На том и кончилось наше любовное объяснение. Приехав в Мешхед, я познакомился с Екатериной, а с Элен, по ее собственным словам, мы остались бескорыстными друзьями.
Теперь, направляясь к дверям, я сказал:
— Надеюсь, ты придешь напутствовать меня?
Элен ответила с той же многозначительной улыбкой:
— Разве напутствия Екатерины тебе недостаточно?
Я пытливо посмотрел на Элен и вышел.
Екатерина и в этот раз ждала меня на веранде. Обычно, едва заслышав шум машины, она выбегала на улицу, встречала меня у самых ворот и прижималась к моей груди. Но сегодня она не вышла навстречу. Неподвижно сидела на диване, понурясь. Я понял — встреча будет не такой, как всегда, но, не подавая виду, нарочито удивленно спросил:
— Кэт! Что случилось? Ты что-то невесела… Ты устала?
— Нет… Входите, садитесь.
— Может быть, пройдем в дом?
— Дом ваш, входите… Мне в доме делать нечего.
Честно говоря, я не ожидал такого ответа. Может
быть, поэтому сам не заметил, как заговорил повышенным тоном:
— Отчего ты надулась? В чем дело?
— Ничего… Вы сказали: «Пройдем в дом». Я сказала: «Дом ваш, входите». Разве это неверно?
— Вчера вечером ты так не разговаривала. Что случилось? Или ты считаешь, что теперь уже можно вычеркнуть все прошлое? Не слишком ли быстро?
Екатерина вскинула на меня глаза, ее губы задрожали. Я понял, что переборщил, и попытался смягчить тон:
— Извини… Я не хотел быть грубым.
— Нет, нет… Наоборот, вы слишком деликатны. На вашем месте я говорила бы по-другому. Сказала бы: «Вчера ночью ты ластилась ко мне, гладила мою бороду. Отчего теперь не гладишь?» Спросила бы: «Вчера ночью, когда я сказал: «Пройдем в дом», ты сразу побежала. Почему же теперь сидишь как прикованная? Вчера ночью…»
— Довольно, Кэт! — Приняв рассерженный вид, я стукнул кулаком по столу. — Не надо горячиться! Что я сделал тебе плохого?
Екатерина нисколько не смутилась. Ответила спокойно:
— Какой еще платы вы ожидаете за свою доброту? Скажите, я постараюсь не остаться в долгу перед вами… Чего вы от меня хотите? Чтобы я шпионила для вас? Я согласна. Вот сейчас Дохов хвалил генерала, сказал: «Очень хороший, оказывается, человек». А вас он пожалел, сказал: «Бедняга, тоже, видимо, не нашел своего счастья…» Мой бог, что он еще говорил? Да, бранил Фунтикова, сказал: «Уже начал запускать лапы в казну»… Еще сказал: «Долго не продержится». Вот все, что он сказал. Вы удовлетворены?
— Ха-ха-ха! — Не зная, как ответить, я умышленно громко рассмеялся. — Все-таки ты, Кэт, удивительное существо. Ей-богу, удивительное!.. Вернее, наивный ребенок. Все эти твои сказки мне не нужны. Скажи другое: почему ты не вчерашняя Кэт? Почему?
— Потому, что вчера я была одинока, а сегодня у меня есть муж. — Екатерина указала на обручальное кольцо на пальце. — Он надел мне его сразу же, как только мы вернулись с вечера. Я согласилась.
— Понимаю… Я сам посоветовал тебе принять предложение Дохова. Ты сердишься па меня?
— Нет, что вы… Я благодарна и за это. Но и вы не должны быть недовольны мною. Ваши слова не пропали даром, я поступила так, как вы советовали. Что еще нужно?
Дымя сигаретой, я некоторое время сидел молча, опустив голову. Поведение Кэт и удивило меня, и заинтересовало. Она, конечно, хитрит, хочет вырвать неприятные ей страницы из книги жизни. Знает, что такие страницы существуют и что вырвать их сразу будет нелегко. «Чего вы хотите от меня? Чтобы я шпионила для вас?» Эти слова сказаны не случайно. Екатерина в самом деле проницательна. Она понимает, что ее готовят для более важной роли.
Когда я познакомил ее сперва с Исмаил-ханом, а затем с Доховым, это заставило ее серьезно призадуматься. После встречи наедине с Исмаил-ханом, по ее словам, она всю ночь проплакала. И после этого дулась на меня целую неделю. Но трудно идти своим путем, находясь в тисках у жизни. При всей своей гордости Кэт не могла не понимать, что ей грозит нужда. Первые месяцы она жила, продавая оставшиеся драгоценности. Теперь у нее не оставалось ничего, кроме молодости и красоты. А жить хотелось, и еще хотелось вернуться в Петербург, увидеть родителей. Вот потому-то она и надела на палец новое обручальное кольцо. Иначе на кой черт ей понадобился бы Дохов?
