Сергей произнёс неопределённое «м-да» и ещё какое-то непонятное русское слово, встретился взглядом с укоряющими глазами Берды и молча отвернулся, играя желваками. У него было такое состояние, что, если бы можно было собрать в одну кучу всех этих жирных, чавкающих, самодовольных, собрать и раздавить одним ударом, он не задумался бы сделать это. Вошли девочка и старший мальчик.
— Малыш уснул, — сообщила из двери Нина. — Я его оставила возле тепла. Он такой худенький и так продрог, что до сих пор дрожит, согреться не может.
Ребята, умытые, причёсанные, наевшиеся, выглядели далеко не такими жалкими бродяжками, как вначале. Особенно мальчик, крепко держащийся за платье девочки. Да и девочка казалась здоровой и повеселевшей. Но — это только казалось. У неё было до предела измождённое лицо со скорбным недетским выражением. Восковой прозрачности кожа обтягивала острые углы скул, синие пятна лежали у глаз.
Сергей как-то странно обрадовался появлению детей. Он подозвал поближе девочку. Мальчик шёл за ней, как привязанный.
— Эти двое — твои братья? — спросил Сергей.
— Да, — тихо ответила девочка.
— А почему вы в такую пору ходите, а не сидите дома?
— У нас нет дома.
— У всех должен быть дом. Куда вы идёте?
— Никуда.
Разговор не очень клеился, но Сергей не сдавался и продолжал спрашивать.
— Как зовут твоих братишек?
— Этого — Хакмурадом. Младшего — Довлетмурадом.
— Хорошей доли хотели им родители, дав такие имена, — сказал Клычли. — Где ваши родители?
Девочка негромко сказала:
— Умерли.
— Сразу оба?
— Сначала — папа. Потом — мама.
— Как же ты живёшь с братишками?
— Так и живу.
— Тебе ведь тяжело таскать малыша, — сказал Сергей. — Вон ты какая прозрачная — сквозь тебя всё видно!
— Это потому, что они всё съедают. Мне мало остаётся.
— Так ты сама первая ешь, а потом их корми!
— Они — маленькие. Ничего не понимают ещё. Просят есть. А еды — нет.
— Отдай кому-нибудь младшего.
— Братишку? — удивилась девочка. — Довлетмурада?
Берды, не расслышавший первый раз это имя, вздрогнул. Ему показалось, что речь идёт о его сыне, о его Довлетмураде!
— Его, — сказал Сергей. — Тебе же легче с одним будет.
— Кому отдать?
— Вот этой тёте! — Клычли показал на Нину, молча стоявшую в дверях. — Она добрая, братишке твоему здесь хорошо будет. Отдашь?
— Нет.
— Почему?
Девочка потупилась.
— Она русская.
— Разве русские плохие? — с укором спросил Сергей.
Девочка молчала.
— А туркменке отдашь? — спросил Дурды.
— Нет, — сказала она — Не отдам.
— Пропадёшь ты с ними, — посочувствовал Дурды. — Если сама умрёшь, что с маленьким станется?
— Я носить стану! — неожиданно вмешался в разговор Хакмурад и так сердито посмотрел на парней, что, несмотря на сложность положения, смешливый Дурды прыснул в кулак.
— Тебя самого от земли ещё не видно, носильщик!
— Ничего, видно! — упрямо сказал мальчик. — Я уже пробовал!
— Ну и как?
— Тяжело, — откровенно сознался он.
Засмеялся и Клычли. Улыбнулась Нина. Только Сергей смотрел на девочку отчаянными глазами да Берды, нахохленный и злой, яростно сжимал полу халата.
— А если ты умрёшь? — продолжал допытываться Дурды.
— Я не умру! — с вызовом сказал мальчик и подозрительно заморгал.
— А вдруг тебе захочется — тогда куда маленького?
— За день раньше хорошей тёте отдам!
— Кто тебя этому научил?
— Вот она, Мая…
«Мая… Мая… Мая… — осенней мухой забилось в голове Сергея. — Чья же ты есть, Мая?» Эта мысль пришла в голову не только ему, потому что и Клычли и Берды по-особому внимательно посмотрели на девочку. Но вопрос, который вертелся на языке у всех троих, не был произнесён. Отворилась дверь и в комнату шагнул незнакомый парень в русской одежде. Одежда была порвана во многих местах, а на лице парня темнели кровоподтёки и ссадины.
— Здесь живёт?.. — начал было вошедший, не здороваясь, но в этот момент девочка всхлипнула и с криком: «Меле-кака!» бросилась ему на грудь. Маленький Хакмурад побежал и тоже ухватился за штанину парня, заглядывая ему в лицо и лепеча: «Меле-кака! Меле-кака пришёл!»
— Бедные вы мои, младшенькие! — присев, сказал парень. — Сиротами остались? Где наш бедный отец, где наша мама?
