22 апреля 1922 года, принуждаемый королем Александром, выступил наконец с заявлением и генерал Врангель: «За последние дни в известной части прессы поднят шум по поводу якобы готовящегося нового военного выступления генерала Врангеля. Версия эта настолько нелепа, что ее не стоит и опровергать. Я неоднократно уже заявлял, что единственная моя цель — сохранение и обеспечение жизни моих старых соратников, дав им возможность, не будучи в тягость приютившим их дружественным странам, обеспечить трудом свое существование до той поры, пока господь не даст нам возможность снова послужить родине. В настоящей политической обстановке о каких-либо приготовлениях к вооруженному выступлению говорить не приходится. Все мои усилия направлены лишь к тому, чтобы улучшить материальное благосостояние моих товарищей по оружию... Одновременно начавшаяся в последние дни и ведущаяся по разным мотивам травля моих соратников и меня в Польше, Чехословакии, Болгарии, Сербии и Англии, травля, ведущаяся как частью прессы, так и некоторыми левыми группами, имеет одни общие источники — и материальные и духовные...»
Глава двадцать четвертая. БЕЛГРАД. ФОН ПЕРЛОФ РЕШАЕТ ДИЛЕММУ
Фон Перлоф в последнее время разительно изменился. Он располнел, от его подтянутости не осталось и следа, обозначился живот, под острым подбородком появилась жировая складка. Генерал явно сдал, с тех пор как его патрон Врангель перебрался в Сремски Карловцы и, по его выражению, «без пользы и дела просиживал штаны» в своем штабе. Перлофа теперь больше интересовало собственное будущее, судьба и размах деятельности частного сыскного бюро, одним из владельцев которого он являлся. Шаброль, не спускавший глаз со своего компаньона, отлично понимал, что это лишь искусная маскировка. Перлоф по-прежнему находился в курсе всех перипетий врангелевской политики. Несмотря на временное возвышение Климовича, Перлоф знает очень многое, и не только знает — продолжает делать то, чем занимался всю жизнь: руководит операциями «Внутренней линии», проникшей в среду многоликой русской эмиграции в разных странах. Получив извещение Венделовского, подтвержденное Центром, о наличии у Христиана Ивановича секретных документов о связи штаба главнокомандующего с реакционными кругами и правительствами ряда стран, которые изъявили желание сесть с Советской Россией за стол мирных переговоров в Генуе,
Шаброль тщательно готовился к изъятию, к «выемке» этих документов. Кое-что в этой операции было недоработано, рассчитано на импровизацию. Людей мало — прикрытие слабое, и Шаброль нервничал.
Они встретились под вечер, согласно договоренности, в конторе по розыску потерявшихся родных, которая располагалась теперь в первом этаже трехэтажного доходного дома, недалеко от центра, на Сараевской улице. В первой комнате два клерка, согнувшись, еще сидели над бумагами. Оба по виду — типичные заурядные филеры. Средних лет женщина с усталым, некогда красивым лицом неумело, но старательно печатала на машинке. Застоявшийся табачный дым и запах сожженных бумаг («Интересно, что они здесь жгли, почему?») наполняли комнату. Никто не поднял головы, не посмотрел на вошедшего.
Шаброль прошел через еще одну, уже пустую, комнату и оказался в директорском кабинете, обставленном хорошей старинной, мебелью. В добротной золоченой раме, под стеклом, искусно подделанное свидетельство о многолетнем существовании частной сыскной конторы. На колесиках кофейный круглый столик для избранных, посетителей. Ничего лишнего. Фон Перлоф в генеральской форме ждал Шаброля. И почему-то заметно нервничал, разбирая бумаги.
— Как дела, компаньон? — напуская на себя беспечность, спросил Шаброль, падая в кресло. — Мы еще не горим? Но у вас кончаются деньги? Вы взволнованы Генуэзской конференцией?
— Нет причин радоваться.
— Я знаю, почему вы грустный. Вы в полном параде — вам предстоит дорога, а ехать не хочется. Угадал? Видите! Сколько раз говорил, не скрывайте ничего от меня: бесполезно.
— Ну, раз вы все знаете, так и рассказывать нечего. Я недоволен тем, что меня решили использовать как курьера.
— Тут два ответа: либо вам, мой компаньон, поручают особую почту, либо вы окончательно вышли из доверия генерала Врангеля.
— Не будем об этом, Шаброль. Я не очень здоров.
«Хитрит, — определил Шаброль. — И хочет избавиться от меня. Ну, это у тебя не получится. Не должно получиться. Интересно, где документы? Здесь, в сейфе? Вряд ли. У меня же есть второй ключ, он не станет рисковать. Скорее всего дома, в отеле. Он должен их кому-то отдать или переправить сам».
— Берусь вас вылечить, и весьма срочно, мой генерал. С сегодняшнего дня вы будете получать половину всех наших доходов. Таков приказ, ибо мы накануне важных событий. Считаю — мы обязаны отметить подобную новость? Не жмитесь, не жмитесь, мой генерал! Я приглашаю вас в «Албанию». Я!.. И попробуйте отказаться.
