской. Он рвался на фронт, мечтал о жарких сражениях, ночных вылазках, а вместо этого должен смотреть на врага в трубу за тридцать километров. Да и это ему разрешили лишь на третий день.
— Не зевай, Войновский, доложи, что видишь. — Шмелев понимал, что в таких случаях лучше всего просто не давать опомниться, чтобы не было времени подумать, в какой тяжелый переплет ты попал.
— Из Устрикова вышел катер противника, — доложил Войновский. — Движется на северо-запад, в немецкий тыл.
— Точно, — одобрил Шмелев. — А на катере, наверное, солдаты сидят, покуривают. Целую роту, наверное, можно на такой катер посадить. Соображаешь?
— Соображаю, товарищ капитан.
«Куда тебе, — невесело подумал Шмелев. — Я и сам не знаю, что можно сделать, раз мы попали в такой переплет. У нас не то что катера, лодки захудалой нет. Видно, пока стоит вода, нам отсюда не выбраться». Он поймал себя на том, что думает о будущем, и усмехнулся.
— Джабаров, запиши в журнал насчет самоходок и катера, — сказал Шмелев и посмотрел вниз, вдоль берега.
Маяк Железный находился на юго-восточном берегу Елань-озера, там, где в озеро впадала Словать-река. У подножья маяка стоял длинный бревенчатый сарай, в котором размещался узел связи и жили солдаты. Напротив, в пятистенной рубленой избе жили офицеры. Вдоль сарая протянулась коновязь с кормушками, с другой стороны дымилась походная кухня.
В основание маяка был уложен массивный бетонный куб. Из куба вырастали четыре параллельные балки, соединенные перекладинами. С внешней стороны балок шла крутая лестница, на ней были устроены две площадки. Наверху находилась широкая круглая площадка, крытая железным грибом и огороженная дощатыми стенками.
Маяк был автоматический. Приспособление с часовым механизмом каждые тридцать секунд открывало сильную ацетиленовую горелку. Вспыхивал белый проблесковый огонь, и свет его был виден ночью за сорок километров.
Маяк не работал третий год. Он был потушен в первые месяцы войны, когда немцы подошли с Елань-озеру. Маяк стал наблюдательным пунктом, и Сергей Шмелев часто думал о том, что на войне даже неодушевленные предметы могут превращаться в свою противоположность.
Прямая телефонная связь соединяла маяк со штабом бригады, а из штаба бригады шла в штаб армии — с маяка можно было заметить любое важное передвижение войск противника и за пять минут доложить о них хоть в Ставку. Впрочем, до сих пор сведения не шли дальше штаба армии: настолько будничными и неинтересными были они.
— Вижу лодку на Словати, — доложил Джабаров. — Разведчики едут.
Шмелев оставил стереотрубу и перешел на другую сторону площадки. Лодка плыла по Словати, и в ней сидели шесть человек.
— Наблюдай, Войновский, и не думай о всякой ерунде. — Шмелев кивнул Джабарову, поднял крышку и первым полез в люк.
...Они сошлись на переправе. Шмелев спрыгнул с лошади, а лодка мягко и неслышно врезалась в камыши. Стройный, с осиной талией капитан ловко, по-кошачьи прыгнул на берег и, почти не касаясь земли, пошел к Шмелеву. Пятеро остались в лодке. Все они были в брезентовых маскировочных халатах. Только капитан был в шинели с полевыми погонами. На корме сидел сержант с испуганным лицом, на коленях у сержанта стоял ящик с голубями.
Капитан в шинели подошел ближе. Шмелев приложил руку к фуражке и сказал:
— Капитан Шмелев.
— Чагода, — ответил капитан и принялся быстро, неслышно ходить вокруг Шмелева и дерзко разглядывать его. — Так это ты и есть? Да?
— Да, это я, — ответил Шмелев.
— А это твой ординарец? — спросил Чагода и посмотрел на Джабарова, который стоял у лошадей.
— Совершенно верно, это мой ординарец.
— Татарин?
— Так точно, татарин, — ответил Джабаров.
— Как фамилия?
— Джабаров.
— Признавайся, Джабар, хочешь ко мне в разведку? Есть вакансия...
— Не могу знать, — ответил Джабаров и посмотрел на Шмелева.
— Не выйдет, — сказал Шмелев.
