С рассветом, не сказав никому ни слова, исчез и доктор Вовси. На даче остались Ксения и Ариша, пес в будке и верховая лошадь старого князя в конюшне. Было жутко. На ночь взяли в дом собаку, закрыли ставни, сидели в темноте. По совету Ариши Ксения принялась зашивать в куклу драгоценности. Ариша засовывала в тюфяки меха и кружева. Думали, как понадежнее спрятать серебряную посуду и золотую саблю генерала, которую матросы почему-то не взяли. Решили на рассвете закопать все в парке, в приметном месте.
Утром, к счастью, зашел Виталий Николаевич. Выслушал Ксению, скорбно покачал головой: «Плохо теперь быть генералом царской армии, даже в отставке». И успокоил: «Должны же разобраться, ну в чем он виноват? В том, что генерал и князь?.. Я пришлю вам своего сторожа: пусть поживет, ему, правда, около восьмидесяти, но все же мужчина в доме... »
Через пять дней дед вернулся, сопровождаемый доктором Вовси. Из Севастополя их подвезли до Байдарских ворот, оттуда они шли пешком, пропылились, измучились, изголодались. Не для семидесятилетнего старика такие вояжи. Но дед был почему-то доволен и возбужденно говорлив. Рассказывал необычайно подробно, как его привезли и заключили в какой-то морской казарме на Минной улице — там уже было человек около ста, все военные, бывшие и строевые, и все говорили, что их непременно должны расстрелять, и наводили страх друг на друга. И действительно, вскоре стали вызывать по одному, и никто из вызванных в казарму уже не возвращался.
На четвертый день настала и его очередь. Вадима Николаевича допрашивал пожилой, очень усталый и спокойный человек, достаточно доброжелательный и интеллигентный, с внешностью сельского учителя. Он обнаружил удивительную осведомленность о жизни самого князя и всего семейства Белопольских. Спрашивал подробно о внуках-офицерах, живы ли, где и кому служат, каких взглядов придерживаются. Вадим Николаевич почувствовал к следователю неожиданнее доверие, отвечал не таясь обо всем, что думал. Допрос перешел в беседу. Поспорили даже. В конце беседы комиссар или просто следователь — бог его знает! — спросил: «А знаете ли вы доктора Вовси? Кем он вам приходится? » — «Он врач и хороший, честный человек, — ответил князь. — А что случилось? «Комиссар засмеялся: «Вот и он так про вас говорит: честный».
Извинились и отпустили, взяв обещание, что не будет с оружием в руках выступать против советской власти. Полузнакомый человек, который освобождался вместе с дедом, ехидно осведомился, с каких это пор боевые в прошлом русские генералы стали дозволять, чтобы за них поручались жиды. Но Белопольский закричал на него, и тот ретировался. На улице Вадима Николаевича ждал доктор Вовси. Они обнялись.
«А что? Могли и расстрелять — запросто, в суматохе», — запальчиво повторял дед...
Ариша, в который раз выслушивая эту историю, спросила у доктора: не из его ли нации комиссар? Вовси удивился: «Нет, почему?» Ариша сказала убежденно: не зря говорят, что все большевики евреи и что все главные у них тоже евреи. Дед расхохотался. Доктор не стал отвечать, махнул рукой и, загрустив, вышел. Он всегда темнел лицом и замыкался, когда заходил разговор о евреях, его пугали эти разговоры, он словно не в себе становился.
Позднее в Крым пришли немцы — старые враги, германцы, в борьбе с которыми погиб Святослав, погиб Иван. Пришли, квадратные, в стальных шлемах, спокойные, пренебрежительные. И на даче у Белопольских появился немецкий майор с лейтенантом и десятком солдат. Располагались домовито, споро, по-хозяйски, устраивались капитально, как на годы. Самое большое оживление возникло на кухне: распалили плиту, жарили привезенных с собой кур, били яйца, затевали гигантскую яичницу с салом. Аришу заставили прислуживать. Майор появился в гостиной, где Ксения сидела с дедом и доктором, и, не обращая на них ни малейшего внимания, принялся прохаживаться перед стенным зеркалом, а потом, вызвав солдата и усевшись перед зеркалом, снял каску и дал команду постричь себя
Ксения не выдержала и закричала, что майор находится в доме генерала русской армии и князя, что она требует уважения и соблюдения приличий, принятых всеми цивилизованными людьми даже по отношению к пленным. Майор сделал вид, что не понял, и вопросительно посмотрел на нее. Доктор, несколько смягчив, перевел ему гневную речь девушки. Майор, никак не отреагировав, отпустил солдата и ушел следом. Его одеревеневшее красное лицо не выражало никаких эмоций. Больше они не встречались, а поздно вечером немцы уехали.
