Хан готовился к грозному сражению. Но и хаджиговшанцы не уповали на счастливую звезду. Сразу же по возвращении из Куммет-Хауза Махтумкули послал Мяти-пальвана к сердару Аннатуваку, поручив передать ему, что Эмин-ахун все еще старается не портить отношения с Астрабадом, надеясь на великодушие хакима, и что Абдулмеджит-хан собирается штурмовать Хаджи-Говшан с двух сторон.
Мяти-пальван уехал, а старый поэт слег в постель, почувствовав недомогание, — видимо простыл в дороге. Несколько дней он не показывался из кибитки. Вчера Акгыз сварила ему лапши, обильно сдобрив ее перцем. Махтумкули с аппетитом поел и хорошо вспотел. Затем крепко уснул, укрывшись двумя одеялами, и ночью тоже обильно потел.
Утром он почувствовал себя значительно лучше и даже собрался было выйти и погулять, но передумал: погода была туманной, промозглой.
К полудню в сопровождении группы джигитов в Хаджи-Говшан приехал сердар Аннатувак. Его встретили с большим почетом. Последнее время слава его летела на крыльях из аула в аул, из селения в селение. Люди передавали друг другу, что, мол, сердар Аннатувак собирает войско для большой войны против кизылбашей. что он послал людей в Аждархан и оттуда привезли ружья и пушки, что скоро ему на помощь придут войска самого белого царя, что… Словом, говорили много, и в разговорах было больше желаемого, нежели действительного. Но одно было верно — сердар Аннатувак в самом деле много сил прилагал для организации сильного туркменского войска.
Он приехал в Хаджи-Говшан специально для того, чтобы встретиться с Махтумкули и посоветоваться с ним. Положение было тяжелое, и сердар Аннатувак не скрывал этого, с гневом говорил о том, что Борджак-бай лижет ноги хакиму; Эмин-ахун крутит хвостом, как лиса, и на помощь от него рассчитывать нечего; Аннаберды-хан тоже пытается держаться в стороне, хочет отсидеться в смутное время в своей норе, Адна-сердар? Если бы он даже вырвался на свободу, то тоже не стал бы на сторону народа. А враг наглеет и, не получая должного отпора, все углубляется в туркменские степи. Как объединить народ? Что делать?
На совещание, проходившее в кибитке Махтумкули, были приглашены все яшули окрестных селений. Начавшееся в полдень, оно затянулось до позднего вечера и закончилось полным единодушием: все как один решили стоять за честь и свободу народа до последнего дыхания.
Несмотря на усталость и слабость после болезни, Махтумкули чувствовал себя бодро и хорошо. Попросив Джуму проводить гостей, он прошел в кепбе, где сидели сердар Аннатувак, Мяти-пальван и Перман. Разговор шел уже о конкретных вещах: каким путем поведет сарбазов Абдулмеджит-хан и как вернее встретить его.
Перман предлагал отойти от Серчешмы, собрать все силы по ту сторону реки и ударить по кизылбашам между Хаджи-Говшаном и Куммет-Хаузом, в окрестностях Чагыллы. Мяти-пальван поддерживал его мнение. Однако сердар Аннатувак и Махтумкули возражали. Перман, убеждая, водил толстым указательным пальцем по паласу и гудел, как большой сердитый шмель:
— Вот, скажем, здесь Куммет-Хауз. А вот здесь — Хаджи-Говшан. Вот это Гурген течет… Во-от сюда повернул! Большая дорога идет вдоль северного берега Гургена. И села в большинстве тоже на этой стороне. А на южном берегу ни дорог нет, ни сел нет. Каким путем, по-вашему, пойдет кизылбаш?
Сердар Аннатувак посмотрел на невидимый чертеж Пермана, задумчиво покрутил в пальцах кончик бороды.
— Кизылбаш, сынок, возможно, с обеих сторон подойдет. Вон на Куммет-Хауз конники с юга шли, а пешие сарбазы — с севера. Так и на этот раз могут поступить. И потом не думаю, чтобы нам было выгодно встретиться сейчас с кизылбашами в открытом поле— их больше, чем нас, и вооружены они лучше. По моему мнению, надо постараться разобщить силы врага и ударить на него в таком месте, где он не ожидает. А от Серчешмы нельзя уходить, — если отойдем, Абдулмеджит-хану никакого препятствия не будет и он откроет путь Шатырбеку. С их объединенными силами нам не справиться.
Мяти-пальван почесал затылок.
— Будь я на месте Абдулмеджит-хана, я все свои силы повел бы по северному берегу реки. Да, именно так и сделал бы! Сейчас мне нужна не Серчешма, а Хаджи-Говшан. Если я все силы обрушу на него, вы сами убежите из Серчешмы. А не убежите, попадете в капкан я потом…
Возле кепбе послышался шум. Джума кого-то уговаривал, потом прорвался грубый голос Садап:
— Кусок у них в горле застрянет что ли, если я войду? А ну, пусти, чтоб тебя земля проглотила!
