Данная программа будет обкатываться в пробном режиме с проведением учений в течение ближайших трех лет. Если опыт будет положительным, начнется формирование постоянного Корпуса.
Кроме того, Пентагон объявил, что выделил два миллиона долларов четырем университетам в штатах Калифорния, Индиана, Миссисипи и Техас для обучения курсантов военных училищ иностранным языкам, в частности арабскому, русскому, китайскому, пушту и фарси…
(конец вводных)
----
— Сашка! Удивлять будешь?
— Ангольские вояки теперь объявились! — удивляет всех Сашка — Снайпер.
— Это что за хрень?
— «Командировочные по Анголе» требуют приравнять их к участникам войны.
— Как это? На каком основании?
— Одиннадцать тысяч вместе с гражданскими там побывало? Точка горячая? До сотни погибших имеется?
— Это, если вместе с гражданскими, бытовухой и прочими алкогольными отравлениями?
— Угу.
— Так сколько получается погибших?
— Почти один процент — тут чуточку недотянули.
— Недопили!
— Во дают! — восхищается чужой расторопности Леха. — У нас на путевых учениях или разведвыходе допуски до двух процентов потерь, а тут… Удивил!
— Не скажи, там тоже было горячо! — встреет Петька — Казак, успевший за свою жизнь отметиться буквально везде, и даже с кубинцами погондурасить.
— Климакс там такой — везде горячо было!
— Если в 1987 было, да в ноябре, то тех, кто участвовал, пожалуй, можно приравнять к бывалым, — не сдается Казак.
— Ну, так пусть ноябрьские от 87 года и ветеранят, остальные–то чего подмазываются?
— Ладно, заканчивайте вы, борцы с привилегиями! Проехали тему! Миша, что у тебя? Будешь удивлять?..
— Пропускаю.
Глаза не всегда зеркало. У Миши «под характер», должны бы быть телячьи — ан нет! — твердейшие глаза. Способен смотреть зачарованно, словно внимательный, но чуточку встревоженный ребенок, слушающий сказку на ночь — ту самую, любимую, что помнит наизусть и потому строго следит, чтобы в ней не пропустили ни слова, смотреть с укоризной, если обманули с окончанием, подменив обещанный счастливый конец. Так же трогательно, с легкостью, не меняя лица, ломает шейные позвонки, когда надо сделать быстро и тихо…
У Казака тоже, сколько бы не выпил, глаза такие же чистые, смотрит невинно, опять–таки по–детски — и что такому скажешь? Одним своим ясным взором способен в смущение вогнать…
У Лехи с серо–голубой мутнинкой, словно вот–вот наполнятся влагой, иногда растерянные — такие нравятся женщинам, могущие ввести в заблуждение кого угодно, и не понятно, как он с такими глазами умудряется все видеть, и даже «не видя» стрелять, всякий раз попадая…
У Седого глаза волчьи, или, скорее, волчицы — внимательные, те самые глаза, когда она смотрит на своих заигравшихся волчат. И проскальзывает в них некоторая виноватость за себя, за собственную необходимую кровожадность, без которой не выживешь, не вырастишь потомства…
У Извилины — усталые.
У георгия — уверенные, простые.
У Феди — простоватые.
В застолье приходит время и пустых речей.
— Нет пистолета, кроме «Стечкина», и сделал его Игорь Яковлевич. Нет автомата, кроме «Калашникова» и сделал его Михаил Тимофеевич. Нет группы злее группы Змея. Доказано по делам их и живы все… — заговаривается Лешка — Замполит.
Пьяного речь уже не беседа. Лехино слушается промеж ушей, нужными местами поддакивая, думая свое.
— Ну, завел свою старую песню — мусля недоделанный! — говорит кто–то неодобрительно. — Пока всего добротного, что в руках и мозгу перебывало, не перечислит, не успокоится. Зашла вожжа планшетная под…
И смачно уточняет — куда именно, каким узлом и что с ней теперь делать.
— Ничего, — плотоядно усмехается «Первый», вторя Седому. — С завтрашнего дня занятия по боевому расписанию!
— Злой ты, Воевода, весь в Седого, нельзя так с похмельными…
— И нет ГРУ, кроме ГРУ, даже когда нет его, — вторит Шестому номеру Седьмой — Петька — Казак. — И нет в нем имен — только клички собачьи!..
— Собака собаке рознь. Заканчивай волкодав, совсем растаксился — не в породу — растянул тост! Петрович, как хочешь, но высокого ты человеческого ума, только пока трезвый!
