Он не обманывал себя. Он знал, что не сможет его забыть и рано или поздно попытается его найти, хотя бы узнать имя. Но спустя полгода парень нашел его сам.
Он просто появился в их отделе и прошел мимо Гарри, будто не узнал.
А Гарри узнал. И сразу же побежал к Гермионе выспрашивать, как его зовут и что он тут делает. И с тех пор начался его персональный ад.
Том Риддл стал самым молодым сотрудником отдела, самым умным, талантливым, старательным и вообще самым-самым. Слизеринец поднимался по карьерной лестнице будто играючи, все его боготворили, все старались ему понравиться, даже совсем старые волшебники и волшебницы. Он притягивал к себе взгляды, но в то же время оставался далек от всех, как божество, которому можно лишь поклоняться, но узнать лично нельзя.
Гарри сходил с ума всё больше.
Он не мог подойти к молодому парню и начать флиртовать, он не мог вообще ничего: вся его жизнь освещалась журналистами, которые не преминули бы обвинить его в интересе к настолько юному волшебнику. Да и сам он никак не мог смириться со своим интересом к нему. Он сам себе казался отвратительным, когда думал о Томе.
Восемнадцать. Девятнадцать. Двадцать.
В какой момент можно сказать, что Том достаточно взрослый? Гарри ведь не застыл в своих двадцать семь. Он тоже взрослел. Десять лет разницы никуда не денешь.
Потому он только смотрел на него издалека и потихоньку слетал с катушек нормальности. Начал следить за ним. Начал смотреть слезливые мелодрамы и читать романы, чтобы почувствовать, что он не один такой на всем белом свете. Что и другие тоже неудачно влюбляются в совершенно неподходящих людей с первого взгляда.
Гермиона заметила не сразу.
Том работал в отделе уже два года, когда она приметила, что Гарри подозрительно часто на него смотрит и, что скрывать, отгоняет от него всех решительно настроенных поклонников и поклонниц.
Стоило только кому-то сказать, что «этот Том из отдела правопорядка такой горячий, стоит пригласить его на свидание», как Гарри начинал натурально нудеть на тему слизеринцев, которые только используют всех вокруг, холодных манипуляторов, которые испепелят всю жизнь, и, конечно, самое его любимое: «я видел его девушку, она богата и красива, неужели ты думаешь, что такой, как ты, может понравиться ему?»
Он сам стал слизеринцем, нагло обесценивая чувства других. Гермиона, конечно, поняла, в чём дело. И Гарри пришлось признаться в своей постыдной тяге к волшебнику, который младше него на десять лет.
Подруга не стала его осуждать, наоборот, обозвала идиотом. Она утверждала, что Том — это не обычная глупая малолетка, что интерес к нему совершенно нормален, и Гарри стоит просто попытаться поговорить с ним, но он ей не верил. Слишком сильны были предрассудки по поводу возраста. Слишком сильно он боялся лишить Тома нормального взросления, встреч со сверстниками и адекватного восприятия реальности.
Если бы Гарри в свои двадцать связался с тридцатилетним волшебником, это было бы просто ужасно. Разные ценности, разные жизни, приоритеты. Это было как небо и земля!
И он страдал по нему тихонечко целых четыре года. Не позволял себе даже формального знакомства, лишь наблюдал издали и пытался уверить себя в том, что это все глупости. Кризис среднего возраста. Что рано или поздно его помешательство пройдет.
А потом Гермионе надоело это, и она нагло отправила Тома помогать Гарри в архиве.
Один Мерлин ведает, да и то не факт, как трудно было Гарри сдерживать себя. Как сильно ему хотелось сжать Тома в объятиях, накрыть его губы своими и больше никогда не разлепляться. И чем больше он его узнавал, тем сильнее было желание.
Они были полными противоположностями, но это казалось самой естественной вещью в мире. Правильной.
Когда хочешь кого-то рядом с собой так сильно, границы морали начинают оплывать, как свеча, и в конце остается лишь одно желание: быть с ним. Границы Гарри дали трещину в тот день, когда он впервые прикоснулся к нему, чтобы свести шишку и осмотреть глаз после удара вешалки. Его мягкие волосы, пахнущие фруктовой отдушкой, скользнули меж пальцев, сбившееся от волнения дыхание опалило шею Гарри, широко распахнутые темные глаза заставили сердце замереть на секунду.
