Я улыбнулся:
— События развиваются слишком стремительно. В Лондоне хотят опередить события!
Генерал поднял рюмку.
— По-моему, наши горе-политики соревнуются в глупости. Да, да… Это глупость. Абсолютная глупость! — выпалил он и одним глотком выпил коньяк.
На этот раз промолчал я.
Выйдя от генерала, я прошел к себе, чтобы немного отдохнуть. Надел пижаму, прилег на диван, просмотрел журналы, газеты. Но только-только я задремал, в дверь постучались. Я не успел подняться, как вошла Элен. Прерывающимся голосом она объявила:
— Генерал лежит и не может подняться. У него сердечный приступ!
Не переодеваясь, в чем был, я кинулся в комнату отдыха. Маллесон лежал на диване, закрыв глаза, бледный как полотно.
Я осторожно прикоснулся к его руке:
— У вас болит сердце?
Генерал открыл глаза и через силу ответил:
— Ничего опасного… Это пройдет…
Но было видно, что он сильно ослабел: в лице не было ни кровинки, глаза глубоко ввалились, он дышал тяжело и прерывисто. На лбу выступил холодный пот.
Мы с Элен сняли с генерала сапоги, расстегнули на нем пояс и поудобнее уложили его на диване. К этому времени подоспел доктор. Осмотрев Маллесона, он дал ему выпить микстуру и сказал:
— Полный покой… На несколько дней вам придется забыть о делах, господин генерал.
Генерал нахмурил брови:
— Несколько дней?
— Да.
— Так долго я не выдержу.
— Выдержите. Понадобится — пролежите и месяц. С сердцем не шутят. Сердце — не любовница, чтобы обниматься с нею, когда пожелаешь.
Грубая шутка доктора явно не понравилась генералу, но он промолчал. С врачом не спорят!
Позвав коменданта, я пошел с ним к себе в кабинет. Комендант рассказал, как прошел митинг. Большевистские элементы выступили с осуждением и нашей политики, и политики Закаспийского правительства. Он добавил еще, что Дружкин намерен сегодня ночью провести большую операцию.
Как стремительно меняется обстановка! Несколько часов тому назад и я был полон желания провести такую операцию и расправиться с бунтовщиками. А теперь вынужден укротить свой гнев. Ведь если бунтовщиков арестуют, положение осложнится еще больше. А нам не нужны осложнения. Нужно позаботиться о том, чтобы уйти без шума, спокойно.
Я решительно приказал коменданту:
— Найдите Дружкина и от моего имени скажите: из участников митинга никого не арестовывать! Почему — я объясню ему завтра сам!
Когда комендант вышел, я закурил сигарету и опустился в кресло, чтобы еще раз восстановить в памяти все происшедшее и наметить дальнейшие пути. Меня удивляло одно: чем так огорчен генерал? Неужели он боится, что похоронит свою карьеру в Закаспии? Опасаться этого не было никаких оснований; напротив, именно оставаясь здесь, мы рисковали попасть в безвыходное положение. Атмосфера с каждым днем накалялась, и, как пн убеждали мы себя, было ясно — почва под нашими ногами колеблется.
Разумеется, после стольких пышных слов и щедрых обещаний нелегко было уходить отсюда. Больше того, это было позорно. Перед моим мысленным взором предстали картины ближайшего будущего. По всему городу… по всему краю побежит молва: «Англичане уходят!» Большевики будут торжествовать, начнут выступать открыто. Друзья наши будут потрясены. Будут умолять… плакать… рыдать… А может быть, и осыпать нас проклятиями!
Пришла усталая Элен, положила передо мной папку с телеграммами. Я раскрыл папку, и вдруг сердце мое тревожно забилось. В телеграмме из Мешхеда я прочитал: «Двадцатого февраля во время охоты близ Джела-лабада убит эмир Хабибулла-хан. Третий сын эмира Ама-нулла-хан объявил себя эмиром Афганистана. Подробности уточняются…»
Перед глазами сразу почему-то возник Асадулла-хан, и мои мысли от границ Закаспия устремились к Афганистану.
Сразу по возвращении в Асхабад я рассказал Ораз-сердару о своей встрече в Каракумах с беглыми дайханами и Балкан-палваном. Сердар, оказывается, знал палвана. Он объяснил мне, что Балкан-палван — прирожденный бунтовщик, и обещал послать в погоню за беглецами своих конников. Свое обещание сердар выполнил. Но беженцы оказали его людям вооруженное сопротивление и даже вынудили первый отряд отступить. Тогда сердар послал второй, большой отряд, добавив к нему русских пулеметчиков, и жестоко разгромил беженцев. Вчера ночью в Асхабад привели человек десять старейшин беглецов, и, как теперь с торжеством объявил мне сердар, среди них оказался и мой приятель, Балкан-палван. Я решил еще раз встретиться с палваном и приказал привести его в миссию.
