Мухсин-Эфенди не заставил долго ждать ответа. Вылив из чайника в пиалу его содержимое до самой последней капли, он медленно поднял тяжелые брови и заговорил неторопливо:
— Не сочтите за пророчество, если я скажу: эмир не будет воевать против большевиков. Не потому, что не желает, а потому, что не на кого опереться. Эмир окончательно скомпрометировал себя. Народ не верит ему. Для того чтобы привести живые силы страны в движение, необходимо изменить внутреннюю атмосферу. Эмира надо или убрать с политической арены, или поставить в такое положение, в каком находится монарх в вашей стране. Иного выхода нет!
При последних словах мой собеседник изменился в лице. В обычно спокойных глазах его появились искры возбуждения. Да, он был возбужден! Мое положение тоже было не лучше. В том, что эмир хитрит, и хитрит именно из-за своей беспомощности, я убедился во время встречи с ним. Вот он сидит с чилимом в руках, жалуясь то на кашель, то на бессонницу, и ведет никому не нужные речи о превратностях в мире. Конечно, было бы куда лучше передать бразды правления страны Мухсину-Эфенди или другому лицу, трезво реагирующему на происходящие головокружительные события. Но эмир не отступит без боя. При второй нашей встрече он прямо заявил, что, пока жив, ни с кем не разделит данную богом власть. Поддержка оппозиционных сил, в данном случае джадидов, могла бы лишь еще больше обострить положение в стране и открыть дорогу большевистским сторонникам. Поэтому мы старались удержать джадидов от резких нападок на эмира, сохранить их как резерв на всякий случай.
— Но не приведет ли к еще более печальным последствиям внутренняя борьба среди бухарцев? — спросил я после некоторой паузы.
— Нет! — ответил без промедления мой собеседник. — Печальные последствия… Не печальные, а, я бы сказал, пагубные последствия непременно придут, если в самое ближайшее время положение в Бухаре не изменится. Пока еще есть сила, которая в состоянии управлять событиями. Но эта сила тает буквально на глазах. Я уже говорил о том, что большая группа наших единомышленников во главе с Файзуллой Ходжаевым крепко спаялась с большевиками. Они уже приняли программу большевиков, действуют по их указке. Таких перебежчиков с каждым днем будет все больше. И в этом нет ничего удивительного. Я, например, всей душой ненавижу большевиков, их программу, их концепцию. Но и не нахожу силы, на которую можно было бы опереться в борьбе с ними. Эмир угрожает отсечь нам головы. Турки кормят пустыми обещаниями. Единственная надежда — на вас. Но и вы не хотите портить отношения с эмиром. Куда же нам направиться? Одно из двух: либо примкнуть к большевикам, либо, не двигаясь, лежать, накрывшись с головой одеялом. Иного выхода я не вижу!
Я не только внимательно слушал Мухсина, но и внимательно следил за ним. Этот такой спокойный человек сейчас прямо кипел. Девически белое и нежное лицо его покрылось жарким румянцем, свидетелем тайного горения. Черная как уголь борода вздрагивала. Обычно влажные губы запеклись, как у человека, которого мучит жажда. Несомненно, мой собеседник кипел. Как видно, слишком много беспокойных мыслей накопилось у него. Положение Мухсина и его единомышленников в самом деле было незавидное. Он имел право спросить: куда им направиться? Но мы тоже в данном случае не могли идти на риск. Эмир, как бы то ни было, — реально существующая сила. На него можно нажимать, от него можно требовать… А еще неизвестно, к чему приведут намерения Мухсина и его единомышленников. Говорят, риск— благородное дело. Сейчас я не видел в риске никакого благородства.
— Скажите, дорогой Эфенди, — снова заговорил я, — у вас имеется уже разработанная программа действий?
— Да, — ответил Мухсин, теперь уже спокойнее. — У нас есть и программа, и план действий.
— Можете ли вы вкратце объяснить: каким путем вы намерены добиться изменения ситуации в Бухаре?
— Конечно, могу. Мы будем бить большевиков их же методом. Бухара будет объявлена суверенной республикой. В области внешней политики будет провозглашен так называемый принцип дружбы со всеми странами, в том числе с Советской Россией. В области внутренней политики будут проведены некоторые финансово-экономические реформы. Наш народ мало требователен. Достаточно хоть немного облегчить непомерные налоги, и он будет сыт по горло. Тогда его можно гнать куда угодно, как гонят пастухи свои отары.
— А большевики? Вы думаете, они будут спокойно смотреть на то, что происходит в Бухаре?
— Большевики не станут вмешиваться в наши внутренние дела.
— Вы думаете?
