Ознакомительная версия.
«Там чудеса, там леший бродит…» – вспоминаю реплику Романа. Эту строчку из русского автора я бы мог процитировать Зое, но не хочется ее огорчать – мы и так не успеваем к вечерней службе. Поздно выехали, говорит она с досадой, затем машет рукой: ладно, исповедуемся завтра, перед причастием!
Я вижу на щеках Зои румянец, она то и дело поправляет платок, в общем, явно волнуется. На лице же Петра, как показывает зеркало, по-прежнему скептическая усмешка. Что же ты, Петька-Петя-Петр? Где твоя исконная вера, где надежда на чудесное преображение организма? Оставь скепсис мне, холодному протестанту, а ты, плоть от плоти здешней земли, должен помочь жене!
По приезду Петр остается в машине, чтобы отравлять замечательный воздух дымом дешевых сигарет. А мы с Зоей отправляемся на поиски матушки Елены, жены отца Варлаама. Из крошечной деревянной церкви расходятся немногочисленные прихожане – жители окрестных заброшенных деревень. Где матушка Елена? В лавке сегодня торгует, вон там!
В отнесенной в сторону церковной лавке хозяйничает полнотелая женщина в черном платье и таком же платке. Уже свернув торговлю свечками и иконками, она готова устроить наш ночлег, только, предупреждает, не торопитесь. Матушка страдает одышкой, поэтому ведет нас медленно, вполголоса расспрашивая Зою. Кажется, речь о муже, что едет за нами в машине на тихом ходу. Мотор «Нивы» время от времени порыкивает, вроде как встревает в разговор: эй, вы чего?! Какое вам дело до моего пьянства?! Я лишь из уважения к жене приехал сюда, на самом деле ваши святыни на меня не действуют!
Моя фантазия находит подтверждение спустя час. Мы уже поселились у хозяйки в старом покосившемся доме и даже успели сбегать в церковь. Для Зои это был акт приобщения к святыням, для меня же – экскурсия, где экспонатами служили крест, покрытый смолистыми пахучими потеками, икона с засохшими лилиями внутри, и еще одна икона, которую служка собирался унести в алтарь, но ради нас задержался.
– Вот эта икона обновилась! – горячо шептала на ухо Зоя. – За одну ночь, представляете?! А крест мироточит уже пять лет! Мы завтра приложимся к нему, только смотрите, не касайтесь мира!
– Да? А как же тогда это… прикладываться?
– А там пластинка из оргстекла прибита, к ней и прикладываются. Мира только священники могут касаться, они потом пропитанные ватки людям раздают. Они так пахнут, ватки эти, прямо благоухают! Вы завтра обязательно возьмите!
Завтра, думаю я, будет завтра, а пока я стою на крыльце дома, жду ужин, который готовит хозяйка Таисия Ефимовна. Во дворе развешено выстиранное белье; веревки при этом подпираются палками, чтобы простыни с наволочками не были покусаны и измазаны черным щенком, что с радостным визгом носится от ворот до крыльца. Внезапно в дверях появляется Петр. Закурив, он переминается с ноги на ногу, затем нерешительно предлагает: может, по глотку?
– Извините, не понял?
– А что тут понимать? У меня с собой есть, из дому прихватил!
Он показывает горлышко бутылки, спрятанной в боковом кармане.
– Спасибо, не хочу.
– Совсем, что ли, не хочешь?
– Совсем не хочу.
Петр задумчиво затягивается сигаретой. Для него, как я понимаю, чудом является отказ от пьянства. Для меня же это обыденность. Не нужно икон; и крестов пахучих не нужно, требуется просто сказать: не хочу!
– Так ты это… – нерешительно начинает Петр. – Думаешь, что я урод?
– Почему вы так решили?
– Да так, в голову вошло… Я, значит, придурок, а ты хороший, так?
– Я это не говорил.
– Не говорил, зато подумал. Вот и Зойка моя так же думает. Она вся из себя хорошая, а я так – мразь подзаборная! Ладно, ты как хочешь, а я приложусь.
Спустя еще час, когда спускается темнота, двор наполняется криками, руганью, мельканием теней, одна из которых вдруг становится привидением. Белое безглазое привидение мечется по двору, за ним с лаем гоняется почти не видимый в темноте щенок, а их обоих преследует Зоя с палкой в руках.
– Остановись! Остановись, изверг, чужое белье изгваздаешь!
Петр с простыней на голове продолжает беспорядочное передвижение по двору, пока не натыкается на поленницу с дровами. Слышится шум рассыпающихся поленьев, и привидение падает в грязь.
