— Зови его сюда! — оживился Абдулмеджит-хан. — А людей его отведите к кому-нибудь из сотников, дайте чаю, накормите.
— Бе нишим!
— Обед готов?
— Готов. Подавать?
— Глупец! Сначала кальян подай, чай подай — обед потом! Быстро!
— Бе чишим!
Через некоторое время в шатер вошел уставший Борджак-бай, проговорил:
— Эссалам алейкум, хан-ага!
Абдулмеджит-хан, не вставая, пожал баю руку, вежливо справился о здоровье, добавив с усмешкой:
— Однако вы себя порядком ждать заставили!
Борджак-бай вытер пыльное лицо зеленым шелковым платком, сказал несколько извиняющимся тоном:
— Знаю, хан-ага, что ждали. Знаю. Да только не дай бог быть сейчас среди нашего народа… Клянусь аллахом, хан-ага, я стыжусь, что я туркмен!
— Что же вас так огорчило? — спросил Абдулмеджит-хан.
Два сарбаза внесли кальян и чай на серебряном подносе.
— Передайте сотникам, чтобы здесь никто лишний не шлялся! — приказал Абдулмеджит-хан и с удовольствием
затянулся ароматным дымом. Борджак-бай сразу же потянулся к чайнику — видать, пересохло горло с дороги.
— Что там было? — сказал он на повторный вопрос Абдулмеджит-хана. — Все было, кроме добра, хан-ага. Да-да… Я и раньше знал, что ничего из этого дела не получится, но не мог не уважить хакима. Будь моя воля, не поехал бы ни за что!
— Эмин-ахуна видели?
— Видел. Он вам большой привет передал. — Борджак-бай глотнул чаю. — Ахун, хан-ага, человек неплохой. Лучше Ирана, говорит, никто нас не защитит. Он понимает положение. Хоть, говорит, и не верят мне в Астрабаде, но я им предан.
— Что это значит?
— Наверно, обиделся за поимку Шукри-эффенди. Говорит, с порога, мол, моего гостя увели.
— Ай, баба! А ему известно, кто такой Шукри-эффенди и зачем он появился в этих местах?
— Не знаю, хан-ага, что ему известно, но он обиделся. Не сильно, правда. Если, говорит, власти арестовали, значит не без причины, только вот плохо, что случилось это у моего порога. Да, хан-ага, с самим ахуном договориться можно. Вся беда в том, что сидят вокруг него люди, прислушивающиеся к словам сердара Аннатувака и поэта Махтумкули. Они-то и мутят народ.
— А что они говорят?
— Ай, много говорят, хан-ага! Что кому в голову взбредет, то и говорят… Мол, нас, туркмен, целый год доит каждый встречный, а когда мы голодны, то корма никто не подбросит.
— Как это понимать?
— Объясню, хан-ага… Они говорят: государство постоянно взимает с нас дани, подати, налоги, а нам от государства никакой пользы нет вообще.
— О будь прокляты ваши отцы!.. Так прямо и говорят?
— Так и говорят, хан-ага. А почему бы не говорить? Люди Махтумкули и Аннатувака чуть ли не каждый день прибывают в Куммет-Хауз. Они-то и будоражат всю степь!
— Было бы от чего шуметь! Несчастную сотню коней — только и требуют от Куммет-Хауза! И это для них много?
— Видимо, хан-ага, считают, что много… Они знаете что говорят? У меня даже язык не поворачивается повторить, никогда не позорили меня так перед народом! «Ты объединился с хакимом и хочешь завлечь нас в сети», — вот какие слова сказали они мне в лицо!
— Неужели Эмин-ахун не может заткнуть им рты?
— Эх, хан-ага, да разве его слушают! Народ совсем голову потерял! Клянусь аллахом, я сам все время как на иголках сижу! Все мне кажется, что-то случиться должно… Вот я вам случай недавний расскажу. Господину хакиму рассказал и вам расскажу… На днях возвращаюсь домой из Астрабада и вижу: целая толпа ждет меня. Окружили и твердят в один голос: «Если хаким желает нам помочь, то пусть поможет всему туркменскому народу, иначе мы не станем сидеть спокойно дома, бросив в беде своих братьев. Представляете, хан-ага, мои люди — и мне же такие слона говорят! Что станешь делать? Отделался от них кое-как. А уж после узнал: в этот же день были в Кумуш-Тепе люди Аннатувака…
Абдулмеджит-хан нахмурился. Все, что до этого говорил Борджак-бай, было неприятно, но дапно известно, последние же слова заставили насторожиться: положение чрезвычайно усложнится, если джафарбаи возьмутся за оружие на стороне сердара Аннатувака.