— Но я действительно уезжаю. Завтра, поутру. — Развитие разговора было неприятно Перлофу, но тут уж он ничего не мог поделать: в последнее время проклятый француз словно парализовал его волю. — Вернусь, тогда и посидим, где угодно. — Нога его дергалась, выдавая нервозность.
— Завтра? Поутру? Уезжаете? О-ля-ля! - — с подкупающей наивностью воскликнул француз. — Но я не женщина, мой генерал! Я не имею желания занимать вас на всю ночь. Но если вы не поужинаете со мной, я обижусь, серьезно.
— Черт с вами! — согласился фон Перлоф. — Компаньон все же!
— И такой выгодный! — добавил со значением Шаброль, приглядываясь к генералу.
Тот суетливо прибирал на столе, все еще раздумывая над тем, принимать предложение француза или нет. Какая-то мысль занимала его, или он просто тянул время? Поколебавшись, Перлоф достал из сейфа черный портфель.
— О? — удивился француз. — Вы нарушаете главное правило конспирации, мой генерал! Берете с собой документы?
— Какие там документы?! Счет от портного и за гостиницу, — раздраженно ответил Перлоф. — И не учите меня азбуке. Мне нужен завтра портфель, не стану же я возвращаться за ним?!
— Вопрос исчерпан, генерал, — засмеялся Шаброль. — Где мне, коммерсанту, учить вас! Разве только в делах гастрономических.
— Не прибедняйтесь, «коммерсант», — пробурчал Перлоф. — Все ваши достоинства мне хорошо известны.
— Не все! Не все! — француз пропустил компаньона вперед.
— Давайте пройдемся, — предложил генерал. — Голова трещит. И никакого аппетита.
— Я все беру на себя: и ваше настроение, и аппетит.
Они поднялись по Сараевской улице, вышли на улицу Князя Михаила и направились в сторону Теразии. Сияли витрины магазинов. Из раскрытых дверей кафе и ресторанов слышались скрипки венгерских цыган, голоса певцов, исполняющих модные западные мелодии, неслись аппетитные запахи жарящихся на вертелах молодых поросят и ягнят.
— Вот что надо народу, — сказал фон Перлоф. — Музыки, еды и немного радости. Мира! А вы все воевать хотите.
— «Вы»? — изумился Шаброль. — Интересно, кто это «вы»?
— Ну, пусть будет «мы».
Они заговорили о делах бюро и о падающем числе клиентов. Большинство беженцев, разбросанных по разным материкам и странам, вероятно, успокоились как-то, примирились с потерями. Кто нашел своих — повезло. Не нашел — все, можно крест ставить. Есть, конечно, и исключения, но большинство рассуждает именно так. Придется половину агентов увольнять, а то и совсем закрывать «лавочку». Шаброль успокаивал компаньона, «лавочка», как он изволил выразиться, еще послужит им верой и правдой не один год, скоро они переберутся в Берлин или Париж, где, без сомнения, бюро станет приносить верную прибыль. Генерал поинтересовался было, о каких новшествах, собственно, идет речь, но Шаброль, беспричинно засмеявшись, потащил компаньона в ресторан «Албания».
Ужин, начавшийся с гигантского омара, оказался, как и предвидел фон Перлоф, обильным, шумным и по-французски бестолковым. Много ели и пили, скрипач-виртуоз, словно привязанный, не отходил от их столика и, склонившись к самому уху генерала, наигрывал душещипательную цыганскую мелодию. Шаброль пригласил к столу певичку-француженку. Ее фарфоровое личико не выражало никаких чувств и чуть оживлялось лишь тогда, когда официант приносил новую бутылку шампанского. Фон Перлофу певичка не понравилась, показалась вульгарной, однако присутствие за столом дамы обязывало. Постепенно он расковывался и оттаивал. И произнес даже тост, превозносящий не то добрую красоту, не то прекрасную доброту новоявленной знакомой, которая начинала ему нравиться, и он рассматривал ее пристально, в упор. Но не пьянел. И каждую минуту касался ногой портфеля, чтобы удостовериться, на месте ли он. Шаброль временами танцевал с этой певичкой и шептался с ней. Еще более удивило Перлофа то, что французская куколка вышла на помост и слабым голоском спела сентиментальную песенку на немецком языке. Фон Перлоф запретил себе выпить хотя бы еще глоток и запросился домой, ожидая сопротивления от подгулявшего компаньона. К его еще большему удивлению, Шаброль быстро расплатился, горячо поблагодарил и поцеловал в щечки певичку, пожал руку метрдотелю (вот она, галльская демократическая фамильярность!) и, разом протрезвев, пошел к выходу твердой походкой, раскланиваясь налево и направо. Швейцар предупредительно распахнул перед ним дверь. Но прежде чем шагнуть, Шаброль сказал генералу одно слово:
