— Не знаю, что и ответить, — с горечью сказал Соловьёв. — Поначалу поверил я в него, да оказалось — зря… В общем мешает он, а не дело делает. Да и с женой поступил по-свински. И знаешь, Родион, не заступайся ты за него! Не стоит он того, ей-богу!.
Теперь надолго замолчал Захаров. Потом медленно, с хрипотцой заговорил:
— Не бойся, Игнат, от меня он поддержки не дождётся. А тебе могу прямо сказать, в чём дело: получил от него письмо. Оно дрянное, с гнильцой: пишет, что все люди в совхозе мерзавцы и подхалимы, а директор слеп и доверчив… А он, видишь ли, один за тебя болеет и хочет помочь в работе… И вы, Игнат, поступайте с ним по высшей партийной совести. Я сам во многом виноват, особенно перед Ларисой. Не знаю, как и повиниться перед ней… Об одном прошу: держи меня в курсе дела, звони, когда будут новости. Я ещё с Мухтаровым посоветуюсь…
3
Встретив Захарова, Соловьёв как будто невзначай сказал:
— Дядя ваш звонил, Родион Семёнович. Интересовался, как вы тут живёте.
— Дядя звонил?! — притворно изумился Захаров. — Вот уж не ожидал!
— Да-а, я тоже не ожидал, — с еле уловимой насмешкой сказал Соловьёв. — Ну, а каковы ваши успехи?
— Плохо, Игнат Фёдорович, плохо. Бьюсь как рыба об лёд. Недосыпаю. Беспокоит меня мастерская.
— Беспокоит, говорите? Эго хорошо, что беспокоит…
Захаров никак не мог догадаться, что скрывается за этим как будто бы благодушным тоном директора. Не уловив ничего угрожающего, Захаров решил, что звонок дяди оказал своё воздействие: директор, очевидно, решил не связываться с главным инженером.
На всякий случай Захаров пояснил:
— Родион Семёнович, знаете ли, всегда беспокоится обо мне, думает, что я ещё нуждаюсь в поддержке. Чуть что — он сразу действует. У него ведь связи большие. К нему и Мухтаров прислушивается.
— Да, да, я знаю, — торопливо, как показалось Захарову, сказал Соловьёв.
Разговор на этом кончился. Теперь Захаров стал обдумывать, как бы ему парализовать ещё и Байтенова.
Главный инженер был озабочен только тем, чтобы к нему больше не придирались из-за подготовки к уборке. Строителей он сейчас не допекал, а всё время отдавал ремонтникам, следя за тем, чтобы они работали строго по графику.
Но случилось одно событие, которое смешало все карты Захарова и ускорило развязку.
4
В эти дни Ильхам, договорившись обо всём с уста Мейрамом, готовил свой станок к новому режиму работы. Захаров вошёл в помещение как раз тогда, когда Ильхам наново собирал один из узлов станка.
Оглядев разложенные детали, Захаров зло посмотрел на молодого рабочего.
— Кому я запретил всякое самовольство? Тебе или папе римскому? Говори, зачем разобрал?!
— Хотел работать на повышенной скорости.
— Всё изобретаешь? Исследуешь? Новые пути ищешь? Смотри, какой новатор выискался! Кто тебе разрешил разбирать станок? Отвечай!
— Мейрам-ата позволил.
— Мейрам-ата?! А кто здесь главный инженер? Я или он? Кто, по-твоему, план выполнять будет? Ты что, уборку метишь сорвать? Государству вредить хочешь? Каждый лодырь воображает себя изобретателем — только бы не работать! Сию минуту собери станок по-старому! За самовольство и срыв плана в предуборочный период я буду строго карать! Напишу рапорт и вышвырну вон! Сопляки!
К Захарову, тяжело ступая, подошёл Саша Михайлов. Из кузнечного цеха вышли Алимджан и Ашраф и стали за его спиной.
— Товарищ Захаров, вы не имеете права оскорблять нас, — сказал Саша.
Захаров с подчёркнутым изумлением посмотрел на него.
— Что ты сказал? Оскорблять? Да ты понимаешь, что речь идёт о простое? О разгильдяйстве? А?
— Речь идёт о повышении производительности, — спокойно заметил Саша.
— А кто вы такие, что берёте на себя решение таких вопросов? Что вы понимаете в этом? Вас тут всех разогнать надо! Молокососы!
Захаров разгневанно прошёл мимо Саши, пересёк мастерскую и скрылся в застеклённой будочке уста Мейрама, служившей ему кабинетом, так хлопнув дверцей, что из неё со звоном вылетело стекло.
Ребята немедленно отыскали заведующего мастерской, Когда уста Мейрам вошёл к себе, Захаров, как хозяин, сидел за столом и разбирал бумаги.
