"Придется поехать и посмотреть самому. Особенно сады…" — решил вчера Василий Петрович.
Однако нежданно-негаданно заявился Понтус и перепутал все планы. В заиндевелой енотовой шубе, про которую ходили целые истории, он ввалился в кабинет и, стоя перед дверью, как в рамке, приветственно поднял руку.
— Я к вам, — сообщил он, будто здесь кроме Василия Петровича был еще кто-то.
Не торопясь, подошел к столу и стал рассматривать рисунки архитектурных деталей, расставленные на полу вдоль стены. Потом расстегнул шубу и присел на подлокотник кресла, откинув полу.
Василий Петрович всегда несколько тушевался перед апломбом и только позже, ругая себя, находил нужную линию поведения. Понтус знал эту черту его характера. Взяв со стола несколько заявлении о садах, пробежал их, повертел в руках и бросил назад.
— Жалобы, жа-а-лобы… — протянул он с брезгливым сожалением и без обычного вступления начал просить подыскать участок для особнячка, который собрался строить управляющий рыбтрестом. — Помните по Гомелю? Партизан, душа нараспашку. Несколько танков подорвал. Он нам такой дворец отгрохает, что целый квартал украсит! Герой!
"Очередное протеже или Зорин поручил еще раз прозондировать", — подумал Василий Петрович и угрюмо предупредил:
— Могу только на Белорусской. А о Круглой пускай и не заикается, — полагая, что обо всем, конечно, будет доложено Зорину.
— Дело хозяйское, — иронически скривился Понтус. — Пойдемте за одним скрипом. Он ждет вас…
Одевшись, Василий Петрович неохотно вышел на улицу. У подъезда стояла темно-синяя "Победа". Конопатый мужчина, сидевший за рулем, молча открыл заднюю дверцу.
Он был в желтой кожанке с меховым, как у летчиков, воротником и в такой же шапке, надетой слегка набекрень. Изрытое оспой лицо его с острым носом, какой часто встречается у рябых, было желчное.
— Если на Круглой нельзя, прошу вот здесь, рядом, — сказал он, остановив машину на Белорусской улице, на углу которой пока стоял всего один, огороженный высоким забором, белокаменный коттедж с ярко-зеленой крышей.
— На этот участок уже есть заявка, — возразил Василий Петрович. — Можно только около развалин. Но имейте в виду, и там нужен проект.
Мужчина, видимо, не придав значения его словам, вылез из "Победы" и начал закуривать. Одному оставаться в машине было неловко, Василий Петрович вылез тоже.
— Скоро здесь вырастет тихая зеленая улица, — проговорил он, щурясь от света. — Проектировщик, если согласитесь, пусть обязательно придет сюда и посмотрит. Я тоже могу кое-что подсказать.
— Благодарю, но я хотел бы именно тут, рядом, — настойчиво сказал мужчина и, морщась от дыма, кривя тонкие губы, полез во внутренний карман кожанки.
Он вытащил какую-то пачку, завернутую в газету, подбросил ее в руке и протянул Василию Петровичу.
— Что это? — поразился тот.
— Посчитаете дома, — осклабился мужчина, — думаю, не обидитесь…
Василий Петрович ворвался к Понтусу, лишенный способности говорить. Стены кабинета, массивный письменный стол, за которым сидел Понтус, окруженный для солидности справочниками, томами энциклопедии и книгами в переплетах с золотым тиснением, — все колебалось, словно в зыбком тумане.
— Вы… Кого вы мне подсунули? — выдохнул Василий Петрович, единым махом проскочив расстояние от двери до письменного стола.
В расстегнутом пальто, с кашне, которое тянулось по полу, он выглядел и страшным и жалким. Сейчас он мог изо всех сил ударить кулаком по столу и начать жаловаться, мог дать пощечину и мог заплакать, как обиженный ребенок.
Понтус побледнел, но, стараясь не терять достоинства, поднялся с кресла и отступил на шаг.
— Я вас не понимаю, — развел он руками.
Так они стояли несколько секунд, и каждый старался решить для себя, что делать дальше. Понтусу было важно перевести разговор в мирное русло. И время работало на него. Василий же Петрович жаждал мести и бежал сюда, чтобы излить свое возмущение. Но он не знал меры Понтусовой вины и даже не был убежден, есть ли она за ним вообще, и потому время гасило ею порыв.
— Вы хорошо знаете этого человека? — все еще не своим голосом спросил он.
— Да объясните же наконец, что случилось!
— Он мне собирался вручить… деньги!
— Значит, вы не взяли их?