Удары палкой не производят действия – привидение спит мертвецким сном. Зоя наносит последний удар, тоже опускается в грязь и принимается выть. Это не плач, это вой, взлетающий к черному небу – к Тому, Кто слышит, понимает, помогает, утешает… Или не слышит? Почему-то вспоминается Гога, такой же безысходный крик, от которого леденело внутри. Здесь и мужчины, и женщины кричат и стонут, увы, не получая помощи. Щенок прижимается к земле, испугавшись воя огромного и сильного (так кажется щенку), а на самом деле – крайне беспомощного существа по имени человек…
Ночью к дому подъезжает огромный двухэтажный автобус. Интересно, думаю, как они сюда добрались? Может, по какой-нибудь секретной окружной дороге? Дверь распахивается, оттуда вылезают английские туристы, и девушка-гид начинает рассказывать о старой церкви. Ночь кончается, окрестности освещает солнце, и вот уже фотокамеры трещат затворами, словно пулеметы. Щелк-щелк! Туристы позируют на фоне зеленой луковки, и вдруг мои глаза лезут на лоб. Петр! Укутанный в простыню, словно арабский шейх в бурнус, он выпрыгивает из дверей автобуса и тут же направляется ко мне.
– Может, по глотку?
Подмигнув, он достает из складок простыни огромную бутылку.
– Спасибо, не…
– Знать ничего не хочу! Пей!
Не в силах сказать «нет», я запрокидываю голову, чтобы на глазах английских снобов влить в себя водку. Алкоголь наполняет энергией, а энергия требует выхода, и я призываю: идемте внутрь, приложимся к мироточащему кресту! И лилии пощупаем, они будут абсолютно живые!
– Точно живые? – сомневается британец с «Никоном».
– Живее всех живых! – убежденно говорит Петр. – Так что еще по глотку – и вперед!
Мы видим, как впереди, прихватив узлы с пожитками, спешат к церкви местные жители. Они с тревогой оглядываются на нас, ускоряют шаг и вскоре скрываются за высокими дверями. У нас перед носом двери захлопываются, мы толпимся у входа, и девушка-гид стучит кулачком по створке темного дерева. Тщетно! Вперед выскакивает Петр, он со всей силы ударяет дверь ногой, но тоже без результата.
– Зойка! – кричит он. – Зойка, я знаю: ты там!
– Я здесь! – отзывается голос супруги.
– А почему тогда я не там?!
– Потому что ты изверг! Тебе ни чужого белья не жалко, ни собственной жены!
Толпа у закрытых дверей растет, переговариваясь на разных языках, в том числе на немецком. «И эти здесь?!» – замечаю теней-солдат, которых строил на трассе. Мундиры дырявые, каски ржавые, но «шмайсеры» держат наизготовку, будто перед ними вражеские окопы, а не безобидная культовая постройка.
– Нихт шиссен! – вскидываю руку. – Опустите автоматы, они здесь не помогут.
– Да? – недоверчиво спрашивает фельдфебель N. – А мы подумали…
– Нас туда все равно не пустят. Мы – другие.
– Но я-то не другой! – кипятится Петр. – Я свой!
Он опять принимается колотить в дверь, и тут деревянная постройка слегка приподнимается. Зависнув над землей, церковь вроде как задумывается, затем начинает медленно уходить вверх. По рядам туристов и солдат прокатывается дружное «Ах!»; и вот уже все задирают головы, пораженные. Когда первый шок проходит, опять начинается треск фотоаппаратов, а какая-то испуганная тень все-таки стреляет одиночным. Пуля бьет в старый каменный фундамент, обросший зеленым мхом (церковь взлетела прямо с фундаментом!), не нанеся постройке никакого вреда. Внутри церкви слышно дружное пение, поют то ли псалом, то ли некий православный хорал – торжественный и величавый. Понятно: готовятся к встрече с Создателем. Думают, что уже не вернутся в этот грешный мир, что церковь стала ковчегом для избранных, а мы, оставшиеся внизу, должны с болью и завистью глядеть на парящее в небе сооружение, напоминающее свифтовскую Лапуту…
Заметив в толпе Франца, я уже не удивляюсь. Что? Ты привел сестру бывшей жены?! Где же она?! Именно из-за нее я снял ногу с подножки вагона, покажи ее!
– Вот она, – говорит Франц.
Из-за его спины выходит женщина, чьи черты лица знакомы и одновременно незнакомы. Что же, говорю, настало время обсудить наши проблемы, так сказать, вступить в цивилизованный диалог. Посмотри на этих лапутян, какие они бедные и несчастные, не сумевшие обустроиться в этом мире и потому улетевшие в другой…
Ознакомительная версия.