— Ну, как дела, уста? — спросил он, не поднимая головы и роясь в папках, словно искал что-то в своём собственном хозяйстве.
Озадаченно помолчав, уста Мейрам ответил:
— Дела идут плохо, когда люди забывают, что они люди.
— Это мне не понятно. Конкретней, уста Мейрам. Я вашу азиатскую иносказательность не очень-то перевариваю.
— Можно и конкретней, товарищ Захаров, главный инженер. О делах вы думаете мало, а когда появляетесь, то ведёте себя как пьяный хулиган.
— Вы собираетесь меня учить?!
— Немножечко спокойнее, товарищ Захаров. По должности вы стоите выше меня. Но такого постановления, что должность позволяет вам кричать на подчинённых, ещё не вышло. Да я и старше вас… Люди не боятся того, кто кричит, потому что крик ничего не доказывает в споре.
— Я не могу быть спокойным, когда вы подрываете мой авторитет! — воскликнул Захаров. — Я запретил всякое изобретательство, потому что у нас нет времени на чепуху. Приказ главного инженера — закон! А вы нарушаете его и тем самым срываете подготовку к уборке!
Уста Мейрам усмехнулся.
— Изобретение — это ведь как песня: запретить нельзя.
— Хорошо! — грубо бросил Захаров. Он, наконец, нашёл то, что всё время искал: в руках у него была папка с надписью «Рационализаторские предложения». — Все эти бумаги вы получите в своё время. Тогда, и забавляйтесь. А двоевластия в период уборочной кампании я не потерплю!
5
В субботу было назначено открытое партийное собрание. Утром в совхоз приехал секретарь райкома Мухтаров. День он провёл в разговорах и разъездах по участкам, а перед собранием советовался с Байтеновым и уста Мейрамом.
Собрание устроили в зрительном зале клуба. Жара ещё не спала, люди обмахивались газетами, старались занять места у распахнутых окон.
Ильхам допытывался у Мейрам-ата:
— Неужели мы опять смолчим? Тогда он ещё больше распояшется! Берегли его авторитет, а он…
— Не волнуйся, сынок, — усмехнулся уста Мейрам, — пусть товарищ Захаров волнуется: это он умеет делать очень хорошо.
Захаров, как всегда, явился с некоторым опозданием, пробрался вперёд и, хотя его никто не приглашал, взял стул и подсел к столу президиума, сразу же начав с кем-то шептаться.
Соловьёв в своём сообщении ограничился тем, что привёл некоторые цифры и сказал, как идёт работа на разных участках.
— Придётся поработать напряжённей, чем весной, — говорил он. — Все знают, что урожай надо убрать до того, как нагрянут ветры и дожди, иначе пропадут сотни тонн пшеницы. Вот мы и собрали вас, чтобы поговорить о вопросах, которые интересуют всех: в порядке ли наша техника? Готовы ли тока? Что с автотранспортом? В общем обо всём том, что сейчас нас тревожит и волнует.
Началось обсуждение. Люди взволнованно говорили о том, что уже сделано, и о том, какие есть недостатки. Су-Ниязов рассказал, как налаживается жилищное строительство; Гребенюк — о состоянии автопарка. Он сообщил, что на уборочную кампанию придёт много машин. Чтобы доставлять совхозное зерно в Иртыш, будет мобилизована значительная часть городского автотранспорта. Гараж готовится к сложной, напряжённой работе.
Потом попросил слова уста Мейрам. Старый мастер говорил, в упор глядя на Захарова:
— Может быть, на других участках и всё в порядке, а если и есть кое-какие недоразумения, то их можно устранить без особых хлопот. Но вот у нас в мастерской иначе. Работы у нас много. Хотим, чтобы техника была готова к сроку. Для этого мы провели несколько рационализаторских предложений. Но нам мешают. И надо сказать, что больше всего мешает тот, кто должен больше всего помогать. На днях один наш рабочий усовершенствовал свой станок. Но вчера в самый разгар работы появился главный инженер и опрокинул наши расчёты…
Захаров с места возмущённо крикнул:
— Товарищи! Это какое-то недоразумение!
— Не волнуйтесь, товарищ Захаров, — перебил его Байтенов, — можете потом попросить слова и высказаться. А сейчас не перебивайте.
Уста Мейрам продолжал:
— Стыдно говорить, но главный инженер назвал нашего рационализатора бездельником, а мне пригрозил административными взысканиями. Молодой мастер ночи напролёт трудился, чтобы сделать лучше, а его оскорбили и запретили изобретать. Так, по-моему, настоящие коммунисты не делают. Если бы товарищ Захаров просто погорячился, мы бы не стали на него обижаться: мало ли что может наговорить человек, когда он сердится. Но главный инженер дал официальное распоряжение работать по-старому. Мы горим, товарищи!
