Ознакомительная версия.
– Ешь, Оливия, – сказал Ник.
– Па-ап, – протянула Оливия. – Я же хочу помочь!
– Можно подумать, панадол поможет! – фыркнул Том. – Ей, скорее всего, нужна операция. На мозге. И притом хирург, который эти операции делает. Я вчера такого хирурга по телевизору видел. – Он просветлел и добавил: – Вот что! Я хочу разрезать мышь и увидеть ее мозг и вообще все, что у нее там внутри. Скальпелем! Вот здорово было бы!
– Фу! – Мадисон положила нож, вилку и опустила голову на стол. – Меня тошнит! Меня сейчас вырвет!
– Хватит! – сказал Ник.
– Мадисон, это мышиный мозг! – С этими словами Том ткнул вилкой в мясной фарш. – Режем, режем, режем мышиный мозг!
– Скажите, чтобы он перестал! – взвизгнула Мадисон.
– Том… – выдохнул Ник.
– Ну, как вам сегодня аквапарк? – задала вопрос Алиса.
– А ты помнишь, что вы с папой расходитесь? – Мадисон подняла голову со стола. – После того как ты ударилась головой, ты это помнишь?
Ник издал странный сдавленный звук.
– Нет. – Алиса не стала уходить от ответа. – Не помню.
Никто не проронил ни слова. Оливия с грохотом опустила нож на тарелку. Том вывернул руку и принялся сосредоточенно рассматривать что-то у себя на локте. Щеки Мадисон пошли ярко-розовыми пятнами.
– Ты еще любишь папу? – спросила Мадисон.
Голос у нее дрожал и звучал совсем по-девчоночьи.
– Алиса… – произнес Ник, предостерегая.
– Да, конечно люблю, – одновременно ответила Алиса.
– А можно папа тогда вернется домой? – Оливия подняла сияющие глаза. – И снова будет спать в своей постели?
– Давайте-ка поменяем тему, – сказал Ник, избегая смотреть в глаза Алисе.
– Они ругались все время, – сказал Том.
– Из-за чего? – спросила Алиса: ей нужны были факты.
– Я-то откуда знаю, – раздраженно бросил Том. – Ты говорила, поэтому вы не можете больше жить вместе. Потому что все время ругаетесь. Хотя я вот, например, живу вместе со своими глупыми сестрами и мы тоже ругаемся. Никакой логики!
– Вы ругаетесь из-за Джины, – сказала Мадисон.
– Не надо о Джине! – вставила Оливия. – Я всегда расстраиваюсь. Это настоящая трагедия.
– Вечная память, – сказал Ник. – Вот что нужно говорить о покойных. Это значит, что мы о них помним. Каждый раз, как разговор заходит о них, нужно так сказать.
– А почему мы ругались из-за Джины? – спросила Алиса.
– Вечная память! – заорал Том, как будто командуя «Ложись!».
– В аквапарке сегодня мы здорово повеселились, – сказал Ник. – Правда, дети?
– Ну… – протянула Мадисон. – По-моему, папа думал, что ты любишь Джину больше, чем его.
– Вечная память! – завопили Том с Оливией в два голоса.
– Закройте рот! – сказала Мадисон. – Покойники – это не смешно!
Алиса посмотрела на Ника. Лицо его было красное, как будто обветренное. Она не понимала, что это значит – сердится он или стесняется. Новое дело… У нее что, с этой Джиной был бурный лесбийский роман?
– Вы из-за «Американ искпресс» все время ругаетесь, – добавил Том.
– «Американ экспресс», – поправила Мадисон.
– «Американ искпресс» работает для меня! – Ник в шутку приветственно поднял свой стакан, но все так же не смотрел на Алису.
– А один раз вы из-за меня так переругались! – удовлетворенно сказала Оливия.
– Почему? – не поняла Алиса.
– Да ты помнишь! – осторожно произнесла Оливия. – Тогда, на пляже…
– В две тысячи миллионный раз говорю: она ничего не помнит! – воскликнул Том.
– Оливия потерялась, – пояснила Мадисон. – Приехала полиция. Ты сильно плакала. – Она зло посмотрела на Алису и продолжила: – Вот так: «Оливия! Оливия! Доченька! Где моя доченька?» – Она закрыла лицо руками и изобразила драматические рыдания.
– Правда? – Забавно, но Алису задела выходка Мадисон.
– На всякий случай, чтобы ты не удивлялась, – добавила Мадисон. – Оливия – твой любимый ребенок.
– У мамы нет любимчиков, – сказал Ник.
Нет? Хорошо бы…
– Когда я носила тебя, Мадисон, – начала Алиса, – мы с папой называли тебя Орехом. А знаешь почему? Потому что ты была маленькая, точно орешек.
– Ты мне этого никогда не говорила, – с сомнением в голосе произнесла Мадисон.
– А меня как вы называли? – спросила Оливия.
– Правда? – удивилась Алиса. – Правда никогда не говорила?
– На самом деле? – Мадисон обернулась к Нику. – Вы называли меня Орехом?