— Конечно!..
— В таком случае, чего же вы хотите? — приблизился к столу Понтус. — Он приходил в норму и, грузно опершись на сгонку книг, уже смело наклонился к Василию Петровичу. — Надо быть философом и смотреть на вещи трезво. Кто вам поверит, если нет вещественных доказательств? Да вряд ли помогли бы даже деньги. Свидетелей ведь не было. Не помогу, конечно, и я…
Он не старался оцепить самый факт или нарочно уходил от этого. Не стремился найти возможность наказать негодяя. Почему? Он утверждал одно: нельзя этого сделать. Нельзя потому, что нет доказательств, нет свидетелей. Да и вообще получилось, что само преступление существует только в том случае, если делу можно и стоит давать ход.
Демонстративно нажав кнопку звонка, давая понять, что разговаривать больше не о чем, Понтус подождал, пока вошла секретарша, и озабоченно попросил ее:
— Товарищ Мокрицкая, вот шестьдесят рублен, заплатите, пожалуйста, мои профвзносы. А то все забываю. И еще раз напомните аппарату о предвыборном собрании…
И теперь, глядя в окно на пустую белую улицу, Василий Петрович страдал от омерзения и неуверенности. Скрежет лопаты мешал ему сосредоточиться. Но одно становилось все более очевидным: Понтус — это опасность, и если он даже не виноват, он и только он сделал, что преступление стало возможным.
До этого случая Василий Петрович думал — рядом с Понтусом можно работать. Было принято считать — и Василий Петрович соглашался с этим — Понтус проверенный, искушенный работник. У него простая натура. И хотя он бездарь, да и не особо вообще горит на работе, все же та не мыслилась без него: дисциплина, порядок связывались обычно с ним. Значит, работать под его началом было можно. Стоило лишь не уступать ему там, где он был не прав, и делать это по-своему. А вот получалось — нельзя. Уже от одного, что он будет рядом, тебе и твоему делу угрожает опасность. Тем более, что у тебя есть ошибки и слабости.
2
Как-то Барушка высказал мнение о праве человека на ошибки. Нельзя сказать, чтобы Василий Петрович согласился с ним, но ничего порочного в этом не нашел и даже не понял, почему Зимчук возмутился, когда он передал ему разговор с Барушкой. Действительно, кто может отрицать, что всяким поискам почти неизбежно сопутствуют ошибки и промахи? Никто! И потому запретить человеку ошибаться — то же самое, что запретить искать и рисковать. Василий Петрович не улавливал предательской разницы в понятиях "дать право на ошибки" и "запретить ошибаться".
И вот теперь, после случая с управляющим рыбтрестом, Василий Петрович невольно вспомнил об этом и как бы заново рассердился и на Барушку и на себя. Нет, пока живут рядом такие типы, ошибаться нельзя! А если все же ошибся, постарайся осознать это и как можно скорее исправить оплошность. Иначе тебя опутают и из ошибки вырастет преступление, которое насмерть запятнает твое дело.
В тот же день Василий Петрович добился приема у Ковалевского и рассказал ему про случай со взяткой.
Правда, от беседы с ним он вынес двойственное впечатление. С одной стороны, было видно — Ковалевский не против помочь и симпатизирует ему. Даже сообщил, что горком рекомендует его кандидатуру в депутаты горсовета. И сделал это в прямой зависимости с жалобой Василия Петровича. Но в то же время создавалось впечатление, что Ковалевский воздерживается от открытой поддержки и склонен к тому, чтобы она оставалась косвенной. Безусловно, это тоже значило многое. Предупреждало: противников — особо не распоясываться, выжидающих в всегда готовых кинуться в бой — что особой нужды в этом нет, и т. д. Однако такая позиция оставляла в напряжении и самого Василия Петровича. Предостерегала: ты замахнулся на серьезное, у тебя сильные противники, да и прав-то ты не во всем. Давай повоюй, тогда станет яснее…
Это было в субботу, а в понедельник, как только схлынул первый прилив телефонных звонков, Василий Петрович пошел в сектор отвода земель: медлить было нельзя.
Шурупов сидел за столом и перебирал бумаги. Увидев главного архитектора, быстро отодвинул их от себя, смахнул со счетов отложенные косточки и встал.
— Я вас слушаю!
— Вы найдете для меня свободный часик?
— А как же! Пожалуйста, — услужливо сказал Шурупов и поднял на лоб очки.
— Вы, возможно, спросите сперва, зачем мне этот час понадобился?
— Если не секрет.
— Поедем исправлять ошибки.