Виталий Николаевич Шабеко передал ставшую очень популярной в те дни историю: великий князь Николай Николаевич младший, дядя царя и бывший главнокомандующий русской армии, отказался принимать немцев в своем имении «Дюльбер» в Кореизе и отверг их предложение о выделении ему охраны, предпочитая русскую охрану, которую ему все же разрешили сформировать. «Судя по всему, — прокомментировал новость Шабеко, — великий князь в конце концов решил по-настоящему повоевать с немцами».
Вместе с немцами появился и гетман Скоропадский и самостийники. Потом опять большевики. Потом добровольцы и союзники. Единая и неделимая Россия трещала по всем швам на севере, западе и востоке. Добровольцы наступали и отступали. В Крым стекалась сановная Россия — сенаторы, генералы, фрейлины, промышленники, банковские тузы, бывшие жандармы...
Неожиданно в Крыму собрались все члены семейства князей Белопольских.
Первым объявился отец Ксении, Николай Вадимович. О нем заговорили газеты. Бывший статский советник, камергер, утративший монархические идеалы еще до Февральской революции и ставший октябристом, оказался теперь среди руководителей Таврической губернской земской управы, играл налево и направо, пользовался определенным весом и в важных деловых кругах. Севастопольская газета объявила однажды: либерала князя Белопольского поддерживают французы, им очень импонирует «этот убежденный республиканец». В период наступления Деникина Николай Вадимович часто приезжал на дачу, взахлеб рассказывал о военных победах Май-Маевского, конницы Мамонтова и Шкуро, комментировал политические новости, строил планы скорейшей реставрации России (широкий парламентаризм, учредительное собрание, свободы и всеобщее благоденствие — естественно, после окончательного разгрома немцев). Советовал немедля перебираться к нему в Симферополь, под охрану закона и надежных штыков.
Дед, отправившийся в крымские столицы «на рекогносцировку», возвратился усталым, раздраженным и раздосадованным.
— Политиканы, — презрительно сказал он Виталию Николаевичу Шабеко. — Играют в войну, в солдатиков. Строят из себя вождей, неучи.
В тот вечер старики впервые изменили своему уговору и заговорили о политике.
— В сущности, вся история России — цепь больших и малых случайностей, — горько улыбнулся историк. — Трагических и комических, всегда неотделимых друг от друга. Пожалуй, началось все еще с Петра, с его закона о престолонаследии. Государь получал право назначать преемника по своей воле. Это и стало источником честолюбивых замыслов придворных, заговоров, кровавых войн. Вспомните, кто только не сиживал на нашем престоле: все эти голштинцы, вюртембержцы и прочие. Дамы в мундирах, со шпагами в руках, нищие и безземельные вчера, ставшие вдруг хозяйками огромной империи: безвольные мужчины, не готовые к принятию скипетра, не знающие языка и презирающие все русское...
— Однако русский народ, его интересы, — пытался возразить старый князь, — интересы великой империи и ее престиж, в конце концов... Интересы дворянства русского, согласитесь...
— Ах, князь, оставьте, пожалуйста! — перебивал его Шабеко. — Вспомните восемнадцатый век, дворцовые перевороты, совершаемые гвардией, то бишь дворянством. Дворяне, осознавшие свою силу в свержении и установлении царей moto proprio — по своему убеждению, — объелись властью, получили свободы и громадные привилегии и, уже не думая о благе государства, уходили со службы, чтобы заняться хозяйством, которым они не умели и не хотели заниматься, или самоусовершенствованием, или, если быть абсолютно честным, sui generis[1] откровенным ничегонеделанием. Где уж тут сыскать высокие мысли о великой империи? Махание сабельками в дни противоестественных битв то с Пруссией против славянской Польши, то за, то супротив турок! Или рассеянное житье в европах — на водах, в лучших игорных домах, в обществе, кокоток-с! Еще великий Ключевский писал: «В Европе на русского дворянина смотрели как на переодетого татарина, дома — как на родившегося в России француза». В этой исторически сложившейся ненужности русского дворянина наша трагедия, милостивый государь! И если при Екатерине дворянин был еще весел и смел, потому что верил в свою власть и знал свою силу, то, как изволил выразиться тот же Ключевский, при Александре Первом дворянин начинает грустить, при Николае Первом он заскучал, а при Александре Втором уже задремал. Да-с! Отсюда и декабристы. И дворянские дочки, стреляющие в генерал-губернаторов. И даже великие князья, нацепившие в революцию красные банты! Есть и такие, что ушли к большевикам, исповедуют их идеи и стреляют в себе подобных.