– А папа говорил с тобой, приставляя к моему животу рулон из-под туалетной бумаги, – добавила Алиса. – Он, бывало, говорил: «Эй, Орех! Это я, твой папа!»
Мадисон улыбнулась. Алиса замерла. Такой удивительной улыбки она никогда еще не видела. Ощущение любви было таким сильным, что заломило в груди.
Она опустила глаза в тарелку, и тут же ее пронзило воспоминание.
…Она сидела в машине, залитой золотистым светом, будто в кино. Пахло солью и морскими водорослями. Ныла шея. Она обернулась посмотреть, как там девочка. Чудо, да и только! Она спала. Пухлые розовые щечки. Длинные ресницы. Головка склонилась на спинку сиденья. Пока Алиса смотрела, на лицо девочки упал луч света. Она распахнула глаза, зевнула и сонно потянулась. Потом она заметила взгляд Алисы, и лицо ее расплылось в широкой удивленной улыбке, как будто она хотела сказать: «Ой! Поверить не могу! И ты здесь!»
С водительского сиденья вдруг раздался громкий храп, и по лицу девочки пробежал испуг. «Не бойся, – сказала Алиса, – это папа».
– Девочка плохо спала, – сказала Алиса и посмотрела на Ника. – Она не засыпала, пока мы не начинали ехать.
Ник машинально кидал в рот еду и смотрел прямо перед собой.
Алиса посмотрела на Мадисон и моргнула. Злая, непонятная девчонка за столом и была той малышкой. Та девочка, что улыбалась в машине, была Орехом.
– Мы ездили всю ночь, – сказала Алиса Мадисон. – Стоило нам остановиться, ты начинала плакать во все горло.
– Знаю. – Мадисон снова помрачнела. – Вы везли меня до самого Манли, потом остановились на парковке, мы все вместе заснули прямо в машине, потом ты принесла меня на пляж, и там я первый раз повернулась на животик. Вот так вот.
– Да! – взволнованно произнесла Алиса. – Ты перевернулась на коврике для пикника! Мы взяли тогда кофе из того кафе под синим навесом. А еще тосты с ветчиной и сэндвичи с сыром.
Все было и как будто вчера, и как будто миллион лет назад.
– Мне было восемь недель, а я уже могла проспать всю ночь, – встряла Оливия. – Правда, мама? Я была чемпионкой по сну!
– Подожди, подожди… – сказала Алиса, поднимая руку и стараясь сосредоточиться.
Она ясно вспоминала то утро. Полосатый костюм девочки. Щетина и красные глаза Ника. Резкие крики чайки, особенно белой на фоне очень синего неба. Они так устали, что в голове было пусто. По крови бежал живительный кофеин. Они были родителями. Их переполняло ощущение чуда и ужаса, восторга и усталости оттого, что они – родители.
– Мама! – заныла Оливия.
Если она вспомнила тот день, значит может вспомнить и все то, что было, когда родилась Мадисон. И то, что было до того дня, когда Ник собрал вещи и ушел.
– Мама… – повторила Оливия.
Да замолчи же ты наконец! Она будто шла ощупью, но ничего другого ей не оставалось.
У нее только и было что то утро.
– Но Ник… – начала она.
– Что? – хмуро, раздраженно откликнулся он.
Она и правда ему не нравилась. Не то чтобы он ее больше не любил. Она ему даже не нравилась.
– Мы были так счастливы.
Домашняя работа, написанная Элизабет для ДжеремиТри часа ночи.
Привет, Дж. Бен куда-то укатил. Где он, я понятия не имею.
Как же я устала!
О! Ты замечал, что, если какое-нибудь слово повторять много раз подряд, его звук начинает казаться по-настоящему противным?
К примеру, возьмем хотя бы… ну, я не знаю… БЕСПЛОДИЕ.
Бесплодие. Бесплодие. Бесплодие. Бесплодие.
Неудобное, заковыристое, отвратительное слово. Замучишься слоги считать.
Так вот, Джереми, мой милый врач (как сказала бы Оливия), я утверждаю, что если думать о чем-нибудь слишком долго, то данный предмет тебе опротивеет и потеряет всякий смысл. Я так много лет думала о том, как стать матерью, что само понятие материнства опротивело мне донельзя. Я хотела этого, хотела, хотела… А теперь вовсе не уверена, хотела ли именно этого.
Посмотри на Алису с Ником. До того как у них появились дети, они жили очень счастливо. Само собой, детей они любят, но, положа руку на сердце, растить детей – это адский труд. Это совсем не значит сюсюкаться с малышами. Малыши – это ненадолго. Потом они вырастают. Вырастают и становятся детьми, которые вовсе не всегда так уж милы.
В раннем детстве Мадисон была настоящей красоткой. Мы просто налюбоваться на нее не могли. Но сегодняшняя Мадисон – это же совсем другой человек. Она – истинная фурия, очень непонятная, рядом с ней чувствуешь себя просто идиоткой. Да, Джереми, представь себе! Девятилетняя девчонка вполне способна меня взбесить. Не правда ли, это убедительное доказательство эмоциональной незрелости?
Ознакомительная версия.