Когда я вошел в комнату, Балкан-палван был уже там. Он уставился на меня долгим взглядом. Я закурил и, пустив в него густое облако дыма, спросил, холодно улыбаясь:
— Что, не узнаёшь?
Не отводя от меня взгляда, палван с обычным хладнокровием ответил:
— Я узнал вас в ту же ночь. Уже тогда я понял, что вы не простой человек. Но я не думал, что вы англичанин.
— А кто же?
— Я подумал, что вы один из полоумных мусульман.
— Разве бывают такие?
— Еще бы! Бывают и такие, что, вывернув наизнанку свою совесть, продают ее. От них-то все наши беды!
Я отлично помнил, как важно, громко говорил Балкан-палван в ту ночь, в песках Каракумов. Интересно, что он теперь запоет? Я решил проверить его. Наклонился над ним с деланной улыбкой:
— Ты обещал мне подарить верблюда с верблюжонком за совет, который я дал в Каракумах? Это правда?
— Правда!
— И устроить пир, если вернутся большевики? Тоже правда?
— И это правда!
Я вытащил браунинг и прицелился прямо в лоб палвану:
— Тогда я тоже скажу тебе правду: твоя жизнь теперь в моих руках. В этом ты убежден?
— Нет! — ответил Балкан-палван, ничуть не испуганный. — Моей жизнью никто, кроме создателя, распоряжаться не может!
— Вот как? — Я отступил на шаг и грозно закричал: — Становись на колени!
— Не стану! Не стану, даже если вы сдерете с меня шкуру!
Я прицелился чуть повыше правого уха палвана и нажал на спуск. Грохот наполнил комнату, кисло запахло порохом. Я не отрывал глаз от палвана. Он остался сидеть в той же позе, словно прирос к месту. Но все же был напуган, лицо его побелело. Страх смерти, видимо, действует на каждого!
Я дослал в ствол браунинга новый патрон и опять пригрозил:
— Еще есть время… Становись на колени!
Глядя прямо на меня, палван попытался улыбнуться:
— Создатель отвел от меня одну вашу пулю. Быть может, отведет и остальные…
Я бросил браунинг на стол и, смягчившись, совсем другим тоном сказал:
— Молодец! Ты, оказывается, мужественный человек. Я хотел проверить твою смелость. Да, ты настоящий палван!
Балкан-палван ничего не сказал.
Я сел за стол и, еще более смягчаясь, спросил:
— Я вижу, тебе надоело жить?
— Нет… Жизнь никому не может надоесть. Что может быть слаще жизни? Но жить, втянув голову в плечи, тоже нелегко. Нет больше сил терпеть. Нынче на нас нападают люди Ораз-сердара. Завтра — налетают конники Хаджимурад-хана. Каждый божий день на наши головы обрушивается новое бедствие. И всему этому, как говорят они, виной — вы.
— Мы?
— Да… Они говорят, что выполняют приказ генерала Молла-эсена.
— Они лгут! Все, что нам нужно, мы привозим из Индии. Покупаем в Персии.
— Этого я не знаю… Они ссылаются на вас…
Мы знали, что они ссылаются на нас. «Англичанам нужно… Генерал Маллесон требует…» Нам было известно, что и Ораз-сердар и другие сваливают все на нас. Мы, конечно, брали у населения и зерно, и фураж, и скот. Но и наши друзья не отставали! И самое главное, они все совершали, прикрываясь нашим именем. И мы были бессильны. Кучка упрямых болванов! Что с ними поделаешь!
Я решил одной пулей убить сразу двух зайцев. Вызвав дежурного офицера, приказал снять наручники с Балкан-палвана. Затем подошел к нему вплотную и серьезно сказал:
— Если бы мы, англичане, были плохими людьми, то все мусульманские народы, от арабов до персов, не искали бы у нас защиты. Вас обманывают. Мы не пришли сюда грабить ваш народ. Пришли, чтобы помочь вам, защитить. Ступай, возвращайся в свой аул. Позаботьтесь о завтрашнем дне. В Каракумах вы не найдете счастья!
Балкан-палван, видимо, не ожидал этого. Разминая свои сильные руки, он с каким-то смешанным чувством посмотрел на меня и спросил:
— Вы тоже англичанин?
Я мягко улыбнулся:
— Да, англичанин… Правая рука Маллесона. Полковник Форстер!
Балкан-палван еще некоторое время пристально смотрел на меня. Затем глубоко вздохнул и робко спросил:
— Я могу уйти?
— Ступай… Твои односельчане тоже вскоре придут вслед за тобой!
Старик сразу как-то обмяк, мне даже показалось, что в его потускневших глазах блеснули слезы. Как сложна человеческая натура. Перед пулей он не дрогнул… А услышав доброе слово, сразу ослабел!