«Нет, нет, моя милая… Теперь ты из моих рук не вырвешься», — подумал я и поднял голову. Екатерина вся раскраснелась от волнения, щеки покрывал румянец. В эту минуту она казалась мне особенно желанной. Захотелось подхватить ее на руки, унести в комнаты. Но я отлично понимал, что если допущу хоть малейшую грубость, то встречу отпор. Я заговорил просительным, тоном:
— Завтра утром, Кэт, я тоже уезжаю — в Герат. А оттуда в Бухару. Дорога длинная, времена тревожные. Бог знает, когда я вернусь — да и вернусь ли? — в Асхабад. Пожелай мне счастливого пути. Ладно?
Екатерина как-то судорожно рванулась и, распахнув настежь двери в дом, крикнула:
— Тетя Дуся! Принеси три бокала и бутылку шампанского… Господин полковник уезжает в Герат. Попрощаемся с ним…
Я встал и подошел к Кэт, чтобы взять ее руки в свои. Она вздрогнула, отступила назад и, выразительно посмотрев мне прямо глаза, твердо сказала:
— Прошу вас: если вы не хотите пасть окончательно в моих глазах, не приближайтесь ко мне!..
Проводив накануне капитана Дейли, я во вторник выехал на автомобиле в Герат. Дорога была хорошо знакома, мне уже пришлось несколько раз измерить ее из конца в конец. Однажды меня даже застала снежная вьюга, и четыре дня пришлось просидеть в закоптелой от дыма, смрадной, как хлев, лачуге. И вот опять передо мной тот же пыльный, однообразный маршрут.
Солнце проделало уже половину своего пути. Позади остались сотни километров. По сторонам ничего, что могло бы порадовать глаз. Куда ни глянешь, выжженный неистовыми лучами солнца, желтый, давно примелькавшийся пейзаж: песчаная равнина, унылая, однообразная. Так хотелось бы увидеть долины, поросшие свежей зеленью, одетые в яркий наряд. Но где они? Может быть, вон там, за той иссохшей лощиной, откроются нам свежие, зеленые пространства, покрытые пышной растительностью? Но миновали и эту лощину. И снова тот же вид, те же краски. Казалось, голой, суровой пустыне не будет конца. А выносливый, из хорошо закаленной стали автомобиль мужественно преодолевал тяжелый путь, мчась от холма к холму, от низины к низине.
К тяготам пути добавлялось еще отсутствие спутника. Не с кем было поговорить. Будь со мной сейчас капитан Дейли… Он постарался бы найти что-нибудь привлекательное даже в этой окружающей со всех сторон безжизненной, давящей местности. Хотя бы сказал: «В этой пустыне слышен голос Фирдоуси, аромат «Шахнаме». Я, разумеется, посмеялся бы. Поспорил. Время проходило бы быстрей. Но сейчас не было даже капитана Дейли. Оставалось сидеть неподвижно, в какой-то полудремоте, безучастно наблюдая, как убегает вдаль песчаная равнина. Хорошо, хоть особой жары не было, все еще ощущалось дыхание повеявшей два дня назад с северо-запада прохлады..
Я постарался нарушить воцарившуюся в машине скуку. Полуоборотясь назад, спросил сидевшего позади сержанта:
— Артур, как ты находишь здешнюю природу?
Артуру, видимо, тоже было скучно. Он оживился и охотно ответил:
— В этих местах, господин полковник, никакой природы не видно. Где эта самая природа, о которой вы говорите?
Другого ответа от Артура я не ждал, зная, что и он смотрит по сторонам неохотно, неприязненно. Он был родом из Кении, из семьи зажиточного колониста. Отец отправил его в Лондон учиться, в надежде сделать агрономом, но вскоре разразилась война, и Артура призвали в армию. Первоначально он проходил военную подготовку в казармах близ Глазго. Затем его направили на Месопотамский фронт. Там он был ранен и переведен в Индию. И вот теперь мчится из Персии в Афганистан.
Я подзадорил Артура:
— Молодец, Артур! Совершенно верно. Какая в этом аду природа? Безжизненная песчаная пустыня. Высохшая земля… Но если передать эти земли десятку-другому фермеров, таких, как твой отец…
— О, тогда эти земли за несколько месяцев превратились бы в цветник! Наши места тоже были когда-то выжженной пустыней. А теперь… Теперь там настоящий рай!
Шофер Ричард до сих пор молчал, не сводя глаз с дороги и крутя баранку руля то вправо, то влево. Теперь и он вступил в разговор:
— Как бы нам не пропасть, с нашим стремлением превратить весь мир в сплошной рай. Когда-то здесь, как гроза, прошел Александр Македонский. А что от него осталось?
— Ха-ха-ха! — я чистосердечно расхохотался. — Если бы все были такими философами, как наш Ричард! Ведь откуда начал, а где кончил!
Ричард на полном ходу перемахнул через высокий бархан и только тогда возразил:
— Разве не правда?
Я неспроста назвал его философом. Он в самом деле любил пофилософствовать и то и дело разражался такими вот сентенциями. Без улыбки, с самым серьезным видом. Оттого его слова вызывали еще больший смех.