— Шайтан идет! — сказал Перман и сделал попытку встать.
— Не надо, сынок, — усмехнувшись, удержал его Махтумкули. — Если это шайтан, то дорогу ты ему все равно не заступишь. Пусть войдет.
Садап вошла, поздоровалась невнятно:
— Саламалейк!
— Валейкум эссалам! — ответил сердар Аннатувак. — Здорова ли, Садап-гелин?
Садап присела на корточки с краю паласа.
— Слава богу, жива-здорова.
— Домашние, имущество, скот — все в благополучии?
Сердар Аннатувак знал тяжелый характер Садап и поэтому старался говорить с ней, как с равной, чтобы не вызвать ненароком лишнего шума. Обменявшись с ней традиционными приветствиями, он погладил свою редкую бородку длинными костлявыми пальцами и сказал:
— Поздравляю вас, Садап-гелин! Мы слышали, не сегодня-завтра сердар возвращается.
Садап потянула яшмак, отпуская его посвободнее, и, обведя присутствующих пристальным взглядом, злорадно сказала:
— Ай, знаю, вы не очень-то опечалены бедственным положением сердара! Разве не эти, сидящие здесь, ввергли беднягу в беду?
Мяти-пальван удивленно подтолкнул Махтумкули. Перман смотрел на Садап тяжелым, недобрым взглядом. Но сердар Аннатувак по-прежнему ровно ответил:
— Конечно, Садап-гелин, похвально говорить в лицо человеку все, что о нем думаешь, однако никто из присутствующих здесь не сделал ни капельки вреда сердару. Может быть, мы иногда спорили, не сходились во мнениях, но скорпиона под подушку мы ему не подкладывали.
— Кто же подкладывал?
— Об этом лучше спросить у самого сердара, когда он вернется.
— Как бы не так! — строптиво возразила Садап. — Хаким сказал: «Освобожу, если твой народ не тронется с места». А вы что делаете? Вы велите людям уходить из аулов! Нарочно так делаете, чтобы сгноить беднягу в зин-дане!
Садап неожиданно заплакала, шмыгая носом и сетуя на свою долю неестественно тоненьким голоском.
— Перестаньте, Садап-гелин, — вмешался Махтумкули, — нехороша так… Никому не давали приказа уходить. Кто хочет — уйдет, но многие решили остаться. Вот мы с Акгыз, например, не намерены никуда трогаться…
Садап поднялась и вышла, бормоча: «Пусть спутником злоумышленнику будут его недобрые деяния!»
— Зачем она приходила? — проводив ее взглядом, недоуменно спросил Перман.
Худое лицо сердара Аннатувака тронула улыбка. Махтумкули промолчал. Мяти-пальван пожал широкими плечами.
Шатырбек, обосновавшись с войском у южной оконечности Серчешмы, ждал гонца от Абдулмеджит-хана. Как они договорились заранее, оба войска должны были начать наступление одновременно, и таким образом туркмены, защищавшие проход у Серчешмы, окажутся между двух огней. После их разгрома объединенные иранские силы ударят на Хаджи-Говшан.
Шатырбек был в приподнятом настроении. Он только что вернулся с прогулки и ожидал прихода Тачбахш-хана, чтобы вместе позавтракать. Тот ездил в Куня-Кала справиться о здоровье Селим-хана, раненного в одной из стычек с туркменами, вернулся поздно ночью и не успел повидаться с Шатырбеком. Поэтому Шатырбек жаждал не столько общества старого вояки, сколько новостей.
Тачбахш-хан вошел, покашливая, но держась по своему обыкновению бодро и подтянуто, по-военному. Шатырбек обнял его, усадил в почетном углу; выдержав приличествующую паузу, осведомился, благополучно ли прошла поездка.
— Слава аллаху, — ответил Тачбахш-хан. — Передали большой привет!
— Да будет здоров тот, кто передал, и тот, кто привез привет! — сказал Шатырбек. — Как чувствует себя Селим-хан?
— Все так же. Пожалуй, немного лучше, но еще не поднимается, говорит, левый бок болит очень.
— Фарук-хан приехал?
— Нет, и это к лучшему! Я его сильно ругал, но он даже после этого болтал нивесть что. Говорит: народы, мол, натравливаете друг на друга, но добра от этого не получите, сами же в свой капкан попадете. Словно просит у бога нашей смерти, неразумный!
Лицо Шатырбека покраснело.
— Так и говорит?
— Да, — подтвердил Тачбахш-хан, — так и говорит.
— Дурак безмозглый! Это он Махтумкули наслушался и подражает ему!
— Может быть… Поэт, видно, порядком повлиял на него, недаром они себя отцом и сыном величают. И зовет-то его Махтумкули не Фаруком, а Нуруллой! Клянусь аллахом, ты прав: он самый настоящий дурак!
