Его архитектурный центр образовали дворцы цезарей на Палатине, известный всему миру Колизей — четырехъярусный амфитеатр, возвышающийся даже над вершинами окрестных холмов, группа капитолийских храмов и система форумов с базиликами, портиками, храмами. Валя как бы наведала Колизей, видела, как насмерть дрались гладиаторы, как рвали друг друга звери. Огромная его арена иногда наполнялась водою, и тогда можно было стать свидетелем настоящих морских сражений, происходивших на арене. В редкие пасмурные дни над амфитеатром натягивали золотистый шелк, и он создавал иллюзию солнечного света. Так римские императоры покупали себе популярность и поддержку простолюдинов.
"Все дороги ведут в Рим!" И действительно, с разных сторон бежали к нему дороги, вливаясь в замощенные улицы. Так стихийно возникали улицы радиального направления, которые стремились к центру, к Римскому форуму. С отдаленных гор высокие акведуки подводили воду к большим резервуарам, откуда она по свинцовым трубам шла в жилые дома. Воды было много. Вода била из многочисленных фонтанов. Вода питала огромные бани и цирки. Зеленели сады и парки. По Марсову полю тянулись лавровые и платановые аллеи. В колоннадах портиков вились плющ; виноград. Пышный многоэтажный Рим вобрал в себя отшумевшую славу греков и соединил ее с жестоким величием древнего Востока.
Валя представляла это, и ее полнила горьковатая, но зато двойная радость. Горьковатая потому, что, оказалось, она до сих пор не знала того, чего нельзя не знать. Двойная потому, что познанное утверждало и других и ее. Перед Валей раскрывались пути истории, процесс накопления опыта человечеством, его отнюдь не легкий полет все выше, и это сулило пригодиться. Даже очень, В античном градостроительстве Валя видела и такое, что непосредственно пришло в ее родной город, помогая и мешая ему, А Валя уже чувствовала — без пера ей не жить.
Она как бы совершила путешествие в торговую Фло-ренцию с ее суровыми палаццо и строгими площадями, в ажурную Венецию — город каналов, дворцов, мостов и лучезарного неба, в папский Рим, где расцвело неспокойное, чувственное искусство — барокко, в пышный, парадный Версаль.
Эпохи проходили перед ней и, знакомясь с ними, она как-то внутренне, существом убеждалась — мир значительно богаче, чем думалось прежде. Но в то же время в ней родились и начали жить противоречивые чувства. Ее восхищала красота, созданная человеком, и возмущало, во имя чего эта красота создавалась и каких жертв стоила. И еще — чем величественней была красота, тем большие жертвы стояли за ней. И, может быть, никогда так сильно Валя не чувствовала прошлого. Человек мог им гордиться, но совесть заставляла проклинать его. Обижало, вызывало недоумение и отношение к нему.
Валя знала о судьбе забытого Версаля, и ей становилось до боли жаль его. Забыть о Версале, который так дорого стоит народу и в котором проявился его творческий гений! Версальские дворцы не ремонтировались уже больше столетия. Ленотровские сады зарастали, превращаясь в непроходимые чащи. И только когда рухнула одна из стен Великого Трианона, Франция вспомнила о чуде национального искусства. Вспомнила! Но, как оказалось, это было чересчур накладно — для ремонта Версаля требовалось шесть миллиардов франков. Откуда их взять? Одни утверждали, что как раз на эту сумму французы в месяц выкуривают табака, и предлагали курящим объявить месячный пост. Другие призывали женщин пожертвовать драгоценности. Департамент искусства выдвинул проект провести сбор средств среди художников, коллекционеров и торговцев картинами. Прогрессивная печать произвела свои подсчеты, из которых следовало, что трехдневных военных расходов Франции тоже хватило бы, чтоб спасти Версаль… А Версаль разрушался…
С ревнивым любопытством стала Валя знакомиться с русским градостроительством, с его взлетом в эпоху Петра. Сколько важнейших градостроительных проблем было поставлено при решении плана Петербурга! Знаменитые "стипендиаты" — Еропкин, Коробов, Земцов — использовали и развили систему трех лучевых проспектов. Они связали эти проспекты с каналами, а радиальные и кольцевые магистрали — с кольцами парков. При смене стилей они смогли создать архитектурно целостный образ величественного Петербурга, соответствующий тогдашнему представлению о столице могучей державы. Грандиозный ансамбль Адмиралтейства, на который направлены проспекты, Казанский собор со своей полукруглой колоннадой, повернутой к Невскому проспекту, завершенный архитектурный центр Петербурга с Дворцовой и Сенатской площадями поражали величием замыслов.
