Гард молчал.
— Вы очень хотите жить? — наконец спросил он Фойта.
— Очень.
— Зачем?
— Если серьёзно, чтобы ещё раз полежать на траве в тёплый летний день.
— Вы сможете измять своими боками всю траву в Сентрал-парке, если сделаете одно дело.
— Не понимаю, комиссар.
— Сейчас, прямо из моего кабинета, вы уйдёте туда — в мир, на свободу. Но при одном условии.
— Слушаю, комиссар.
— Вы соберёте своих мальчиков и, если сможете, всех чужих мальчиков и принесёте мне часы и портсигар.
— Какие?
— Часы вот такие. — Гард открыл ящик стола и достал старинную серебряную луковицу. — Впрочем, вы их знаете, ведь это вы украли их у Лео Лансэре. Таких часов сейчас уже немного. Это облегчает поиски…
— А портсигар?
— Не знаю. Любой серебряный портсигар. Судя по всему, он открывается кнопкой.
— Но где их искать, комиссар?
— Тоже не знаю.
— Чьи они?
— Не всё ли равно? Сейчас их носит при себе один из самых богатых, самых известных, самых влиятельных людей в нашей стране. Я знаю, что человек этот никогда не расстаётся с этими часами или с этим портсигаром. О, он рад был бы запрятать их в какой-нибудь грандиозный сверхсейф, но они могут понадобиться ему в любую минуту, в любую секунду. Поэтому они всегда с ним. Всегда! Думаю, что он даже спит с ними. Но где они у него, и только ли часы, только ли портсигар, и кто он сам — не знаю. Быть может, уже сам президент, — задумчиво добавил Гард.
— Не могу же я ограбить президента! — воскликнул Фойт.
— Нужно, Энри, нужно, — спокойно сказал Гард. — Никогда за двадцать пять лет службы я не обращался к вашей компании и к вам ни с одной просьбой. И раз уж я прошу вас об этом — значит, мне действительно нужно позарез. Вернее, я не прошу, а предлагаю вам обмен по прелестной формуле грабителей девятнадцатого века: «Жизнь или часы».
— Чего только не бывает в жизни, комиссар! Сначала я должен был украсть эту луковицу, чтобы из живого Пита Моргана сделали мёртвого. Теперь я должен украсть ту же самую луковицу, чтобы из мёртвого Эрнеста Фойта сделали живого…
— Вся штука в том, — перебил Гард, — что луковица, вероятно, не та же самая. Это скорее копия той, которая мне нужна. А если это та же самая луковица, мне нужен портсигар.
— Но, комиссар, я никогда не работал вслепую, — сказал с достоинством Фойт. — Зачем вам эти безделушки? В них упрятан бриллиант?
— Нет.
— Схема клада на острове Тиамоту?
— Нет.
— Тогда зачем они вам?
Гард молчал. Тёмный силуэт его фигуры неподвижно возвышался над столом, и только руки белели на папке с бумагами.
— Да, — сказал Фойт, — профессор Грейчер тоже не отвечал мне на этот вопрос. Или вы, комиссар, всё же ответите?
— Они нужны мне, Энри, — услышал Фойт глухой голос Гарда. — Это всё, что вам можно знать. И вы принесёте мне эти безделушки. Только не открывайте крышку часов или портсигара. Пусть это будет ещё одна моя причуда, хорошо?
— У вас одинаковые причуды с профессором Грейчером… Ну хорошо, — задумчиво сказал Фойт. — Я не буду любопытствовать. Пусть там лежит самая большая жемчужина мира, я всё-таки считаю, что голова Эрнеста Фойта стоит дороже любой жемчужины. Мы не можем контролировать друг друга, комиссар. Вы всегда найдёте причину отменить свою амнистию, я всегда могу прикарманить ваши безделушки. В этом случае единственный выход из положения — играть честно.
— Рад, что вы это поняли, — сказал Гард. — Вот пропуск.
— Вы написали его заранее?
— Да.
— Это самый большой подарок, который я получал в своей жизни, комиссар.
— Ошибаетесь. Это чек. Я плачу за услугу.
— Но предупреждаю: возможны ошибки…
— Вы хотите сказать, что вместо одной луковицы принесёте мне сотню? — улыбнулся в темноте Гард. — А вместо одного портсигара — тысячу?
— Согласитесь, комиссар, что сначала нужно взять вещь из кармана, а потом уже рассматривать её и с чем-то сравнивать. Положить её назад много труднее, чем наоборот. У каждой профессии свои особенности, комиссар. Зато через неделю часы и портсигар будут лежать на вашем столе.
— Не надо ставить сроки, Фойт. Однако найти предметы будет тем легче, чем скорее вы приметесь за дело.
— Я приду к вам через неделю, — сказал Фойт уже в дверях кабинета.
