— Не говори глупостей. Катя не справится.
— А наша поездка?
— Поедем позже.
— Ты ведь знаешь, потом не получится.
— Ну что же делать? Я должна помочь дяде Сереже.
— А мне?
— Что тебе?
— Ничего.
— Аля, нельзя быть эгоисткой.
Я бросила трубку. О чем говорить? Я отказалась от поездки с Лешкой ради того, чтобы провести неделю с матерью. Мы мечтали об этом целую зиму, но стоило дяде Сереже свистнуть, как она все забыла. И ведь знает, что это единственный шанс. Уже через понедельник я сяду за компьютер писать «игрушки». Виталька скинул мне часть своего заказа. Программирую я не столь блестяще, как наши мальчики, но вполне прилично и, главное, добротно.
Тетю Нину парализовало еще до моего рождения. Мама всегда помогала дяде Сереже ухаживать за женой. Порой и меня тоже привлекали. Обычно я не испытывала недовольства, но не сегодня.
Мои эмоции образовали целый букет. Чего в нем только не было! Разочарование, обида, злость, ревность. Да-да, ревность! Легко ли пережить сознание, что ты не главный человек в жизни мамы, которая для тебя все на свете? Всю жизнь мы с мамой прожили вдвоем. Я обожала ее в детстве, обожаю и сейчас. Ни у кого нет такой красивой, яркой, умной, образованной, такой во всем успешной мамы! Мама могла и умела все.
Единственной маминой слабостью были Куликовы. Каждый раз, когда кому-нибудь из них требовалась ее помощь, мама бросала все и мчалась на зов.
Вот и теперь. Я металась по квартире, крутя пуговицы на халате. Остановилась, только когда оторвала последнюю. Вывернулась из халата. Он упал на пол в маминой комнате, а я голышом бросилась в свою. Натягивая джинсы и майку, я «пекла блины». Это мамино определение моей привычки восклицать «Блин!» по самым разным случаям.
Я вынеслась из квартиры, хлопнув дверью на весь подъезд, и, не дожидаясь лифта, ссыпалась с лестницы.
Я так толкнула дверь парадного, что она качалась и через две минуты, когда я оглянулась, заворачивая за угол соседнего дома.
На город опускались сумерки. В некоторых окнах зажегся свет. Горел он и в нужном мне окне.
Я позвонила, неуверенная, что хочу войти. Пока я неслась по улице, пыл вышел, я успокоилась и теперь нуждалась скорее в уединении, чем в собеседнике.
Дверь открыл дядя Витя. Его невысокую худощавую фигуру облегал спортивный костюм. Следовательно, сегодня он не работает. Тем лучше, можно посидеть с ним у телевизора и помолчать.
Разглядев меня в сумраке лестничной клетки, дядя Витя отступил, пропуская в квартиру, запер дверь и молча ушел. Я поменяла кроссовки на тапочки, удивляясь хмурому виду хозяина. Обычно, увидев меня, он расплывается в улыбке и отпускает одну из своих старинных шуточек. Это в лучшем случае. Если же мне не повезет и у дяди Вити игривое настроение, я могу получить шлепок по заднице или звонкий поцелуй в ухо.
Мне требовалось немного времени, чтобы обрести спокойствие, и я, отложив на потом выяснение отношений с хозяином, прошла в комнату к Людке.
Обычно после экзамена Людка спала. Таким образом она снимала стресс всегда, с тех пор как я ее помню. А помню я ее с пятилетнего возраста. Хотя знаю, что мы вместе посещали ясли. Людка утверждает, что помнит меня с тех пор. Ясно, что заливает.
Я понадеялась, что, если проникну в комнату достаточно тихо, смогу посидеть рядом со спящей подругой.
Людкой в комнате и не пахнет. Это только так говорится — не пахнет. Пахнуть, конечно, пахнет. Ведь она там живет.
Жить-то живет. Но в данный момент отсутствует. Что очень странно. Потому что, уходя с пляжа, Людка собиралась заскочить в магазин за хлебом, а потом сразу домой и спать.
Я еще раз оглядываю крошечное помещение в тщетной надежде обнаружить подругу.
На пороге возникает дядя Витя, приглашающе кивает мне и снова исчезает.
Кивок в сторону кухни означает, что меня собираются кормить. Вспоминаю, что за весь день съела только полуметровый сандвич и с радостью отправляюсь следом за гостеприимным хозяином.
Он сидит у кухонного стола на своем обычном месте. А на столе… Я громко сглатываю слюну и устремляюсь к табурету. Дядя Витя осуждающе смотрит на мои руки. Я протягиваю ему раскрытые ладони и клятвенно заверяю:
— Чистые.
Он, демонстрируя равнодушие, отворачивается к окну, а я наконец усаживаюсь за стол. На столе глубокая тарелка с окрошкой и другая с румяными печеночными оладьями.
Накрыто на одну, но меня это не смущает, поскольку означает только одно — дядя Витя уже поел. Как же вкусно готовят в этой семье! Окрошка кончается слишком быстро. С минуту раздумываю, не попросить ли добавки, но, поразмыслив, решаю съесть побольше оладий.
— А где Людка? — вспоминаю я, доедая третью оладью.
— На вокзале, — ядовито отзывается дядя Витя.
Я от удивления забываю жевать и тупо смотрю на него. Помолчав, он сжалился надо мной и объяснил:
— Мать провожает.
— Куда?
— Чего «куда»?
— Куда провожает?
— Да в Польшу. Куда еще?
— Так она не собиралась.
Я точно это знаю. Тетю Веру я видела вчера, а Людку сегодня, и ни одна не упомянула о поездке.
— Не собиралась. Сегодня утром позвонила какая-то профурсетка, предложила лишний билет. Моя хвост трубой — и вперед! Вмиг собралась — ни тебе болезней, ни тебе забот.
Ну, ясно, чего он такой хмурый. Челночный бизнес тети Веры хоть и кормит семью, одобрения у главы дома не вызывает. Я его понимаю. Когда-то все у них шло правильно. Он — хозяин, добытчик, мастер на оборонном заводе, она — бухгалтер в школе на полставки — и деньги, хоть и небольшие, и хозяйство в порядке. А теперь? Завод еле дышит, зарплата — копейки, да и то иногда. Он рвется, подрабатывает, а жена сгоняет в Польшу, наберет барахла, продаст на рынке — деньги! Она — кормилец. Он — не пришей кобыле хвост. Я сочувственно смотрю в гневное лицо мужчины, а он продолжает бушевать:
— И ребенка бросила.
Действительно. Как же я не заметила, что в доме непривычно тихо. Где же этот брошенный ребенок? Тоже на вокзале? Но это вряд ли.
— А где Светик?
— У тещи. Ты вот что, Аль. Если тебе Людка нужна, поезжай к бабке. Она с вокзала туда поедет. А хочешь — оставайся. Мне все равно через час на дежурство.
— Какое дежурство?
— Да мы с Кириллом подрядились автостоянку охранять через ночь.
— Так ведь страшно, — ежусь я.
— Не знаю. Мужики говорят, ничего. Ну, те, что уже работают. Там собаки бродячие на стоянке живут. Здоровые такие. Штук шесть. Или больше. Целая стая. Сторожа их прикармливают, а они отрабатывают. Мужики говорят, чужих ни за что не пустят. Мне Верка щей из костей наварила. Целую кастрюлю.
