Боец Акведука оказывается не так прост. Он прыгает мне на встречу, и за каких-то пол секунды оказывается прямо перед моим носом. Быстр, шельма!
И вот я уже обороняюсь. Реновацио негодует, он гневно побрякивает от соприкосновений с катаром. Надо брать все в свои руки, а то как-то я влип!
Диего, не переживай, я обещаю, что допишу письмо.
Изловчаюсь и откидываю рыжего в сторону. Мне повезло. Он падает на стол с такой силой, что тот под ним ломается. Отлично! У меня есть время выполнить непосредственно свое задание.
Я подбегаю к Штольцу, попутно отбивая пули, выпущенные им из припасенного заранее пистолета.
Глупо!
Выбиваю ТТ.
— Будь ты проклят, чертов роза! — произносит Штольц и в его злых глазах я не нахожу страха.
Протыкаю его сердце благодарным Реновацио. Мой враг сползает по стене, неестественно открывая рот.
Надо добить веснушку. Оборачиваюсь и фатально ошибаюсь. Острие катара буквально прокалывает мой бедный правый глаз. Какая неудача…
Ну, ничего.
Только крови слишком много. Мешает. В ответ я бью Реновацио и вспарываю брюхо ненавистному врагу, посмевшему лишить меня глаза.
Или не лишить?
Боль такая, что кажется мне еще и мозг задели, но это только обманчивое впечатление. Думаю, что я и глаз-то не потерял. Ну, буду видеть на 10 %, ничего страшного…
Выбиваю окно и выпрыгиваю из здания.
Четвертый этаж, невысоко, да и я обучен грамотно амортизировать.
Тороплюсь. Надо уносить ноги пока не набежало народу.
К тому же мне бы в больницу. Но нельзя. Что я скажу?
Реновацио мирно покоится в чехле на плече, он сегодня славно повоевал и теперь, сытый чужой кровью, отдыхает до следующей бойни.
Диего… Ты, должно быть, скривишь нос, увидев меня таким?! Или ты примешь мои увечья? Кто знает. Учитель Игнасио ненавидит шрамы, он вообще терпеть не может изъяны. Даже когда он укрощал мою плоть, он просил нанятых им отморозков не оставлять на моем теле следов. Игнасио считает, что человек подобие Бога, а, значит, обязан быть прекрасным. Оболочка должна быть наказана, но она не может быть изуродована. Игнасио признает только душевные шрамы, прошедшего через ад человека. Только так он вправе стать достойным воспитанником моего Учителя.
Я стал.
Знаешь, Диего, наверное, Учитель разозлится на меня за глаз. Я должен быть аккуратнее, ведь мое тело мне не принадлежит, оно чужое, а я испортил чужую собственность. Это плохо. Игнасио расстроится.
Не думай, милый друг, это не первое мое ранение. Я привык получать тумаки и раны. А иначе я бы не стал лучшим бойцом розенкрейцеров. Но, чтобы не огорчать Игнасио я всегда старался излечить свое тело. Я пил кучу лекарств и выливал на себя тонну заживляющей мази, на которую даже заработал аллергию. Но боюсь, с глазом все выйдет иначе. Тут уж рану не скрыть. Все, как говорится, на лицо.
Диего… Почему-то на меня пялятся люди. Ах, да… Кровь.
Захожу в аптеку, покупаю анальгин, воду и бинты с пластырем.
Выпиваю горсть таблеток и, не отходя от кассы, заклеиваю глаз. Бинт вмиг становится алым, пропитавшись насквозь кровью. Приходится менять повязку.
Боль утихает.
Теперь я могу думать более связно. Или как правильно сказать? Диего, ты всегда умел подбирать нужные слова.
В каком-то специализированном магазине, который нахожу в переходе, покупаю пиратскую повязку на глаз. Длинноволосый парень в кожаной куртке как-то странно при этом на меня посмотрел.
Наплевать. Они используют такие вещицы для фетиша, а мне действительно необходимо.
Повязка смотрится мрачно.
Подхожу к переходной развалке, где продают дешевую китайскую косметику. Белым лаком рисую на повязке крест. Продавец со сросшейся черной бровью и в смешной шапке с помпоном окидывает меня тревожным взглядом.
Я сую ему деньги, но лак не беру. Мне он незачем.
Надеваю повязку, так лучше. Боль уходит. Анальгин хорошее средство, но по тому, как начинает кружиться голова, я понимаю, что переборщил с дозой.
Скажи, Диего, я дурак?
