Александра Матвеева
Селеста, бедная Селеста…
— Франко оказался ее братом!
Мамин голос повышается в сладком ужасе и врывается в мое сознание. Я с недоумением поднимаю глаза.
— Какой Франко? Чьим братом?
— Селесты…
— А Селеста — это кто? — продолжаю недоумевать я.
— Где ты была?
— Когда?
— Вот только что.
— Как где? Здесь.
— Да? Была здесь и не слышала, как я битый час рассказываю тебе новый сериал.
— Ах, сериал… — с облегчением вздыхаю я.
— Да, сериал. Милая девушка встретила очаровательного юношу.
— И что? — демонстрирую я заинтересованность.
— Они полюбили друг друга.
— Понятно.
— И он оказался ее братом.
— Как это могло быть? Она не всех родственников знает?
— Никого не знает. Он ее брат по отцу. А она росла с матерью.
— Да, неприятно, — сочувствую я незнакомой Селесте. Впрочем, довольно равнодушно.
— Неприятно? — От возмущения мама захлебывается кофе и кашляет. Я терпеливо пережидаю приступ и получаю награду. — У нее будет ребенок. От брата.
— Какой кошмар! — ужасаюсь я и решительно советую: — Надо немедленно делать аборт.
— Обалдела?! — в свою очередь, ужасается мама. — Она же католичка.
— И что теперь будет? — вопрошаю я, на этот раз с неподдельным волнением.
— Не знаю, — легкомысленно отмахивается мама. — Еще только двенадцатая серия. К концу года, думаю, разъяснится.
К концу года. Сейчас июнь, значит, историю Селесты мне придется прослеживать по меньшей мере полгода. Мамино изложение сюжетов мыльных опер много интереснее самих сюжетов. Мне предстоит познакомиться не только с поступками героев, но и с маминой оценкой их поступков, а также их характеров, домыслами и предсказаниями будущего (надо отдать маме должное, чаще всего верными). Безысходность ситуации повергает меня в ужас.
Все еще озадаченная бедами Селесты, я отодвинула тарелку с остатками овсянки (ежеутренний поридж — еще одна блажь мамы) и приступила к кофе.
Мама же к этому времени закончила завтракать и, стоя перед зеркалом, ожесточенно выдирала бигуди из всклоченных волос.
Мне хотелось поделиться с мамой некоторыми соображениями касательно будущего Селесты, но, взглянув на часы, я отказалась от своего желания.
Скорее всего мама охотно включится в дискуссию, бросит собираться и опоздает на работу. За что вечером осыплет меня горой упреков.
Я собрала посуду и сгрузила ее в мойку. Мыть не хотелось, я постояла над раковиной и с очередным вздохом принялась за мытье. Мама сейчас вымыть посуду явно не успеет. Я могу не прийти домой до ее возвращения с работы, и бедную женщину встретит немытая посуда. А меня встретит новый пакет упреков.
— Мам! — прокричала я, закончив с посудой и вытирая руки. — Ты про путевку не забудешь?
— Нет! — тоже прокричала мама. — После обеда съезжу.
Нам с ней предстоит недельный речной круиз, который мы планировали всю зиму.
Натягивая юбку, я почему-то опять вспомнила Селесту и уже совсем решила поделиться возникшей идеей с мамой, наносившей последние штрихи на умело накрашенное лицо. Катька говорит, что мама наиболее талантливый представитель бодиарта из ныне живущих. Ее лицо всегда совершенство, и никогда сегодняшнее не копирует вчерашнее. Каждый день новое оригинальное произведение искусства.
Раздался телефонный звонок, и я обернулась от входной двери.
— Уже идет, — приветливо сказала в трубку мама, заговорщицки мне подмигивая и часто кивая. — Ни пуха ни пера!
— К черту! — буркнула я и покинула квартиру, размышляя, с кем бы из знакомых обсудить проблемы Селесты.
Профессор Кошелев перевернул листок и на чистой стороне старательно выписал условие очередной задачи. Бог весть какой по счету. Экзамен длился около пяти часов. Три из них я провела за столом Кошелева. На данный момент аудиторию покинули все экзаменуемые, кроме меня, и все экзаменаторы, кроме профессора.
С Кошелевым меня связывают (или разделяют) сложные отношения. Начались они полтора года назад, когда профессор заявил, что девушки могут не посещать его занятия, им это без пользы, поскольку девушкам нечего делать на его кафедре из-за нехватки мозгов, а рассчитывать взять его на красоту — бессмысленно. Слова произносились другие, но смысл передан точно. Заявление прозвучало на первой лекции по предмету, простенько именуемому спецкурсом. Этот сквозной предмет значился в учебном расписании три семестра и являлся специальностью группы по диплому. Нечего и говорить, что я воспользовалась разрешением и ни разу не посетила лекций.
Семинары и лабораторные вели другие преподаватели. Я четко следовала учебному графику и использовала возможность получить оценку «автоматом» (кто не знает — это когда оценка выводится по результатам работы в семестре, без экзамена). Таким образом в течение года мне удавалось избегать встреч с профессором Кошелевым.
В текущем семестре он не только читал у нас лекции, но и вел практические занятия. И хотя я с первого раза написала все контрольные и защитила все лабораторные — «автомата» я не дождалась. Впрочем, как никто другой в группе.
Кошелев, поставив запланированные десять неудов, подобрел и смотрел на меня вполне (нет, не благожелательно, но и без обычной брезгливости) нейтрально. Именно так, нейтрально.
Склонив на бочок красиво подстриженную голову, он полюбовался закорючками, которые вывел на листочке и толкнул бумажку по столу в мою сторону. Солнечный луч заиграл на полированных ногтях и в камне именной печатки.
Красивая голова склонилась на другой бок, профессор одобрительно посмотрел на свою руку и, беззвучно отодвинув стул, поднялся. Он прошел от стола к окну и встал спиной к свету, сложив на груди руки и явно красуясь передо мной. Забавно. Выглядел он и впрямь неплохо.
Я перевела взгляд с импозантной фигуры на фигуру геометрическую. Первым делом следовало внимательно прочесть условие задачи и оценить его на достаточность. Я уже отвергла одну задачу, как некорректно сформулированную, и заработала на этом балл. Или полбалла. Оценивал мою деятельность профессор, а что у него в голове, я представить не могла.
На этот раз обошлось без подвоха. И условие, и вопрос поражали четкостью и достаточностью. Но самое главное, я сразу увидела единственное решение и начала быстро писать.
Подобная работа всегда доставляла мне удовольствие — я увлеклась, покрывая листок математическими символами, схемами и рамочками выводов.
— Нет! — вдруг раздалось у меня над ухом, и я вздрогнула.
