ПРОЛОГ
Аврора
Ненависть и любовь тесно связаны.
И от первого, и от второго перехватывает дыхание. Они — апогей человеческих эмоций. Они должны быть полными противоположностями, что разделены огромной пропастью других, менее сильных эмоций, но так происходит не всегда, и когда дело касалось Невио, так и было. В моем случае любовь и ненависть были похожи на токсичных любовников, танцующих разрушительное танго внутри моего тела.
Я не думала, что они могут сосуществовать. И все же, они это делали. Любовь и ненависть перетягивали канат моих сердечных струн, истощая меня постоянным негативом.
Я любила Невио Фальконе почти все свое детство и юность, пока не поняла, что мне нужно научиться его ненавидеть, если я хочу остаться невредимой.
Но этот вариант уже не рассматривался.
Ни физически.
Ни мысленно.
Невио может причинить мне гораздо большую боль, чем он уже это сделал.
Я знала, что мне нужно остановить его.
Но я не была уверена, что смогу.
И самое ужасное, что часть меня даже не хотела пробовать. Эта часть хотела рискнуть разбитым сердцем и болью лишь для того, чтобы быть с ним. И она была зависима от эмоциональных качелей «любовь-ненависть» также, как он от своих ночных охот.
Возможно, в этом была особая сила Невио — заставлять тебя стремиться к чему-то, что потенциально уничтожит тебя.
Я была влюблена, но я не была слепа.
Невио был воплощением чистого разрушения, и где-то на пути я стала сопутствующим ему ущербом.
Невио
Иногда мне хотелось причинить боль всем, но были определенные люди, спасти которых я всегда хотел чуть больше, чем травмировать их. Спасти их от меня. Проблема заключалась в том, что с каждым днем я все меньше уверен в том, кто обладает властью — монстр или я. Тот самый монстр, от которого разило кровью и который так жаждал расправы.
Возможно, я бредил, когда думал, что между мной и монстром есть разница.
ГЛАВА 1
Невио
19 лет
Не уверен, кто начал называть Массимо, Алессио и меня «Нечестивой троицей». Возможно, Савио. У него был талант придумывать прозвища. Сколько я себя помню, моя близняшка Грета была Куколкой, а я, естественно, занозой в заднице. И это было задолго до того, как я оправдал своё прозвище и первый раз занялся анальным сексом.
Полагаю, название было подходящим, хотя любое сравнение с чем-либо, связанным с церковью, безусловно, квалифицировалось как богохульство, учитывая, чем мы втроем занимались ночью.
Из динамиков моего полностью черного Dodge Ram лилась музыка. Такого же черного, как и наша одежда, от ботинок с металлическими носами до черных брюк-карго, кожаных браслетов, бандан, балаклав и нашего оружия, вплоть до ножей.
Всё было черным, как и наши души. Хотя мне нравился блеск серебряного клинка и то, как он иногда отражал панику наших жертв.
Внутри приборная панель и маленькие светодиоды на центральной консоли и дверях светились красным. Даже мои фары имели красный оттенок.
Красный из-за крови, которая вскоре окрасит нашу кожу и одежду. Мой пульс участился от нетерпения, когда я подумал об ее запахе и приятной текстуре.
Массимо часто закатывал глаза от чрезмерного символизма, как он его называл, который он приписывал институциональной церкви как способ завораживать массы. Тем не менее, в наших рейдах он никогда не надевал ничего, кроме черного, и уж точно не из-за давления со стороны сверстников. Он был не восприимчив к этой хрени.
Я свернул с асфальтированной дороги на длинную грунтовую подъездную дорожку. Нас приветствовали огромные таблички с надписями: «Посторонним вход воспрещен», «Вооруженное реагирование» и «Пневматическое оружие». Да, чёрт возьми.
Массимо бросил свою балаклаву на заднее сиденье. Его темно-каштановые волосы, на несколько тонов светлее моих, прилипли ко лбу. Он быстро отбросил их, чтобы они ниспадали свободнее. Я подавил смех. Вообще не самолюбивый, ага, конечно.
— Здесь, думаю, нам не нужно будет прятать лица, — сказал он.
Моя собственная балаклава была натянута мне на голову, чтобы волосы не падали на лицо. В отличие от Массимо, я пиздец как ненавидел, когда пряди попадали в глаза, вот почему я подстригал волосы короче, чем он, хотя у нас у обоих было выбрито по бокам и сзади.
— Это вопрос не необходимости, а удовольствия. Люди приходят в ужас, когда не видят наших лиц.
— Они приходят в ужас, когда видят твое лицо. Оно кричит: «Сумасшедший убивающий ублюдок». Это никого не оставляет равнодушным, — сказал Алессио со своего места рядом со мной. Одна из его ног была закинута на изголовье моего сиденья. Его волосы были такими же длинными, как у Массимо, но из-за того, что они были волнистыми, они всегда укладывались у него на макушке, будто он гребанный сёрфер. Как будто этот эмо-бой когда-либо пользовался доской для серфинга — разве что только для того, чтобы разбить ею чью-нибудь голову. — К кому мы наведываемся сегодня вечером?
У Алессио был комплекс Робин Гуда. Он любил охотиться и убивать, но ему нужна была для этого веская причина, чтобы примириться со своей совестью. Он всегда был настороже, когда наступала моя очередь выбирать цели, хотя в основном я следил за тем, чтобы у них был послужной список.
— Убив их, ты почувствуешь приятные ощущения. Не волнуйся.
— Наркопритон, — сказал Алессио, как только я припарковал машину перед хижиной. На самом деле это было не что иное, как обычный притон. Через открытые окна вонь кошачьей мочи и тухлых яиц ясно выдавала, чем занимались обитатели дома.
Одна из наполовину сорванных ставен на окне слева сдвинулась. Я нажал на газ, и машина рванула вперед. Несколько пуль попали в кузов моего пикапа, и, судя по звуку, это была мелкая дробь. Починка обойдется в целое состояние.
Я стиснул зубы.
— В следующий раз, когда мы соберемся
