Глава 1
— Выручай!!! — проорала телефонная трубка моего благоверного. Он по инерции попытался бросить ею в меня, ибо разговоры со всякими истеричными и депрессивными женская прерогатива. Я сделала злые глаза, как у гадящего единорога.
— Что случилось, Вась? — закатив свои чёрные очи, выдохнул Рубенской.
У меня не укладывалось в голове, как мой Миша и Вася до сих пор дружат. Один заместитель директора металлургического завода, другой непризнанный поэт, считай говночерпий. Я подозревала, что виной тому их общее детство, садик и школа. А потом поняла: противоположности притягиваются. Муж подарил мне на годовщину брака квартиру, Спиридонов своей пассии букет гвоздик. Рубенской в сортир ходит с ноутбуком, чтобы проверять цены на железо, а Вася сворачивает самокрутки из сборника стихов Есенина. Мой суженный ни дня не мыслит без смузи из броколли, а его друг запивает спирт бабкиным компотом.
Машина припарковалась возле старенькой пятиэтажки. Я надеялась отсидеться в тылу, но Михаил смерил меня тяжёлым взглядом и воззвал к совести. Та своим храпом оглушала окрестности.
— Ты же обещала быть со мной и горе и в радости…
— Вот именно! — буркнула я, ссаживая с колен своего шпица, не хватало ещё ее подвергать стрессу и тараканам. — Там про сопли Спиридонова ни слова не было.
Третий этаж и дверь обитая дерматином. Вася встречал нас благоухая этиловыми парами, в растянутых трениках и майке-алкашке. Русые вихры торчали во все стороны, а пальцы, что нервно сжимали окурок Примы, говори о невероятном волнении.
— Алис, разувайся я только полы помыл…
Полы выглядели так будто по ним пришлось стало ослов. Тонкий линолеум вздулся возле плинтусов.
— Одумайся грешник и вспомни про инстинкт самохранения прежде чем предложишь мне свои тапки, — выдала я и по стеночке, где как мне казалось грязи меньше, просочилась в зал.
— Вы не представляете, она такая… Такая… — экзальтированно блеял Спиридонов.
— Денег не дам, — сразу обрубил муж.
Непризнанный поэт оскорбился, а потом рассказал о Наташе. Познакомились они в трамвае, она возвращалась от мамы, а Вася из загула. И блондинка с аристократическим носом покорила сердце литературного мужа.
— Чего ты хочешь? — перебил Миша, подпирая спиной косяк.
— Она такая… Такая…
— Мечта поэта? — подсказала я, неотрывно рассматривая дырявый на большом пальце носок Василия.
— Да! — выкрикнул друг мужа и взмахнул рукой, как бы в избытке чувств. А как по мне-тестостерона. — Вы же согласитесь составить нам компанию за ужином?
Обычно мой супруг отличается редким снобизмом, но только не с Васей. Он дал положительный ответ, а я печально рассматривала в грязном окне серый ноябрь. Ну что поделать, я ж хорошая жена. Не буду перечить вслух.
— Алис, — помявшись в коридоре, позвал друг детства, — что мне сделать, чтобы точно понравиться ей?
— Поменяй носки, Спиридонов, — красноречиво намекнула я, кивая в сторону дырок на больших пальцах.
***
— Пообещай мне, что не станешь шутить, — поправив рубашку и, поймав мой взгляд в зеркале, попросил Миша.
— Пообещай мне, что он не станет читать свои стихи, — уместно ли было торговаться стоя в фойе кафешки, я не знала, но как вспомню стихосложение непризнанного гения, так желудок требует экстрадиции. — В жерле кита, сомкнулись воды, что можно сейчас ожидать от природы?
Я нарочно выбрала самый зубодробительный пассаж и мужа перекосило. Спиридонов был поэтом непризнанном не просто так. Его трудами можно было воскрешать мёртвых и упокаивать ещё живых. Почившие восстанут накостылять этому бумагомарателю, а все остальные сами будут придерживать крышки гробов, чтобы, упаси Боже, ещё раз не столкнуться с настолько «прекрасным».
— Наташенька опаздывает, — донёс до нас Василий.
— Не удивлюсь, если она вообще не придёт, — пробубнила я себе под нос, но Рубенской все равно услышал.