— Мама умерла и папа умер, — сказала Мая,
— И мама умерла, — сказал маленький Хакмурад.
— Хорошие вы мои, младшенькие! Не умерли они — убили их! — с горечью воскликнул Меле.
— Нет, они сами умерли, Меле-кака, — повторила Маяджик. Прижавшись к плечу брата, словно боясь, что он исчезнет так же внезапно, как и появился, она сразу утратила свои печальные черты взрослого человека и превратилась в маленькую, слабую и беспомощную девочку. Было дико представить, как она могла таскать за собой и на себе малышей, кормить их, защищать от житейских невзгод.
— Болели папа и мама, — дополнила она. — У папы живот болел, а у мамы ноги во-от такие стали, как кувшины, и лицо распухло.
— Болели! — выдохнул Меле. — Убила их несправедливость! Чудовище пожрало, имя которому — Бекмурад-бай!
— Извините, — сказал Сергей, подходя, — мы даже не познакомились. Меня зовут Сергей Ярошенко. А вас?
— Извините и меня, — парень поднялся с корточек. — Я Меле Худайберды-оглы — Он потрогал распухшую губу, поморщился.
— Кто это вас? — с сочувствием спросил Сергей.
— Всё тот же проклятый Бекмурад-бай! — зло ответил Меле. — Думает, я не видел, как он своих прихлебателей на меня натравил. А я всё видел, всё запомнил! И Сухана Скупого запомнил! И развалины дома своего запомнил! И умерших от голода запомнил — их собаки всех пообгрызли! Вот только не запомнил, где могилы моего отца и матери, но я найду их!
— Меле-кака, я покажу, где мама закопана, я знаю! — сказал маленький Хакмурад.
Меле погладил его по голове. Мальчик доверчиво прижался к ноге брата.
За чаем Меле подробно рассказал обо всём, что произошло с ним вчера в родном ауле и закончил:
— Русские йигиты и русские яшули говорят: «Большой огонь зажгли в России. Кто сгорел на нём, а кто — руки погрел. Но огонь ещё сильнее разгорится, и те, кто руки протянул к нему, в головешки превратятся». Я не всё понимаю, но понял, кто погрел руки. И кого в головешки превращать надо — тоже понял! Если бы я имел коня и оружие!..
— Что бы ты сделал, имея коня и оружие? — спросил Берды.
— Могилы! — воскликнул Меле. — Я бы сделал сиротами детей того, по чьей вине остались без отца-матери, без крова вот эти дети! Я бы пеплом пустил по ветру проклятый род Бекмурад-бая! Тот огонь, что горит в моём сердце, я бы выпустил на волю — вот что сделал бы я, добрый йигит!
Косясь на Сергея, Берды сказал:
— Если слово и действие ты держишь в одном кулаке, то достать коня с оружием не трудно. И товарищи найдутся.
Меле весь подался вперёд.
— Держу! Клянусь памятью отца, держу! Сил нет терпеть!..
— А я терплю! — вполголоса пробормотал Берды. — Жду, пока Бекмурад-бай мою Узук, как овцу, зарежет! — Он снова покосился на Сергея.
— Есть предел человеческому терпению! — сказал негромко Клычли и тоже посмотрел в сторону Сергея.
Но Сергей их не слышал. Расстегнув душивший его ворот и держа руку на горле, он смотрел перед собой отсутствующими глазами. Крутая складка, как шрам, наискось пересекала его лоб. Он не думал о чём-то определённом, мысли перескакивали с одного на другое, а сердце полнилось, полнилось, полнилось гневом, готовым вот-вот пролиться через край.
Когда он поднял голову и обвёл взглядом поочерёдно всех сидящих, глаза его светились ярко и незнакомо.
— Друзья! — сказал он чужим, звонким, рвущимся голосом. — Друзья мои, товарищи! Я больше не могу!.. Пусть ругают, пусть всё, что угодно… но я — не могу!.. Я отговаривал вас от похищения девушки… я удерживал вас от нападения на Бекмурад-бая, я… я — человек. Я не знаю, когда придёт время для вооружённого выступления… Может быть, завтра… Но я знаю одно: не письмами — саблями… Саблями надо разговаривать с Бекмурад-баем, товарищи!
— Правильно! — спокойно сказал Берды, словно он не ожидал ничего иного. — Сегодня?
— Завтра!.. Надо подготовиться.
Ладно, — как-то слишком охотно согласился Берды, — завтра, так завтра. — И он подмигнул Дурды.
Это происходило 21 октября 1917 года.
Это происходило за четыре дня до громового улара пушек крейсера с символическим названием «Аврора», что значит «Заря».
Сачак — скатерть.
Чатма — убогий пастуший шалаш.
Терим — деревянный остов, каркас кибитки.
