Дождь утих, хотя тучи по-прежнему облегали небо.
В своей кибитке Садап долго боролась со сном, но все же незаметно уснула. Наступившая тишина разбудила ее. Сонно зевая, она протерла глаза и крадучись вышла наружу. Стараясь не поскользнуться на влажной земле, подошла к мазанке батраков и прислушалась. Потом прошлепала к кибитке Лейлы, тоже послушала, осторожно толкнула дверь и, убедившись, что она заперта, направилась к коровнику. Здесь она кашлянула, и сразу возникла из темноты фигура человека. Садап негромко сказала несколько слов и пошла домой. Теперь она могла спать спокойно.
Друзья просидели довольно долго. После водки они пили чай, разговаривая о том, о сем. Тархан попросил еще налить, однако Иван, словно догадывающийся о чем-то, категорически отказал, пообещав, что наверстают в следующий раз. Тархан с грустью подумал, что следующего раза уже не будет, но спорить не стал и поднялся.
Немного притихший ветер расшумелся снова и разорвал сплошную пелену туч. Бледные искорки звезд тускло освещали землю. Тархан вспомнил тень, мелькнувшую в двери конюшни, и с возвратившимся ощущением тревоги осмотрелся по сторонам. Возле коровника маячило что-то темное, не то куча мусора, не то присевший человек — не разобрать.
У Тархана разом выскочили из головы остатки хмеля.
Он быстро юркнул в свою мазанку и остановился у двери, прислушиваясь. Однако гулко бьющееся сердце заглушало все остальные звуки. Он ощупью добрался до постели и сел. Несомненно за ним следят! Старая ведьма Садап, вероятно, учуяв что-то, поставила соглядатая. Но кто это? Ни Овеза, ни Кандыма в эту ночь дома не было. Кого же она наняла? «А может быть, никто и не следит? — с внезапно загоревшейся надеждой подумал Тархан. — Может, просто почудилось?» Но здравый смысл твердо сказал: нет, не почудилось, и ты не при напролом, иначе все пропало.
Тархан с яростью ударил кулаком по колену: надо же случиться такому! Все шло как задумано — и в самый последний момент грозит сорваться… Нет, не сорвется! Сейчас он возьмет соглядатая за горло и заставит его признаться, что поручила ему эта трижды богом проклятая Садап!
Он встал, туго затянул кушак на чекмене, попробовал, легко ли вынимается из ножен узкий чабанский нож. Надевая халат, подумал, что Садап, вероятно, ничего толком не знает, иначе она взяла бы Лейлу на ночь в свою кибитку. И тут же обожгла мысль: а что, если она так и поступила!
Торопливо нашарив в темноте небольшую веревку, которой обычно пользовались, принося дрова, Тархан вышел, завернул за мазанку и направился к реке. Он решил обогнуть село с восточной стороны, подкрасться к коровнику с тыла и схватить караульщика, если он действительно там.
Небо просветлело еще больше, но идти становилось все труднее, так как песчаная почва аула сменилась липкой глиной. Оскользаясь, путаясь ногами в зарослях низкорослого кустарника, Тархан обошел кибитку Анна-Коротышки. Высматривая, чтобы не нарваться на собак, пробрался. к коровнику и присел, осматриваясь.
Вокруг не было видно никого, но, сдержав дыхание и прислушавшись, Тархан различил храп спящего человека. Звуки доносились со стороны саманной пристройки. Тархан осторожно шагнул и почти сразу же увидел человека, который спал, завернувшись в шубу и прислонясь спиной к пристройке.
Несколько мгновений Тархан лихорадочно соображал, «Как поступить. Еле касаясь земли ногами, сдерживая тревожные удары сердца, он подошел поближе, вгляделся — и сразу же вместо настороженности его обдала горячая волна гнева: у пристройки сладко похрапывал Караджа.
Почти не сознавая, что он делает, Тархан обеими руками зажал Карадже рот. Тот моментально проснулся, забился, стараясь вырваться из крепких рук джигита. Тархан зажал ему и нос.
— Лежи, сволочь! Пикнешь — на месте задушу!
Сбив с головы Караджи тельпек, Тархан стащил тюбетейку и запихал ее Карадже в рот. Потом крепко стянул за спиной локти. Подумал немного и платком перевязал лицо Карадже: чтобы не выпала тюбетейка. После отвел его в конюшню и привязал к свободному колу.
Кроме Караджи мог быть кто-нибудь еще. Поэтому Тархан, крадучись, обошел все кибитки и успокоился только тогда, когда убедился, что сторож был один. Лейла ждала его. Тархан нежно пожал ее горячие руки, шепнул:
— Собирайся!
Сам он, еще раз благославляя отсутствие батраков (Кандыма взял с собой Илли-хан, Овез погнал в Атрек отару овец), быстро опоясался саблей, перекинул через плечо уже приготовленный хурджун, прихватил седло и побежал в конюшню.