Казак не настолько пьян, как выглядит. Но беседа ломается–таки на отдельные «несанкционированные» бурчания. Вот и Миша — Беспредел выговаривает свое наболевшее:
— Я — добрый! Даже готов подставить вторую щеку!
— Да, иди ты?! — изумляется Петька.
— Точно–точно, но только за себя самого, а за государство я вам, бляди, зубы повыкрошу! — грозит он здоровенным кулаком в сторону стены, за которой, не иначе, грезится кремлевская…
Петьке — Казаку не дает покоя другая половинка шара:
За шкурку Буша отдам и душу, —
Не ради баксов, а просто так.
За шкуркой Буша в любую стужу
Поеду в Штаты как в свой кабак!..
Мечтать не вредно, лишь бы водка была хорошая…
— Слова народные! — убеждает Казак.
— Грамотно!
— А что? Неплохая пошаговая строевая… Можно и с присвистом. Кто–то лучше знает? Какую–нибудь новую пошаговую, но уже со смыслом? Извилина?
Сергея уговаривать не надо.
Умываем наспех руки,
Что отвыкли от сохи.
Не возьмет нас на поруки
Матерь Божья за грехи.
В три погибели согнулся
Петербург Всея Руси.
Обживают подворотни
Вездесущие бомжи.
Опасаясь черной сотни,
Входит в город Вечный Жид.
Глупый пес к нему метнулся,
Да не может укусить…
Выстрел снег обрушил с крыши.
Кровь собачья, что вода.
Кабы целились повыше,
Отпугнули бы Жида…
Не всяк весел, кто поет.
— Морда в грязи, в жопе ветка… — Кто идет? Ползет разведка! — Лешка — Замполит развлекается стишками детского периода, заставляя Седого морщиться, словно зажевал лимоном — стихи детства прилипчивы.
— Лексеич — зэ–тэ–ка! — слезно тебя прошу!
— Не трынди! Не лаптем щи хлебаем!
— Сергей! Прочти стихи, но чтобы про нас, чтобы за душу взяло, невмоготу это слушать!
Сергей читает тихо, заставляя остальных сдерживать дыхание.
Не я затеял эту драку,
Но в необъявленной войне
Я в полный рост иду в атаку
За жизнь и честь в моей стране.
Паду ли, выживу — едина
Моя с моим народом связь
И неразрывна пуповина…
Падет к ногам России мразь!
И воссияет храм небесный!
И у подножия его
Солдат, доселе неизвестный,
Возлюбит Бога своего.
— Опять из старых? Из классиков?
— Из современных, — улыбается Извилина. — Владимир Иванович Шемшученко.
— Не слыхал, — удивленно–уважительно говорит Петька — Казак.
— Скажи лучше про Америку — что она есть? — вопрошает пьяный Леха. — Только от того русского скажи, который там действительно был, и которому в этом деле верить можно.
— Есенину веришь? — спрашивает Сергей — Извилина.
— Этому верю! — тут же влезает Казак, — Он по России числился: и плакал, и жалел, и восхищался. Природный поэт! Не деланный!
Сергей тут же думает, что лучше про Есенина и не скажешь — действительно плакал о России всеми своими ранами души, и восхищался, и не «деленный» поэт, природный, словно родила его сама Россия, только не вовремя.
— А что, про Америку у него тоже есть, не только о России?
— Есть, — говорит Извилина, — такое вот…
Я тебе говорю, Америка,
Отколотая половина земли, —
Страшись по морям безверия
Железные пускать корабли
От еврея и до китайца,
Проходимец и джентльмен,
Все единой графой считаются
Одинаково — бизнесмен!.. Биз–нес–мен!
На цилиндры, шапо и кепи
Дождик акций свистит и льет.
Вот где вам мировые цепи!
Вот где вам мировое жулье!
Если хочешь здесь душу выразить,
То сочтут: или глуп, или пьян.
Вот она мировая биржа!
Вот они, подлецы всех стран!
— Эх, исчезли кудрявые! Где ты, кудрявая Русь?
— Кудри вьются при хорошем житье, — гнет свою политику Замполит.
— Ты это африканцам скажи! — перечит ему Казак.
— В Африке и жук мясо…
Казак смачно с удовольствием повторяет слово в слово, похлопывая ножом о ладонь:
Я тебе говорю, Америка,
Отколотая половина земли, —
Страшись по морям безверия
Железные пускать корабли!
— Скажи еще что–нибудь от него. Ведь пророк был, от него каждое слово ценно!
— Не каждое, — возражает Сергей — Извилина. — Только к моменту. Историческому моменту. Например, это…
В жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей…
Словно роняет на пол строки, не следя куда закатятся, и умолкает, задумавшись о своем…
