Малышкам удалось заполнить огромную пустоту в ее душе, образовавшуюся после потери сына. Николь и Айрин стали смыслом жизни Джинни так же, как когда-то их мать. Джинни знала дочерей Бэрил Лоу гораздо лучше, чем она сама, именно ей, а не матери доверяли девочки все свои маленькие тайны. А когда подросли, делились с ней тем, чем никогда не поделились бы с матерью.
Но после поездки по странам Средиземноморья Николь и Айрин изменились. Николь все время где-то пропадала, а Айрин вообще не выходила из дома. Она бесцельно слонялась по комнатам, бродила по саду, часами сидела, уставившись в одну точку. Это было так не похоже на живую и неугомонную Айрин, что Джинни не знала, что и думать.
Однажды старая экономка увидела, что девушка плачет. Джинни вообще не помнила, чтобы Айрин проливала слезы по какому-либо поводу. Даже когда уехал ее отец, она не так страдала. А уж как она любила отца!.. Джинни пришла к выводу, что Айрин влюбилась. Ничего другого тут и быть не могло. Раз Айрин на этот раз не спешила поделиться с нею своими проблемами, Джинни решила начать разговор сама.
— Расскажи-ка, с кем вы познакомились на пароходе? — попросила она.
Но Айрин неожиданно спросила:
— Джинни, почему мама не хочет говорить об отце?
Джинни растерялась. Она вспомнила день свадьбы Бэрил, ее роскошное белоснежное платье, похожее на облако кружев. Невозможно было бы выглядеть более красивой, чем юная невеста. Бэрил было столько же лет, сколько сейчас ее дочери. Она была так же взволнована, но счастлива.
В тот день Бэрил разбудила Джинни на рассвете.
— Что случилось, дорогая?
— Джинни, скажи, что ты думаешь?
— Ты имеешь в виду Дэна?
— Да. Это очень важно… Ты никогда не ошибаешься.
— Ну уж… Хорошо, я скажу тебе. Он хороший человек, Бэрил… но он не любит тебя. Не любит.
Бэрил улыбнулась.
— Я это знаю. Но он полюбит меня, вот увидишь.
Все опасения Джинни оправдались. Бэрил не добилась своего.
— Твоей матери нелегко пришлось, и она, естественно, не хочет…
— Но ведь прошло десять лет, Джинни, разве я не имею права знать обо всем?
— Конечно, Айрин, но… — Джинни совсем не хотелось ворошить старое.
— Тогда расскажи ты. Николь только перечислила факты.
— Разве этого недостаточно?
— Ерунда. Факты — мертвая вещь. Они ни о чем не говорят.
— Почему вдруг такой интерес к этой истории? — удивилась Джинни.
— «Вдруг»? То есть мне надо подождать еще десять лет? — язвительно спросила Айрин.
— Ты не так поняла… я…
— Хватит считать меня ребенком, Джинни.
Джинни невольно улыбнулась. Да, совсем недавно Айрин перед сном с таинственным видом рассказывала ей, как подсыпала сахар в кофе Николь по утрам. Николь терпеть не могла сладкое и злилась, не догадываясь, чьих это рук дело. Джинни почувствовала легкую грусть. Как незаметно повзрослела эта шалунья, любившая засыпать, крепко обнимая куклу или плюшевого медведя! Зачем ей вступать в жестокую жизнь, заставляющую ее личико замирать от боли?..
— Отец любил ту женщину? — продолжала допытываться Айрин.
— Какое это сейчас имеет значение?
— Если бы не имело, я бы не спрашивала. Ее имя Синтия Грэхем, не так ли?
— Скажи мне одну вещь. — Джинни пристально посмотрела на Айрин. — Все это как-то связано с вашей поездкой?
— Ну хорошо, — вздохнула Айрин, — я расскажу тебе, Джинни. Я познакомилась на пароходе с ее сыном.
— Синтии Грэхем?
— Да.
— И сколько ему сейчас лет?.. Наверное…
— Он на год старше Николь.
Джинни вздохнула. Вот в чем дело. Трудно себе представить более сложную ситуацию.
— Можешь больше ничего не говорить, — тихо сказала она, — мне все ясно. Я тебя знаю прекрасно.
— Хорошо, что есть человек, которому ничего не нужно объяснять, — сквозь слезы улыбнулась девушка.
— Это серьезно, Айрин?
— Для меня это все.
Айрин не любила громких слов. Только настоящее чувство могло их вызвать. Джинни поняла, что прошлое снова крепко вцепилось в их жизнь. Неужели оно никогда не оставит их в покое? Разве мало они выстрадали тогда? Видимо, нет, если из всех мужчин Айрин выбрала именно сына Синтии Грэхем.
— Дорогая, неужели ты думаешь, что это возможно?
— Прошло десять лет, Джинни. Почему бы не жить настоящим?
— Очевидно, молодой человек так не думает, — осторожно сказала Джинни.
— Да, в этом-то все и дело.
Айрин уронила голову на руки. Ее спина вздрагивала от сдерживаемых рыданий.
— Послушай меня, девочка. Нельзя просто вычеркнуть из жизни то, что хотелось бы забыть. Между вами всегда будет пропасть. Две разрушенные семьи — не пустяк. Но даже это поправимо. А вот отца твоего приятеля не вернуть. Самоубийство — страшная вещь.
— Я знаю, Джинни. Но все же…
— Пройдет еще хоть сто лет, но он не забудет. И знаешь… вряд ли ты полюбила бы его, если бы он мог забыть.
— Но я полюбила. И что мне теперь с этим делать?
Не в силах продолжать этот тяжелый разговор, Айрин, не скрывая слез, побрела к себе в комнату. Расстроенная Джинни осталась сидеть, уставившись в одну точку. Айрин за последние дни стала похожа на привидение. Круги под глазами, отсутствующий вид. До чего она доведет себя, если и дальше будет продолжать в том же духе?.. Лучше не думать об этом.
Айрин лежала на кровати, закрыв глаза. Хватит плакать. Слезы ничего ей не дадут. Ничего, кроме красных глаз и распухшего носа.
После возвращения домой их отношения с Николь стали натянутыми. Айрин пришла в себя после оглушительных новостей и проанализировала случившееся. Она поняла, что произошло на пароходе. Николь сразу узнала, кто такой Дональд. Она захотела испытать на нем свои чары и во что бы то ни стало влюбить его в себя, поэтому и обманывала их обоих. Раскрыть карты могла ее заставить только ревность. Николь догадалась, что они с Дональдом стали сближаться, и решила разрушить все одним махом. Отплатить сразу обоим. Айрин не сказала Николь ни слова, но та поняла, что младшая сестра обо всем догадалась. Они стали избегать друг друга.
В комнату вошла Бэрил Лоу. Каждый раз, глядя на нее, Айрин не знала, верить или нет, что эта блистательная холеная женщина — ее мать. Ее вид был настолько безупречен, что невозможно было себе представить такую ситуацию, когда беспорядок в одежде или прическе нарушил бы общее впечатление удивительной законченности. Бэрил напоминала изваяние из мрамора.
Красота Николь была более реальной и живой. Она казалась ожившим портретом своей матери, только слегка смягченным. Ее лицо не покидала капризная гримаска — выражение, совершенно не свойственное Бэрил. Вот уже десять лет ее лицо было неподвижным и ледяным почти всегда.