— Одну минуту, Фойт, — остановил его Гард. — Вы знаете легенду о ящике Пандоры?
— Нет, комиссар, впервые слышу эту фамилию.
— Хорошо. Идите.
В темноте Фойт не увидел улыбки комиссара.
«Чего стоят злодеяния этого парня по сравнению с аппаратом профессора Грейчера!» — подумал Гард.
В полицейском управлении заметили, что комиссар Гард в последнее время пристрастился к чтению газет. Действительно, утро комиссара начиналось с просмотра светской хроники. Сознание того, что оборотень находится где-то в самых влиятельных политических, экономических, военных или культурных сферах, заставляло Гарда с пристальным вниманием сыщика оценивать все явления внутренней и внешней жизни страны, следить за курсом акций, выступлениями сенаторов и бизнесменов, репликами обозревателей, рецензентов и критиков, скандалами и афёрами на бирже, телевизионными премьерами и театральными контрактами. Даже за бракоразводными процессами. Гард считал, что оборотень, человек в чужой шкуре, обязательно должен выдать себя, вступив в область ему малоизвестную. Используя присвоенное им лицо, он встанет перед неизбежной необходимостью продолжать деятельность обворованного, что должно неминуемо привести к провалу. Неизвестный и невидимый, как самолётик в стратосфере, Грейчер должен был, по расчётам Гарда, оставить в небе жизни инверсионный след разоблачений.
Но чем больше материалов читал и анализировал он, тем труднее ему приходилось. Гард установил, что нити управления всеми телевизионными компаниями держит в своих руках глава знаменитой мыловаренной фирмы «Пузыри и сыновья», театрами заправляет известный в прошлом фехтовальный чемпион и торговец наркотиками, а киностудиями — трубач из портового джаз-банда. Потом Гард раскопал профессора, открывшего «всемирный закон внутривидовой помощи». Закон зиждился на трёх главных примерах: 1) если подгнившее дерево падает на здоровое, здоровое удерживает его от падения, препятствуя гниению и тлену на земле, 2) если в гусиной стае один гусь устал, сильные гуси берут его на крыло, препятствуя падению, гниению и т. д., 3) если один неловкий человек поскользнётся на улице, другой, ловкий, подхватит его, препятствуя и т. д. Объемля, таким образом, весь мир живой природы (аналогичные примеры легко обнаруживались в мире хищников, приматов, рептилий и даже кишечнополостных и низших водорослей), закон формулировался так: «Человек — человеку, как волк — волку, как дуб — дубу», или сокращённо для зоологии: «Человек человеку — волк», а для ботаники: «Дуб дубу — друг».
Гард подумал было, что оборотня надо искать в науке, но тут он натолкнулся на интервью члена сенатской комиссии по делам искусства, в котором тот рассказывал о своих впечатлениях от художественной выставки в Венеции. Сенатор утверждал, что законы перспективы — «выдумка макаронников Возрождения», и если у человека нарисован один глаз, то нечего ссылаться на то, что человек изображён якобы в профиль, а надо прямо признать, что у него действительно один глаз. Гард стал собирать досье на сенатора.
То тут, то там натыкался Гард на удивительные и, казалось бы, невероятные вещи. Грандиозные разрекламированные строительства оказывались мошенничеством, патентованные снадобья, способные предостеречь от многих жизненных невзгод, — пустым обманом, мэры крупных городов — малограмотными дураками. И удивительнее всего, что канцелярия президента, сенат и все его комитеты, комиссии и подкомиссии, советы, министерства, штабы, союзы, объединения — весь этот гигантский мир, построенный из денег и власти, живущий по законам золота и приказа, не замечал, не желал замечать всего того, что увидел Гард.
Потом Гард сделал ещё одно невероятное открытие: просмотрев газеты и журналы, вышедшие до появления оборотня, он обнаружил там то же самое! Как это могло случиться? — спрашивал он себя. Почему общество не разваливалось, не рассыпалось в прах? Почему власть, породившая столько идиотизма, причинившая столько бед и не давшая народу ничего, кроме бесправия, существует? На чём же она держится?
Нет, оборотня защищают не часы и портсигары! Его защищает положение, которое он занимает в обществе, — стало быть, деньги. Он — подзащитный золота, он заранее оправдан, ибо приговор ему пишут на зелёной бумажке в один кларк. Смешно говорить о злодеяниях Фойта, если сравнить их с коварством Грейчера. Но так же смешно обвинять Грейчера, если думать обо всём том, что безбоязненно и уверенно творится на глазах миллионов людей. Ведь те же самые воротилы, в толпе которых сегодня скрывается Грейчер со своими часами, уже давно живут по этим часам, живут задолго до их изобретения! Несчастный Лансэре открыл и без того известный закон: многоликость, или, лучше сказать, безликость, куда страшнее уэллсовского невидимки!
