Говорят, что Париж — самый романтичный город на свете. Город любви. Но, чёрт возьми, какая же это чушь. В этот момент мой Лондон становится таким. А вся романтика, вся любовь сосредотачивается в моей квартире, в этой комнате, потому что именно здесь, за спиной спит мое счастье, мой Роджер. И я влюблен в него так, как ни в кого и никогда ещё не был. Жаль только, что он не видит, как прекрасно это утро. Скоро солнце растопит белый саван, машины разметают ледяную грязь по обочинам дорог, а люди втопчут остатки рождественской магии в черный от сырости асфальт.
За ночь квартира выстудилась, и я зябко ежусь; рядом с горячим Роджером гораздо приятнее. Спустившись в холл, выкручиваю термостат и захожу на кухню. Наливаю полный стакан холодной воды и жадными глотками выпиваю все до капли. Наполняю снова и, захватив с собой, возвращаюсь в спальню. Ставлю стакан на тумбочку, а сам иду умываться. Тщательно бреюсь, чищу зубы, долго и сосредоточено расчесываю спутавшиеся за беспокойную ночь кудри, доставляя себе этим почти физическую боль. Придирчиво оглядываю себя в зеркало и, не найдя ничего интересного в осунувшейся физиономии, возвращаюсь к Роджеру. Ложусь и, склонившись над ним, тереблю по макушке.
— Роджи… — голос предательски дрожит, мне до сих пор не по себе. — Просыпайся, наступило рождественское утро…
Гора одеял неожиданно резво приходит в движение, из-под нее вылезает рука, быстро-быстро машет в воздухе и заползает обратно. Сонный Роджер высовывается наружу, бормочет, чтобы я «отвалил и дал выспаться», и снова исчезает под одеялом. Это вызывает у меня улыбку и огромный прилив нежности. Я настойчиво бужу его поцелуем.
— Роджер, посмотри на меня, — требую уже громче, стягивая с него одеяла одно за другим. — Я же вижу, что ты уже не спишь.
— Нет, сплю, а ты мне снишься, — недовольно хрипит. — Не хочу просыпаться, потому что ты исчезнешь. Знаю я… Каждый раз одно и тоже, сил уже нет…
— Роджи, ну это уже слишком… Перестань дурачиться, я здесь, рядом… Просыпайся немедленно, иначе я тебя укушу.
Нашаривает уголок пледа и, чуть не заехав мне по скуле, со всей дури дергает на себя, закрываясь полностью. Моему терпению приходит конец, я щекочу его, и он с хохотом выныривает. Взъерошенный, в старой дырявой футболке, тощий, перебинтованный и до невозможности родной. В те дни, которые, кажется, были уже так давно, я привык видеть его таким: заспанно-утренним и притворно-хмурым — привычным. Но сегодня я словно впервые смотрю на него. На его расслабленное лицо, на покрытые румянцем щеки, на сонные голубые глаза, на улыбающийся рот с зажатым кончиком языка между зубов, и мечтаю покрыть поцелуями каждый дюйм его кожи, от маленьких розовых ступней до взъерошенной макушки. Но, боюсь, одними поцелуями не обойтись. Он тянется так сладко, закидывая руки за голову и выгибаясь дугой, лениво моргает. И это уже не сон и не фантазия, он здесь, вновь найденный, живой, теплый и только мой.
— Брай… — удивленно шепчет, но уже через секунду кидается мне на шею, заползая сверху. — Какого черта ты так задержался? Я ждал тебя вчера… Почему я не мог до тебя дозвониться? Ты что, все-таки отыскал новую цивилизацию, и инопланетянам пришлось тебя похитить, чтобы ты не выдал их главную базу? Где же ты был? Когда приехал? — В его взгляде пляшет бесовский огонь, а вопросы сыплются один за другим, и я не знаю, на какой из них сначала ответить.
— По-моему кто-то пересмотрел современной фантастики… — Щелкаю его по носу, и он, морщась, фыркает. — Как твоя рана? — Глажу его забинтованное плечо. — Тебе больно?
— Нет, — откликается едва слышно и хмурит брови, — уже все прошло. — Отмахивается, будто это ерунда какая-то. Поднимаю его лицо за подбородок, озабоченно вглядываясь, а он закатывает глаза и цокает. — Ну, правда… Мне совсем не больно, тебе не о чем беспокоиться.
