— Давайте карандаш! Считаете, не сумею? Сумею!
Выражение лица у нее было такое, что врач невольно поежился: «Грех так думать, однако… счастье, что она не может шевельнуться. А то бы мне пришлось несладко…»
— Успокойтесь, успокойтесь, — пошел он на попятную. — Мы соберем консилиум, обсудим вашу просьбу…
— Это не просьба, — отрезала она. — Я требую!
— Поймите, Ири…
— Не желаю понимать! И становиться по вашей милости наркоманкой тем более не желаю!
Как раз в этот момент в палату вошел Владимир.
Врач растерялся вконец, не зная, как себя вести, чтобы не разозлить щедрого спонсора. Откажешь — посетитель, не дай Бог, подумает, что о Первенцевой плохо заботятся; пойдешь навстречу — чего доброго, обвинит в нарушении клятвы Гиппократа.
Львов был в накрахмаленном белом халате, который срочно заказали специально для него: спецодежды таких размеров не нашлось.
Манеры у вошедшего были царственные, и больная приняла его за начальство, тем более что врач перед ним явно заискивал.
Она тут же выложила ему свои требования в виде ультиматума:
— Пусть только попробуют войти со шприцем! Буду верещать без перерыва.
— Это она умеет, — подтвердил доктор. — Остальных пациентов придется просто эвакуировать. Сирены у «скорых» и те тише. А ведь у нас, Владимир Павлович, тут несколько человек буквально при смерти.
«Вообще-то ей психиатры нужны, а не хирурги, — затравленно подумал медик. — Надели бы на эту буйную смирительную рубашку, и дело с концом! Господи, о чем я? Девчонка и так связана по рукам и по ногам! Вот характерец! Не завидую ее будущему мужу…»
«Вот характер, — подумал и Львов, но с совершенно другим чувством — восхищением. — Как я завидую ее будущему мужу!»
— Почему вы отказываетесь лечиться? — мягко спросил он, присаживаясь возле кровати.
— А почему вы скрываете от меня мой диагноз? — ответила она вопросом на вопрос.
— Я?!
— Все. И вы лично в том числе.
Доктор, воспользовавшись тем, что внимание больной переключилось на посетителя, тихонько покинул палату. Хотел оттянуть момент принятия решения, с которым был внутренне не согласен.
Львов, похоже, даже не заметил его исчезновения. Он не отрывал глаз от сердитого, но от этого не менее прекрасного лица Ирины Первенцевой:
— Но я знаю не больше вашего, Ирина Владиславовна.
— Как! — не поняла она. — Вы разве… Кто вы такой?
— Я… как бы вам сказать…
— Как есть, так и говорите. Напустили тут туману. Отвратительная манера.
Владимир собрался с духом. Решив честно признаться в том, что он и есть виновник всех несчастий, глянул смело и твердо прямо девушке в лицо. Но не успел и рта раскрыть, потому что…
Потому что она узнала этот взгляд, который уже видела однажды, очнувшись от бреда…
Рыжая глина с ростками молодой зелени… Карие глаза с зелеными крапинками… Так вот кому они принадлежат!
И Ирина спросила — уже без агрессии, неожиданно кротко, с благодарностью:
— Это у вас такие теплые пальцы?
— Пальцы?
Он, несомненно он. Тот, кто касался моего лица…
— Я знаю, кто вы.
Владимир сжался, ожидая сурового приговора. Но вместо этого услышал… просьбу о помиловании:
— Простите, что сразу накинулась. Вы почему-то решили заботиться обо мне, да? Я все слышала… Вы еще просили постоянный пропуск…
Владимиру показалось, что язык у него прилип к нёбу. Она думает, что слышала все? О нет, самое важное, самое ужасное она пропустила! Не поняла, из-за кого она попала сюда. Но может быть, это и к лучшему?
Слова страшного признания, готовые было сорваться, так и остались непроизнесенными.
«Заботиться»! Бедняжка считает его неизвестно откуда взявшимся добрым другом, тогда как в реальности…
Но что значит реальность в сравнении с этой доверчивой, полной благодарности улыбкой! Не голливудской, нет! Детской, непосредственной, открытой! И с этим выражением просительной надежды:
— Вы будете мне как родственник, да?
— Если вы не против, — с усилием сказал он и… опять промолчал об аварии.
— Только полная идиотка может быть против! Капризничать, деликатничать… У меня тут родных нет, а кто-то должен дать за меня эту проклятую расписку!
— Разве мне разрешат?
— Я же видела, они все перед вами на задних лапках! Рискните, попробуйте!
И Владимир, в глубине души понимая, что поступает неверно, пообещал:
— Я вам помогу.
Не мог он противиться этой беспомощной и в то же время такой сильной девушке, словно сошедшей с полотен мастеров эпохи Возрождения…
Возрождение… пусть же и она возродится к жизни! И пусть это произойдет так, как хочет она сама, даже если ее желание противоречит медицинским показаниям. Ей виднее. Это ее жизнь, и она вольна строить ее так, как считает нужным.
Через боль так через боль. Нельзя лишать человека свободы выбора.
А спустя два дня произошло еще одно событие, которое оказалось для Ирины более целительным, чем все лекарства на свете, — ее навестил Андрей.
Боевитая нянечка, узнав, к кому он, даже пропуска у него не спросила: видимо, решила, что все посетители больной Первенцевой — спонсоры и благодетели. Может, после визита этого красавчика ее ждет еще одна прибавка к зарплате?
…Оранжевые апельсины, выложенные на больничную тумбочку, освещали палату, как маленькие солнышки. Их веселый южный аромат перебил витавшие здесь запахи медикаментов и дезинфекции.
И от этого больничная тишина казалась Ире лучшей на свете музыкой…
Если поднести апельсиновую корочку к свече и сдавить ее пальцами, вокруг язычка пламени вспыхнет много-много маленьких пахучих искорок…
Мы проделывали такой эксперимент под Новый год…
Цитрусовый мини-салют!
Помнит ли его Андрюша? Наверное помнит, раз принес именно апельсины, а не бананы и не яблоки.
Тогда он мне сказал:
— Золотые огоньки… Совсем как твои веснушки, только недолговечные. А у тебя на носу искры не гаснут даже зимой.
И пропел под звон фужеров:
— Мой костер в тумане светит, искры не гаснут на ветру.
А еще добавил, что его костер — это я, рыжая, и что возле меня ему всегда тепло…
Кроме фруктов, был еще букет ярко-красных, как сама весна, тюльпанов. Вот ведь, не забыл Андрей, какие цветы Ира любит больше всего!
— Я купил такие же первого апреля, — натянуто сказал он, — но ты исчезла, и они завяли.
— Да, тюльпаны очень нежные, — отозвалась девушка и замолчала, ожидая, что он продолжит беседу.
