Ознакомительная версия.
Аля не поверила в историю с кольцом.
С Ольгой Михайловной творилось что-то странное. Она словно помешалась и во всех своих бедах обвиняла теперь старую институтскую подружку. Аля не раз указывала бабушке, что это она сама, по собственной воле решила остаться в осажденном Ленинграде, но старуха не желала слушать внучку. «Нет! Это Анфиска, Анфиска меня заставила остаться!» А еще Ольга Михайловна требовала у Али еды. Однажды отняла ту скудную пайку, что Аля получила по карточкам, и съела все сама. Это был обычный старческий эгоизм, проявление болезни, но Але от этого не стало легче.
Война выявляла человеческие характеры.
Взять, например, Анфису Тимофеевну, над которой раньше посмеивался весь двор (она жила в соседнем подъезде). «Божий одуванчик», старая дева, любительница старинных романов и слезливых стихов... Теперь Анфиса Тимофеевна со стоицизмом и кротостью выдерживала все тяготы блокадной жизни. Сидела с соседскими детьми, чьи родители днями и ночами пропадали на заводах, что-то кому-то шила, помогала, как могла...
Аля ходила отоваривать ей карточки, и каждый раз Анфиса Тимофеевна пыталась поделиться с ней хлебом. Аля никогда не брала.
Потом Анфиса Тимофеевна умерла. Аля узнала случайно, что весь свой паек бывшая ученица Смольного в последнее время отдавала детям.
...Огромная коммунальная квартира, в которой раньше жило двадцать семей, почти опустела. Кто эвакуировался в начале войны, кто жил на казарменном положении на заводе, кто умер от голода. Остались только Аля с бабушкой, семья беженцев, да Борис – молодой мужчина, добровольцем воевавший в Испании. Бориса там ранили в голову, и с тех пор он то и дело падал от приступов, напоминающих эпилепсию.
Он рвался на фронт, а его не брали. Борис чувствовал себя таким ущербным, что плакал самыми настоящими слезами, устраивал истерики на кухне... Але он был неприятен.
Однажды, в семь тридцать, как всегда по утрам, завыл сигнал тревоги.
– Летят! Пунктуальные, сволочи! Эх, если б можно было, я бы им... – зашелся в истерике Борис за стеной.
Аля быстро оделась и спустилась в бомбоубежище. Бабушка осталась в квартире – у нее так распухли ноги, что она уже не могла передвигаться.
Взрывы, содрогания земли...
Когда Аля вылезла из убежища, оказалось, что разбомбили соседнюю булочную.
– Граждане, не расходитесь! – командовала Роза, управдом. – Берем лопаты, откапываем тех, кто остался в живых. Не расходиться! Вас завалит, вас тоже откапывать будут!
Но никто и не думал расходиться.
Аля взяла лопату и побрела к развалинам булочной.
Доски, битый кирпич, клубы пыли... Борис, выпучив глаза, качал насос – подвал булочной залило водой из прорвавшегося водопровода.
Мертвая женщина. Еще одна мертвая, с ясным спокойным лицом. Ребенок, мертвый. Не испытывая никаких особых чувств, кроме усталости, Аля продолжала копать. Вдруг увидела тонкую руку с длинными пальцами. Отбросила назад доску, а под ней обнаружила тощего, совершенно седого старика с белым от известки лицом. Жив ли?
Аля прикоснулась к его лицу, и старик чихнул. Потом открыл ясные, ярко-синие глаза и произнес мальчишеским голосом:
– Здрасте-пожалуйста... Ты кто?
– Я Аля, – буркнула она. – Жив и радуйся. Кости целы?
– Кажется, да... Оглушило только, – спасенный сел, пощупал затылок. Потом отряхнул известку с волос, и стало ясно, что никакой это не старик, а мальчишка. Ровесник Али, или, может быть, даже младше – уж больно тощий, маленький.
Аля подала ему руку, и он встал.