— Я в этом вполне уверен. Они в этих вопросах очень щепетильны. Имеется строгое указание Ленина туркестанским руководителям — не вмешиваться во внутренние дела соседних мусульманских государств. Большевики все еще стараются наладить добрососедские отношения между Туркестаном и Бухарой. Если сегодня эти отношения без надобности обострены, в этом повинен только эмир. Только он! Я бы на его месте не стал при данной ситуации обострять отношения с большевиками, а, наоборот, воспользовался бы, так сказать, их добродушием. Отрядил бы в Москву, прямо к Ленину, специальную миссию, заверял бы в искренней дружбе, просил освободить бухарские города от большевистских элементов, передать бухарским властям контроль над железнодорожной линией, проходящей через территорию Бухары. А в решающий момент поставил бы все на карту, обрушился бы на большевиков всеми своими силами и средствами. — Мухсин остановился и тут же добавил: — Государь, как говорил еще Навои, должен ясно видеть, чутко разбираться в обстоятельствах. Он не должен давать волю своим чувствам, жить только ради удовлетворения своих необузданных страстей, как это делает наш монарх…
Послышался сильный стук в калитку. Мухсин прислушался. Затем сказал:
— Наверно, это он. Я, с вашего разрешения, пойду встречу его.
Он быстро встал и вышел. Я остался один. Мысли вихрем кружились в голове. Да, было о чем подумать! А сейчас появится турецкий офицер — новый «друг» Мухсина-Эфенди. По его словам, этот турок близок к самому Энвер-паше. В Туркестан он якобы приехал с целью разыскать турецких военнопленных. Опять словесная перестрелка, фальшивые улыбки, деланный смех…
* * *
Этой ночью мне предстояло выехать в Хиву. Все распоряжения уже сделаны. Дэвид накануне уехал к Иргаш-баю. Роберт на рассвете отправился в Карши, откуда он должен переправиться дальше, в отряд Ишмет-бая. Я распрощался с генералом Боярским и полковником Кирюхиным. Оставался только Арсланбеков. Проводив меня, он тоже выедет в Чарджуй. Да, еще капитан Кирсанов. Этот ехал с нами в Хиву. Как ни расхваливал капитана Арсланбеков, мне он по-прежнему не нравился. Но более подходящего спутника трудно было найти.
Уже начало смеркаться. Меня беспокоило одно: примет ли Арсланбеков мое последнее предложение? Или опять заведет старую песню? С минуты на минуту он должен был явиться. Я сам люблю точность. Но полковник… Его аккуратность в этом отношении граничила с педантизмом!
И действительно, точно в назначенное время послышался стук в дверь. Своей обычной уверенной походкой вошел Арсланбеков. При виде его я сразу почувствовал: что-то произошло.
— Плохие дела, господин полковник… — заговорил он сразу. — Вы вовремя уезжаете.
— Что случилось?
— В Ташкенте начались аресты. Из наших взяли человек десять. Ваших тоже как будто ищут.
— Кто вам это сказал?
— Оттуда приехал специальный человек. Он и сообщил.
— Наши там— лица официальные. Их не посмеют тронуть.
— С официальностью покончено! Правительство Туркестана обратилось в Москву с таким предложением: «Если Англия в недельный срок не изменит своей политики в Туркестане, арестовать всех английских подданных и содержать в качестве заложников до тех пор, пока английские войска не покинут страну». Москва приняла это предложение. Приказано арестовать всех официальных представителей союзников. Майор Бейли с помощью наших бежал в Фергану. Судьба остальных неизвестна.
То, что сообщил Арсланбеков, меня сильно встревожило. Если это правда, а по всей видимости, так оно и есть, — тогда весь наш только что составленный план шел насмарку. Ведь он был составлен в основном в расчете на руководящую роль «Туркестанской военной организации».
Мы просидели допоздна, обсуждая происшедшее. Прикинули все возможные варианты, какие могут последовать, искали выход из создавшегося положения. Под конец я снова заговорил с полковником о сотрудничестве и потребовал от него ясного ответа.
Арсланбеков ответил коротко:
— Самое большее через месяц я прибуду в Асхабад. Там и продолжим нашу беседу.
Я постарался соблазнить Арсланбекова открывающимися перед ним перспективами. Он в самом деле оказался между двух огней. Ему не хотелось нарушить свой долг, а в то же время не давала покоя мысль о возможных выгодах, о солидном текущем счете в банке. Какая чаша весов перетянет? До этого дня я, признаться, не был уверен, что удастся склонить его на свою сторону. Но такой ответ, казалось, открывал путь к соглашению. В самом деле, если он не заинтересован по-настоящему, к чему продолжать беседу?