В «Макдональдсе» я покупаю сок, для отвода глаз. Хорошо, что учитель Игнасио всегда дает мне деньги на расходы, а то бы туго пришлось. Тебе, Диего, кстати, Рауль не оставил денежного довольства. Он не доверяет тебе. У вас ведь совсем другие отношения, нежели у нас с Игнасио… ну не будем об этом.
В туалете я решаю посмотреть, как обстоят дела с глазом. Рана выглядит паршиво, но не так все плохо. Люди меня шугаются. Смываю кровь с лица, а вот сутану не спасти, но на черном баговых разводов почти не видно. Порез от брови до нижнего века. Зато приятная весть — глаз не вытек, а, значит, видеть я, возможно, буду. Но не сейчас.
Прихожу к одной бескомпромиссной мысли — все же надо показаться офтальмологу.
Снова залепляю глаз и устраиваю повязку так, чтобы пластыря с бинтом не было видно. А что? Мне даже идет.
Диего, я не напоминаю тебе Слепого Скитальца?
Нет?
Ну, хорошо. А то мне показалось, что есть сходство помимо общего наставника. И как он умудрялся быть самым лучшим бойцом, оставаясь слепым?! Для меня непонятно. Я никак не могу догадаться, что у него был за секрет. Неприятно…
Ладно.
Надо возвращаться. Надеюсь, Игнасио призовет меня к себе и я, наконец, покину чужую страну и вернусь в родную келью. Я хочу обратно в наш монастырь. Хочу к Игнасио… Пока он не взял нового воспитанника я остаюсь его главным собеседником. Кроме меня у него никого не осталось. Странно и почему все воспитанники Игнасио умерли или пропали без вести?
У остальных наставников целые кланы, а у Игнасио только я. Мой Учитель не переживает по этому поводу, ему безразлично.
Я как-то спросил у него, почему он не взял нового ученика, а наставник ответил, что ждет подходящего. Вот и хорошо. Пока он ждет, я для него самый близкий человек, хоть уже три года как вышел из его подчинения. Но это вполне нормально, если воспитанник остается подле Учителя. Куда я от него? Диего…
Я закуриваю.
Все же хорошо, что ты уехал. Мне спокойно.
Звонит телефон. Только один человек может со мной связываться.
— Да, Учитель! — отвечаю я.
Меня обволакивает приятный мужской голос с надломленной хрипотцой.
— Альентес, ты справился? — менторским тоном спрашивает Игнасио.
— Да, — почти благоговейно отзываюсь.
— Ясно.
Он никогда меня не хвалит. Ну и правильно, я обязан выполнять свою работу, я должен ему безропотно служить.
— Кажется, лишился глаза, — признаюсь я.
— Ублюдок, — бесстрастно заключает Игнасио, — Если ты станешь уродом, я откажусь от тебя.
— Не стану… Я вылечусь ради вас, клянусь!
— Ты меня понял, — Игнасио усмехается, — Мышонок, ты давно стал старым, ты должен понимать, что я держу тебя при себе только из милосердия. Так что старайся меня не огорчать…
— Да, Учитель! Я благодарен вам за все!
Он отключается.
Вообще-то неприятные слова, но я привык к тону Учителя. Он прав. Я давно вышел из возраста воспитанника, я больше не юный мальчишка, и Игнасио не обязан со мной возиться, ни в одном правиле ордена нет такого пункта. Всеобщая привычка не в счет. Так что только доброта Учителя… Тьфу! Какая доброта?!
Диего, ты ведь знаешь, что Игнасио садист? Так и есть. Жестокий, бессердечный мучитель, вот он кто. Но я его люблю.
Я ничего не могу с собой поделать. Его манипуляторские нити слишком глубоко под моей кожей, и никак не выпутаться. Он играет со мной, он ведет меня, он заставляет меня плясать под его дудку. И мне не отделаться от него, поэтому я заставил себя полюбить. Скажешь ужасно?
Да, Диего, это так.
Но где ты был, когда кукловод вшивал в меня командные нити? Где? Что ты делал, когда меня валяли в грязи, когда ломали и собирали заново, насквозь опутанного веревками манипулятора? А я отвечу, Диего. Ты был с добряком Раулем, ходил на речку удить рыбу, пил вкусный чай с монастырских угодий, вел светские беседы за ужином, жил жизнью простого мальчишки-подростка, опекаемого старшим братом. Вот что ты делал, пока я сидел в подвале, постигая истину бытия. Твой, Диего, наставник со своим либеральным подходом никогда не швырял тебя в подобные места, он не нанимал шайку отморозков, чтобы они над тобой измывались, он не делал ничего из того, что делал Игнасио. Поэтому заткнись?!
