Мария в ответ на мое недоумение относительно причины враждебности мадемуазель Софи сказала:
— Эган говорит, что она тронулась. — Она вроде бы поколебалась, решая, стоит ли продолжать, но, стараясь казаться веселой, призналась: — Она стала как ребенок. Я нашла мертвого паука в ящике для подушек. Я понимаю, что он мог попасть туда из прачечной, но… Я иногда открываю дверь, а она стоит там, будто подслушивая. Не понимаю, что она хочет услышать. Эган никогда не остается у меня слишком долго, да и заходит он нечасто. Она просто не понимает, что делает. И вы не должны обращать внимания, Керри.
Большую часть времени Мария проводила с Эганом, поэтому могла выбросить из головы эту мадемуазель Софи. Если она не помогала Эгану в работе по отелю, то они ездили на маленьком автомобиле, который мы арендовали, с Эганом за рулем, в Белан-ле-От на рынок и в Дьенн — за более серьезными покупками или в кино. Иногда они даже ездили в Ниццу или Канн и возвращались очень поздно; в такие дни она тщательно причесывалась и надевала длинную юбку, из чего я заключала, что они ходили на танцы.
Она постоянно просила, чтобы я присоединилась к ней, но я с таким же постоянством отказывалась. Я вовсе не хотела исполнять роль дуэньи, что, согласно договору, и не было моей работой. Я не возражала против того, чтобы остаться в одиночестве. Ходила на склоны гор писать этюды и к вечеру совершенно обессилевала от солнца и пьянела от свежего воздуха.
Подсознательно я ожидала, что Конор придет поговорить со мной, но он никогда не делал этого. Он мог бы зайти и поприветствовать меня, хотя бы как управляющий отелем, но, похоже, он избегал встреч со мной. Впрочем, он был занят с утра до ночи. Сколь бы рано я ни выходила утром с этюдником через плечо и ленчем в сумочке, состоящим из хлеба с сыром и фруктов, я неизменно слышала стук его молотка или визг пилы из-под навеса, где находилась столярная мастерская.
В письмах к мисс Уолдрон я каждый раз писала о том, как упорно работают братья. И еще о том, что Мария счастлива. Сначала я думала, что обязанности по обслуживанию отеля, которые она взяла на себя и которые целиком заполняли ее день, быстро избавят ее от чар как отеля «Ферма», так и самого Эгана. Но эта работа, казалось, приносила обратный эффект. Мария, без всяких усилий со своей стороны, вызывала у постояльцев дружелюбное отношение, а Эган становился в ее глазах все более желанным, когда она работала, не отходя от него. Я все больше убеждалась, что чувство Марии — не та любовь, которая случается у школьниц. Она действительно влюблена.
Когда я писала об Эгане, никогда не подчеркивала его обаяния. «Обаяние» — это слово, которое приведет мисс Уолдрон в ярость, это омрачило бы не столько чувства Марии, сколько мои. Эган обладал чем-то большим, нежели обаяние, и Мария это тоже чувствовала, я была в этом уверена. Под обворожительной внешностью было что-то твердое — решимость или цель? — и уверенность в победе. Эту уверенность могли внушить ему женщины. Работая за стойками шикарных гостиниц, он неизменно становился объектом внимания богатых одиноких женщин, которые только и делают, что ищут новых ощущений и любви. Но каковы же его намерения? Жениться на такой богатой девушке, как Мария, или что-то большее?
Однажды утром, выходя из дому, я остановила Сильвию и попросила ее сменить хлопчатобумажный коврик у моей кровати. Прошлым вечером я пролила на него льняное масло из неплотно закупоренной бутылочки в моем этюднике.
— Простите, но мадемуазель Софи…
Сильвия выглядела очень несчастной. Она оглянулась. Дверь в кладовую была открыта, но мадемуазель Софи нигде не было видно. Сильвия быстро метнулась в кладовую и вернулась со свежим ковриком, а испачканный маслом взяла у меня и сунула в самый низ кипы грязного белья. Я зашла в свою комнату за этюдником, а на обратном пути увидела мадемуазель Софи с испорченным мною ковриком в руках. Обращаясь к Сильвии, она что-то быстро говорила голосом, который более напоминал шипение змеи.
Мне пришлось вмешаться:
— Это моя вина, мадемуазель Софи. Я настояла, чтобы мне дали чистый коврик.
— Как вы можете настаивать в этом доме! Вы, незваная гостья!
— Нет, я клиент гостиницы, который платит деньги, — спокойно ответила я.
— Слуги не допущены к льняному белью!
Сильвия побледнела от гнева.
— Вы назвали меня воровкой!
— Этот дом проклят! Одни воры и преступники…
— Если вам надо кого-то обвинить за этот коврик, то вините меня, а не Сильвию, — сказала я, хотя сомневалась, что она в гневе слышит то, что я говорю. Вся эта сцена была отвратительна. Эту мадемуазель Софи следовало изолировать от всякого общения с гостями.
Я не увидела Сильвию, когда вернулась; других постояльцев в отеле не было, и за обедом прислуживал Эган. Поэтому я решила, что Сильвия пораньше отправилась домой. Эган и Мария исчезли сразу же после обеда, а я взяла стакан бренди и решила посидеть на террасе, пока не стемнеет. Я уже собралась подняться к себе, когда появился Конор. Мое сердце сжалось; вот, наконец, мы и встретились.
Почти сразу я поняла, что он хочет сказать что-то неприятное. Но буквально остолбенела от его слов:
— Будет лучше, если вы позволите Софи отдавать приказания слугам.
Наконец я обрела дар речи:
— Отдавать приказания слугам?
— Софи в истерике. Она сказала, что вы вмешались в ее разговор с Сильвией, и та ушла.
Вот теперь я разозлилась.
— Я только попросила у Сильвии чистый коврик, и она мне его дала. А вот мадемуазель Софи назвала ее воровкой.
Конор с удивлением уставился на меня:
— Черт возьми! Прошу меня извинить.
Я была глубоко оскорблена и вовсе не собиралась прощать его.
— Мне кажется, вы должны поговорить с мадемуазель Софи о том, как она ведет себя с вашими гостями.
Он перевел дыхание.
— Софи бывает неразумной, но ведь она выполняет свою работу.
— Вы так думаете?
— Что вы имеете в виду? — Конор удивленно поднял брови.
— Я не часто останавливаюсь в отелях, даже таких больших, как «Ферма», — сказала я. — И вовсе не привыкла к шикарным условиям. Но заметила: во французских отелях всякое может быть, но всегда гарантирована чистая постель и чистый стол. Но только не здесь.
— Но у нас отличная пища. — Казалось, он был смущен.
— Так и есть. Берта просто великолепна. Но скатерти! И весь этот потрескавшийся фарфор… А простыни! Да и все выглядит так, будто требует хорошей чистки.
Казалось, он с трудом осмысливает сказанное:
— Я никогда не думал… Догадывался, конечно, что все ветшает, но совершенно нет денег, чтобы заменить это. — Он посмотрел на меня. — Вы не должны обвинять в этом Софи.