Хорошую гордость вызывали творения великих мастеров ансамблей XVIII–XIX столетий — Растрелли, Казакова, Баженова, Старова, Захарова, Воронихина, Росси, которые смогли не только создать национальную русскую, архитектуру нового направления, но и поднять ее до лучших образцов мировой архитектуры. Но снова — как много, ох как много стоило все это народу!..
Чем ближе подходила Валя к современности, тем больше встречала знакомого. Однако и оно представало теперь в ином свете.
И интересно: проникаясь уважением к творческому гению человека, Валя иначе начинала смотреть на самого Василия Петровича. Малопонятный и потому немного странный, он как бы воплощал теперь в ее глазах этот величайший опыт народов далеких и близких времен. Он стал носителем, защитником и продолжателем этого веками накопленного опыта. И Валя опять и опять в эти дни чувствовала неловкость за свое легкомысленное отношение к нему, за то, что раньше не смогла оценить его преданность делу, которому он служил.
Вообще Валя до этого мало думала о нем. Ну живет умный, скромный человек, работает честно, преданно. Ну и что в этом особенного? Пусть! С ним приятно побеседовать, поспорить. Тем более, что на общественной лестнице он стоит выше тебя. Но в беседе и спорах тебя интересует не этот человек сам по себе (он же пороху даже не нюхал!), а то, о чем ты говоришь с ним, и еще разве — собственные остроумие и правота. И вот, узнавая, чему служил Василий Петрович, Валя невольно начинала думать о нем самом. "Кто он? Действительно ли способен на большое? Что у него заветное?.." Но одно становилось бесспорным — Василий Петрович делал все от него зависящее, чтобы в ряд этих замечательных городов, о которых она читала, стал и Минск. Ее Минск! В Вале просыпалось любопытство и уважение, а на Василия Петровича ложился отблеск великих деяний его предшественников.
2
На этот раз она нашла Василия Петровича в мастерской. Сидя на табуретке у мольберта, он рисовал перспективу — поворот Советского проспекта у Академии наук. Рядом, тоже на табуретке, лежали акварельные краски, кисточки, стояли баночки с водой. Василий Петрович не услышал, как Валя вошла в мастерскую. Наоборот, как это бывает с человеком, который убежден — он один, по-сумасшедшему пробормотал что-то себе под нос и сделал удивленно-испуганную гримасу. Затем откинулся назад, свистнул и стал рассматривать перспективу.
Держа перед собой книги, Валя, однако, не окликнула его, а осталась посредине мастерской, не зная, что делать. Книги можно вернуть и в другой раз, но как выйти, ничего не сказав?
Заинтересовала и перспектива.
Чистый-чистый, какими могут быть предметы только на акварелях, Советский проспект уходил вдаль, свободно поворачивая где-то возле здания Академии наук с его полукруглой колоннадой и пока еще не существующей чугунной оградою, с липами и серебристыми фонарями вдоль тротуаров. На противоположной стороне проспекта, создавая такой же свободный, только больший полукруг, возвышались четырех-, пятиэтажные дома. Один из них увенчивала башня, которая завершала перспективу проспекта и придавала картине законченный вид. Валю поразило именно то, что будущий проспект уже теперь угадывался в натуре. Кое-что тут уже существовало, было дорогим. Но вообще это был вовсе новый проспект нового города, поднимающегося из руин… Василий Петрович как раз накладывал на тротуары тени от лип, и Валя подумала, что сейчас он живет в этом созданном его фантазией городе и верит в него как в действительность. Да и рисует будто не то, что ему представляется, а то, что вспоминает — уже виденное. "Архитектор вообще счастливее многих, — пришла мысль, — он в завтрашнем дне".
Неслышно вошел Дымок и, молча пожав Валину пуку, кивнул на Василия Петровича. Появилось такое ощущение, что они как бы подсматривают за ним.
— К нам гостья, Василь, — постарался поправиться Дымок, видя, что тот продолжает работать.
Василий Петрович вздрогнул, оторвался от работы.
— Вы? — удивился он, заметив Валю, вроде боясь своего удивления. — Прочли?.. Говоря откровенно, когда у меня незадача, я обращаюсь к ним… Раскрываю наугад и читаю. И, надо сказать, помогает.
Он взял книги, заглянул Вале в глаза, проверяя, согласна ли она, и бережно положил книги на табуретку.