— Надо было просить тебя не хамить, а не шутить, — зло прошипел супруг, отодвинув мне стул.
Надо было меня, вообще, дома оставить. Волки были бы сыты, а одна конкретная тестестеронная овца цела. Но тут как с родами: обратно не засунешь.
— Как твои носки Спиридонов? — решила завести необременительную беседу я и получила шлёпок по коленке под столом. Воззрилась на мужа с презрением грешника, который отрицал все свои прелюбодеяния.
— А ты думаешь все так быстро закрутится? — покраснев, как рак, которого бросили в кипяток, спросил он.
Я печально покачала головой. С одной стороны, дырявые носки для мужика, это как небритые ноги для бабы, точно дальше посиделок дело не зайдёт. Но это ж насколько надо не верить в себя, чтобы даже не помыслить о победном результате операции?
Подошёл официант, супруг сделал заказ для нас. Но тут литературное светило дёрнулось и прощебетало:
— А можно мне грамм сто…
Извернувшись так, чтобы мой кед дотянулся до противоположной стороны стола, я больно пнула друга мужа по щиколотке. Он по-бабьи ойкнул и уставился на меня.
— Ты ещё надерись тут до ее прихода, — поддержал Миша.
— Ну я… — промямлил Василий, — мне ж для храбрости…
— Ты для храбрости итак походу приложился к бабкиному компотику, — саркастично заметила я, перегнувшись через стол и втянув ноздрями воздух. Спиридонов замялся, попытался отстраниться. Но уловив амбре этилового спирта, я успокоилась и вернулась на стул.
А Наташа все не шла. Через двадцать минут и чайник жасминового чая, я стала нервничать. Не то чтобы сильно переживала за постельную жизнь Васьки, меня бесило, что это не я тут заставляют всех корчиться в муках ожидания.
— Спиридонов, у тебя просто проклятые носки, — заметила я, когда стрелка часов передвинулась ещё на полчаса.
— Наташенька! — вскрикнул Василий, выпрыгивая из-за стола, так, что оный чуть не придавил мне ногу. Я рассудила, скорее всего так выглядит карма, но потом забила на намеки судьбы и во все глаза вытаращилась на мечту поэта.
Натали оказалась светловолосой миловидной девушкой. Образ портила некоторая нервозность в движениях: хрупкие тонкие пальцы вечно дергались и заламывались, взгляд она не поднимала из-под ресниц и, если я удостоилась короткого кивка, то на Мишу она старательно не глядела.
— А как вы познакомились? — разрядил обстановку супруг.
— Вася был таким обаятельным, — я сомневалась в возможностях Спиридонова кого-то обаять, разве что гладильную доску. — Он читал мне Бродского…
Я наклонилась за нелепо уроненной ложкой, столкнулась лбом под столом с благоверным и зло зашептала:
— Вот видишь, ей он читает Бродского, а мне приходиться выслушивать его корявые пасквили.
***
Наташенька комкала в ладонях салфетку. Спиридонов разливался трясогузокой, хоть и обещал не читать стихи. Но где обещания и где воздержание трёхгодовое? Когда миловидная блондинка со строгим пучком на голове нерешительно удалилась в дамскую, мое любопытство разразилось арией на тему, что она здесь не по своей воле и ее принудили, конвоировав до дверей кафе.
— Ты же не хотела приходить… — сказала я своему отражению в зеркале, что висело в туалете над раковинами. Девушка затравленно уставилась в него же.
— Меня маменька заставила. Она сказала, что негоже так поступать, если ничего не можешь обещать кавалеру, скажи ему в лицо…
Что-то мне подсказывало, что вот с этой самом маменькой я бы нашла общий язык, но что делать с Наташенькой, не представляла. С одной стороны Спиридонов тот ещё киндер сюрприз, но с другой… Как-то обидно стало.
— Понимаете, он такой трепетный, — она дернула бумажное полотенце, — заикается, стихи читает… Но совершенно не приспособлен к жизни…
Это точно. Вспомнилось, как будучи у нас в гостях он орал на чайник, чтобы тот начал греть воду, потому что кнопки не нашёл. А то что она была сенсорной, не его проблемы. Или как свалился в дачный сортир у своей бабки. Перелом руки. Но это не помешало ему с ретивостью бронетранспортёра ваять одной левой свои вирши.