Маска камня на дне озера слетела с него, показывая Гарри обыкновенного смертного, который смущается и переживает из-за нелепого нападения.
Том не был ледяной статуей, какой казался на заседаниях Визенгамота, чётко и сухо зачитывая приговор вместо Крауча. Не был бездушной хитрой тварью, коей его окрестили некоторые коллеги.
Он был живым, чувственным, и смеялся так мелодично, что хотелось слушать его смех целыми днями.
Это открытие сорвало пломбу с флакона со взрывчатым зельем.
Больше Гарри не намерен был держаться в стороне. Он решил, что Том будет принадлежать ему. Запретов больше не существовало, и он погрузился в него, как в очередное дело, с присущей ему основательностью и азартом.
Том Риддл предназначен для него судьбой, магией или чем-то ещё, гораздо большим, чем они могут себе представить, Гарри точно знал это. Глядя на Тома, он чувствовал, что они связаны.
— Я так рада, что ты снова улыбаешься по-настоящему, — Гермиона провела ладонью по его щеке и тоже улыбнулась, демонстрируя выпирающие верхние передние зубы. — Мне казалось, что ты уже никогда не будешь прежним, беззаботным и веселым Гарри. Кто бы мог подумать, что все пережитое тобой не повлияет на тебя так сильно, как любовь? Все же ты неисправимый романтик.
Гарри только покачал головой и вновь улыбнулся.
Да, он повидал много дерьма. Но все же не дал этому себя сломать. Потому что непоколебимо верил, что есть что-то высшее, лучшее, что способно затмить всю грязь этого мира. И это «что-то» действительно существовало и давало ему силы бороться с грязью каждый день. Это была уверенность в том, что есть настоящая, бескорыстная любовь. Родителей к ребенку. Мужчины к женщине. Мужчины к мужчине. Просто — любовь. Настоящая и чистая. Лишь она спасала человечество от вымирания, лишь она давала надежду на лучшее.
Чертова прекрасная любовь.
— А как твои родители приняли его? И его семью? — нетерпеливо спросила подруга.
— Ох, это был настоящий цирк, — Гарри закатил глаза, вспомнив чувство испанского стыда. — Они вели себя так, словно у нас уже помолвка назревает. А потом весь вечер мотали мне нервы. Отец сказал, что если я упущу такого красавчика, он от меня отречется, а мама всерьез вознамерилась заиметь внуков, говорящих на парселтанге.
— Их можно понять, — хихикнула Гермиона. — Том очень умный, красивый, из богатой семьи. Любые родители хотели бы такого зятя.
— Только вот мои делали все, чтобы этот самый зять посчитал их умалишенными, — Гарри с содроганием вспоминал некоторые моменты вчерашнего вечера. — Хорошо, что и Риддлы оказались слегка двинутыми. Я специально не стал звать Сириуса, чтобы сбавить градус абсурда, но отец и мистер Риддл обеспечили нам много неловких и стыдных моментов.
— Это же здорово! У Тома не осталось шансов вырваться из твоих лап!
— Пожелай мне удачи, — прошептал Гарри, прислонившись своим лбом к ее. — Я так не волновался, даже когда тот людоед загнал меня в угол.
— Всё будет хорошо, я в вас верю, придурки. Том строит из себя этакого безупречного засранца, но я-то знаю, что внутри он — настоящая булочка с корицей, которая верит в справедливость и трескает сладкое при стрессе, — хмыкнула Гермиона, отвесив ему щелбан. — Все, пора на рабочее место, мы и так опоздали на двадцать пять минут.
— Педантка, — закатил глаза Гарри, отстраняясь от неё.
— Лодырь, — показала ему язык суровая заместитель начальника отдела, поправила свою строгую прическу и пошла прочь.
Когда Том появился в архиве, Гарри уже был в состоянии легкого тремора, контузии и прострации. Он прокрутил в голове тысячи сценариев, каждый из которых заканчивался жарким сексом прямо на полу возле стеллажа с золотым унитазом.