— Как это произошло? Почему раньше ничего не сказал? Тебе нужно показаться врачу…
— Ты чертов параноик, Брай! Из-за простой царапины устраиваешь трагедию. Да и когда бы я тебе мог сказать об этом? На вокзале? И что бы ты сделал? Все бросил, принялся носиться вокруг меня, как наседка, пылинки бы сдувал и сводил с ума своими причитаниями? — Отчасти он прав, я бы не смог отменить поездку, но… Неужели моя забота настолько тяготит его? — Тем более по твоей милости меня тут каждую минуту опекали. Смирись уже с тем, что я далеко не ребенок и могу сам о себе позаботиться. — Хочу ему возразить, но он затыкает меня, не дав даже рта открыть. — Так что угомонись и не занудствуй, а лучше расскажи, почему так задержался, — зевая, переводит разговор.
Покорно смиряюсь, рассудив, что пока он в зоне видимости, я за ним присмотрю, но вопрос с рукой не считаю закрытым.
— Я опоздал на поезд, потому что хотел сделать тебе сюрприз…
— И где же он? Тащи его скорее… — нетерпеливо перебивает меня Роджер, опираясь на ладони по обе стороны от моей головы и ощутимо елозя по моим бедрам.
— Не сейчас… — шепчу, рывком дергая его на себя, обнимаю и зарываюсь носом в его волосы, но он отстраняется и вопрошающе взирает на меня. Вздыхаю, отвожу с его лица растрепанные пряди. — Я просто немыслимый растяпа. Не уследил за временем, бегая по магазинам, но это еще полбеды. Я совершенно забыл про телефон. Мало того, что он внезапно разрядился, так я еще и зарядное устройство в гостинице оставил… А когда приехал домой, была поздняя ночь. Ты так сладко спал, и я не стал тебя будить. — Тревожная складка появляется между его бровей, я трогаю ее, стараясь разгладить. К черту тревоги, все уже позади. — Сильно переживал? Скучал по мне?
Мотает головой, закусив губу, при этом умудряясь ехидно улыбаться. И глаза такие озорные, внимательно следят за мной, сверкая из-под отросшей лохматой челки, торчащей куда-то вверх и вбок. Тянется, трётся носом, целует, а потом не выдерживает и смеется уже в голос, крепко обнимая. Скучал! Как же приятно чувствовать тепло его кожи, словно он окутывает меня собой. Спросонья ещё вялый, медлительный и такой ласковый, пахнущий моим шампунем и ягодным мармеладом. И я наконец-то целую его по-настоящему, как мечтал все эти мучительные дни разлуки.
— Я очень по тебе скучал!
Покрываю поцелуями его щеки, расцвеченные яркими пятнами румянца, уголки рта, подбородок, скольжу языком по кадыку, прихватываю его губами, ощущая хрипящий вибрирующий стон в горле. Возбуждение прокатывается по всему телу до самых кончиков пальцев на ногах, и горячо отзываясь в паху. Как же я хочу его!
— Роджи… — Пытаюсь удержать его вертлявую задницу. — Перестань по мне ерзать, это…
— Что?
Скользит пальцами под мою футболку, но я хватаю его запястья, останавливая. Они такие тонкие, хрупкие, что страшно сжимать сильнее, еще сломаю ненароком. А хочется наоборот — грубо завести за спину, стиснусь, чтобы прогнулся максимально, чтобы открылся для меня полностью. От представившейся картинки волна жара захлестывает с головой, утекая стремительными потоками вниз живота.
— Чревато… — выдыхаю хрипло.
Не обращая внимания на мои протесты, он шустро расправляется с моей одеждой. Склонившись, долго и вдумчиво исследует мой рот, пока хватает кислорода, а потом так же тщательно, спускаясь все ниже, зацеловывает и облизывает всего меня, словно я замороженный фруктовый лед. Стискивает в объятиях мои бедра, протяжно вдыхает, шепчет что-то и, пристально глядя на меня, опускается ртом на мой член почти до упора. Машинально кладу ладонь на его затылок, слегка надавливая, и выгибаюсь навстречу, но, вспомнив о его неопытности, ослабеваю хватку. Вместо этого приподнимаюсь на локтях, чтобы наблюдать…
Его дерзкий голодный взгляд притягивает, как магнитом, и мы следим друг за другом, не отрываясь. А так хочется прикрыть веки, откинуться на подушку и погрузиться в пьянящие ощущения. Руки дрожат, удерживая тело на весу, но не могу не смотреть. Это какая-то извращенная игра: кто первый моргнет, смутится, отведет взгляд… А победителю все… или ничего? Я не выдерживаю. К черту игры! Сил уже никаких нет терпеть. Я же нормальный мужик со здоровыми инстинктами и неудовлетворенными потребностями.