– Ты меня спасла, – серьезно произнес он. – Ты, значит, моя спасительница. Откопала меня!
– Да ну, брось... – вяло произнесла Аля. – Раз живой-здоровый, бери лопату, откапывай сам других.
Так они познакомились.
Мальчишку звали Дмитрием, Митькой, и был он действительно ровесником Альки. Жил на соседней улице, до войны ходил в соседнюю школу.
И как-то так само собой, незаметно, они подружились. Два подростка – бесплотных и бесполых, две тени в аду блокадного города.
Вместе дежурили в группе самозащиты – сбрасывали с крыши дома фугаски. Вместе таскали воду из Невы (к тому времени в Ленинграде уже не работали ни водопровод, ни канализация, ни отопление). Вместе искали дрова для «буржуйки». Вместе сидели в бомбоубежище, пока метроном бесстрастно отсчитывал секунды. Отнимали кошку у какого-то дядьки – тот собирался ее съесть, судя по всему. Разыскивали мать потерявшегося ребенка. Вместе ходили на концерт Клавдии Шульженко.
Однажды Митя пришел к Але и ее бабушке с мешком.
– Во, гляди, чего принес! – с гордостью произнес он. – На часы выменял.
– Что это? – удивилась Аля, заглянув в мешок. – Это же обычная земля!
– Скажешь тоже! Это земля, которую возле Бадаевских складов накопали. Когда склады горели, песок расплавился, рекой по земле тек... Живем! Где у вас тут кастрюли?
Аля с удивлением наблюдала за своим новым другом. Митя растворил землю в воде, дал ей отстояться, слил в другую кастрюлю, оставив на дне первой песок, и вскипятил бурую воду. Запахло кофе.
– Сладкое... Я ж говорю – тут сахар расплавленный, кофе тоже... Вкусно?
– Очень, – обжигаясь горячим напитком, честно сказала Аля. – Ты тоже пей, чего смотришь!
– Мне, мне кофею дайте! – требовательно закричала Ольга Михайловна из своего кресла. – Немедленно!
– Ну как же без вас, бабушка... – усмехнулся Митя и подал старухе земляного варева. – Без вас никуда!
– Митька, ты знаешь, а ты ведь мне снился... – вдруг вспомнила Аля.
– Когда? Сегодня?
– Нет, раньше. Давно. Так бывает? Может быть, вещие сны действительно существуют, да?
– Не знаю.
– Ты прямо нас спасаешь, Митька...
– Брось... Ты меня тоже спасла, забыла? – он посмотрел ей в лицо своими ярко-синими, точно летнее небо, глазами.
Аля вздохнула.
А потом, осторожно отпивая из чашки, Аля снова подумала об Артуре. Где он, что делает. Виновен или нет...
* * *
...О том, что скотина Макс издевается над ней, Саша могла сообразить еще вчера.
Отпросившись на час раньше у Бураковой, Саша поехала в метро на противоположный конец Москвы. В жуткой давке, кстати сказать... Затем села в маршрутку и долго кружила в ней мимо гаражей и гигантских труб – по какой-то пролетарской окраине.
– Пожалуйста, вот здесь остановитесь! – крикнула она водителю, сверяясь со своими записями, которые ей вчера надиктовал бывший муж.
– Что, здесь остановить? – почему-то удивился водитель маршрутки.
– Да, здесь. А почему вы спрашиваете?
– Да так... – водитель послушно затормозил возле набережной.
Саша вылезла из маршрутки и огляделась. Все приметы совпадали.
Набережная. Длиннейший забор, за которым рычат экскаваторы и видны многометровые кучи песка. Из воды торчат сваи, рабочие сваривают арматуру... Табличка – строительные работы ведет фирма такая-то, до такого-то квартала такого-то года, просим извинения за временные неудобства. Именно у этой таблички Макс и велел ждать его.
Ознакомительная версия.