Лейла вышла из кибитки и остановилась у входа, не зная, куда идти. Ее лихорадило. Казалось, что сейчас выскочит Садап и поднимет шум на весь аул. Подошедший Тархан взял Лейлу за руку, отвел в сторону и, положив возле нее хурджун, сказал:
— Лейла-джан, подожди здесь немного, я коня оседлаю. Не бойся.
Лейла снова осталась одна. Она храбрилась, но ох как не всегда удается держать себя в руках! В ее душе теснились не то страх, не то волнение. Она прерывисто дышала и еле держалась на подгибающихся ногах. Оглядываясь по сторонам, она не видела ничего пугающего, но когда послышался негромкий шорох, она вся облилась холодным потом от страха. Но бояться было нечего: перед ней, облизываясь, стоял пес Алабай. Лейла облегченно вздохнула, словно вырвалась из лап беды. Торопливо кинувшись к вещам, она отломила кусок завернутого в платок чурека, протянула его собаке. Теперь она была не одна. Присутствие Алабая придавало ей мужества, словно рядом находился храбрый джигит, способный защитить ее.
Когда появился Тархан, Лейла удивилась, что он идет не один, стала пристально вглядываться в подошедшего с ним человека.
— Не пугайся, Лейла-джан! — быстрым шепотом пояснил Тархан, приторочивая хурджуны к седлу. — Это Садап поставила за нами следить!
Увязав вьюки, он подсадил на седло Лейлу и, по-преж-нему держа одной рукой гнедого под уздцы, а другой таща за собой связанного и мычащего Караджу, направился по подножью бархана на западную сторону села. Около густых зарослей гребенчука он остановился, передавая поводья Лейле, сказал:
— Не смотри сюда, Лейла-джан, — я сейчас с этим негодяем рассчитаюсь за все!
— Тархан! — умоляюще сказала Лейла. — Не надо!.. Путь, начатый кровью, не будет счастливым. Не убивай его, Тархан!
Тархан, который при всей своей острой неприязни к Карадже собирался только попугать его как следует, заговорщицки прижал локоть Лейлы и, убедившись, что она поняла его правильно, шагнул к Карадже, выдернув из ножен узкий клинок ножа.
— Читай молитву, ишак!
Караджа затрясся всем телом, громко замычал и вдруг, заплакав, повалился в ноги Тархану, норовя прижаться лицом к его сапогу.
— Ишак проклятый! — бормотал Тархан, убирая нож и поднимая за шиворот Караджу. — Шкуру с тебя с живого содрать надо!.. Жалко, что времени мало… Ну, чего головой трясешь? Клянись, что не будешь больше доносить сердару! Хотя ты давно уж честь свою поменял на сердаровские объедки!.. Да не трясись, как блудливый щенок, не время еще!
Тархан нащупал в темноте наиболее толстый куст; собрав несколько ветвей вместе, с силой дернул, но ветви, хотя уже и лишенные листьев, но еще сохранившие в сердцевине своей силу летних соков, не поддались, выдержали. Тогда Тархан привязал к кусту Караджу, сорвал с него одежду и, оставив в чем мать родила, злорадно сказал:
— Твою шкуру я, так и быть уж, на тебе оставлю, но без этой — ночь просидишь!
Караджа стонал и мычал, умоляюще глядя на Тархана. Однако Тархан, затягивая покрепче узел веревки, только ворчал под нос:
— Стой спокойно, глупый сын скудоумного отца! Если околеешь до утра, считай, что расплатился и со мной, и с Анна-Коротышкой, и с остальными, кому ты подлость сделал… А жив останешься — благодари аллаха за непомерную доброту его!
Проскакав изрядное расстояние в направлении Куммет-Хауза, Тархан резко сменил направление, поворотив коня на север, к отрогам Соны-Дага. Лейла молчала, крепко ухватившись обеими руками за пояс Тархана. Ей было одновременно и тревожно от того, что Тархан давно не произносит ни слова, и радостно. Вот так бы и скакать с любимым всю жизнь!
— Ну, как? — спросил наконец Тархан.
Она только улыбнулась и крепче прижалась щекой к его широкой спине. Ей хотелось спросить, куда они едут, но она тут же подумала, что, вероятно, Тархан и сам не знает. Да и какое это в конце концов имеет значение. Они вместе — и этого достаточно.
— Теперь тревожиться нечего, — уверенно сказал Тархан, — никто не догонит! Хаджи-Говшан во-он где остался!..
Лейла, конечно, радовалась, что их побегу никто не помешал, однако вместо уверенности в том, что все самое трудное осталось позади, она испытывала неясное беспокойство. Почему? Кто знает. Может быть, привыкнув к своей тяжелой судьбе, она боялась поверить в неожиданное счастье. А возможно, тревожный осадок остался после того, как она увидела связанного человека, там у конюшни…