— Надо быть очень бдительным! — тоном приказания сказал Абдулмеджит-хан. — Сплетников и всех, кто ведет недостойные разговоры, гоните, как собак! И сами по возможности старайтесь меньше покидать Кумуш-Тепе: если будете все время находиться среди народа, люди Аннатувака не смогут действовать открыто и безнаказанно. Я знаю, что вы устали с дороги, но все же постарайтесь к рассвету добраться до Астрабада. Сейчас все решает время — надо не дать возможности Аннатуваку оправиться от поражения в Ак-Кала. Он думает на берегах Атрека набрать новую силу, но я перехвачу его! Моя сабля не коснется ножен, пока я не брошу под солнцем его труп! Я ему еще покажу, кто такой Абдулмеджит-хан! Я сделаю так, что на его землях будут выть одни шакалы! Он считает себя Рустамом, глупец! Посмотрим, проклятие твоему роду, кто Рустам-зал[90], а кто Шейх-Сенган![91]
Бледное худое лицо Абдулмеджит-хана дрожало и кривилось, тонкие губы прыгали. Борджак-бай подивился в душе его внезапной ярости. Попивая чай, ответил не спеша:
— Хорошо, хан-ага… Если нужно, мы немедленно отправимся в путь… Однако есть просьба к вам большая…
— Прошу вас! — милостиво разрешил Абдулмеджит-хан. успокаиваясь.
— Не осуждайте, если скажу не так.
— Говорите, говорите!
Борджак-бай помедлил, раздумывая, стоит ли говорить то, что он собирался сказать, или не стоит. Абдулмеджит-хан нетерпеливо сказал:
— Ай, баба! Что же вы прикусили язык? Говорите, если есть что говорить!
Борджак-бай рассердился и, не донеся до рта пиалу с чаем, бухнул:
— Зря Адна-сердара в зиндане держите!
— Что?! — гневно изумился Абдулмеджит-хан. — Зря?
Однако решительность Борджак-бая оказалась короткой, и он заговорил своим обычным тоном:
— Нет-нет, не осуждайте, хан-ага! Это бес меня путает. Да-да, бес. Не судите строго: конечно, не зря сердара посадили — это все понимают. А только, мне кажется, было бы лучше, если бы он сейчас находился среди гокленов. Недавно вернулся человек, посланный мной к Эсбер-ды-хану. Хан велел передать: если, мол, не хотят отдать народ полностью в руки сердара Аннатувака и поэта Махтумкули, пусть немедленно освобождают Адна-сердара… Подумайте сами, хан-ага, кто может отвернуть гокленов от порочных проповедей Махтумкули? По-настоящему только Адна-сердар. А против Аннатувака стать лицом к лицу? Тоже Адна-сердар. Потому что он во всей степи никого, кроме себя, не считает предводителем народа. Знаете нашу туркменскую пословицу: «Головы двух туров в одном котле не варятся»? Пусть Аннатувак столкнется с Адна-сер-даром.
— Столкнутся ли? — усомнился Абдулмеждит-хан.
— О чем речь, хан-ага! — воскликнул Борджак-бай. — Обязательно столкнутся! Адна-сердар предпочтет скорее собак пасти, нежели подчиниться Аннатуваку, а Аннатувак тоже норовом крут. Нет, хан-ага, я точно знаю — их вражда давняя и неразрешимая.
— Почему же сын не исполняет его поручения?
Борджак-бай махнул рукой, презрительно усмехнулся.
— Сын Адна-сердара, хан-ага, опоздал, когда ум делили. Это ни рыба, ни мясо, так что удивляться не стоит. Все дела ведет старшая жена сердара, женщина неглупая и решительная, но, сами понимаете, — женщина. А нукер, которого послали с поручением из Астрабада, бежал недавно с младшей женой Адна-сердара.
Глаза Абдулмеджит-хана округлились.
— Как? С женой сердара бежал, говорите?
— Да, мой хан! — притворно вздохнул Борджак-бай.
— Тот самый нукер, который из Астрабада уехал, даренный и обласканный хакимом?
— Да, хан-ага!..
— Ай, баба! Под самый корень, значит, сердара подрубил?
— На весь мир опозорил, — согласился Борджак-бай. — Верно говорят, что разжиревший ишак лягает своего хозяина.
Абдулмеджит-хан грубо выругался.
— А ведь на святом коране клялся!
Борджак-бай пожал налитыми плечами.
— Для таких клятву нарушить все равно, что с осла соскочить! В наше время нельзя на человека полагаться…
— Вас тоже трудно понять! — упрекнул Абдулмеджит-хан. — То говорите, что можно довериться, то — нельзя…
Несколько мгновений Борджак-бай непонимающе хлопал глазами, потом тихо засмеялся.
— Это я о черни говорю, хан-ага, что нельзя ей доверяться. А сердар — совсем иное дело! Он умрет, но от клятвы не отступится! Сердар человек веры, ревниво все намазы соблюдает. Последний раз, когда мы разговаривали, сказал: «Все сделаю, что прикажет государство, только с Шатырбеком никогда не примирюсь!»
— Поумнел, значит, если собирается приказы государства выполнять?
— Он и раньше не глупым был, хан-ага, да, видно, от судьбы не уйдешь — кому что назначено. Собрать бы все вины сердара перед государством на одну чашку весов, а на другую вины Махтумкули положить, так чашка сердара до небес подскочила бы! А он вот в зиндане сидит в то время, как Махтумкули на свободе разгуливает…
