Я закатываю глаза, вытаскиваю десять долларов, как обещала, и бросаю их ему на колени.
— Тебе повезло, что я вроде как люблю невоспитанных девушек с гадким отношением к людям, — подмигивая, говорит парень.
Я скрещиваю руки и смотрю в окно, скрывая ухмылку. Не знаю, что со мной не так или почему я такая, какая есть, но, боже, если бы я могла буквально изменить свой вкус в парнях, то так бы и сделала. Зак Райли — это худший кошмар любого отца. Он работает на заправке, которой владеет его дядя, и только тогда, когда ему этого хочется — в основном когда нанюхается и желает перекусить бесплатными закусками. И это, несомненно, лучшее место, чтобы снять какую-то ничего не подозревающую девочку-подростка, чтобы лапать её во время затяжки.
Зак ленивый, самовлюблённый и думает, будто он божий подарок для женщин — не то чтобы это было неправдой. Эти густые угольно-чёрные волосы, завораживающие карие глаза, шесть кубиков пресса и плохое отношение — девушки слетались к нему, как мотыльки на пламя. Зак может быть божьим подарком для женщин, но только когда мы этого самого Бога взбесим.
На самом деле, не могу сказать, что он мне не нравится. Нравится. Он ближе всех стоит к ярлыку «Лучший друг», но в отличие от других девчонок, я знаю, что Зак — испорченный товар. Его нельзя изменить, и у нас нет счастливого конца. Мы тусовались вместе, курили траву и занимались сексом, когда появлялась нужда последние семь месяцев. Иногда, когда он сильно под кайфом и убирает свои колючки, я вижу брешь в образе плохого парня. Возможно, однажды, через несколько дней рождений, он повзрослеет и решит изменить свою жизнь. Зак очень умный, у него почти высший балл по ACT4, но парень ненавидит школу и показывается там только тогда, когда у него подходящее настроение или когда в этом есть какая-то выгода для него. Он уже почти получил диплом, так что больше не будет слушать, как родители ворчат на него.
Однажды мы чуть не попали в аварию, потому что он не хотел ранить растерянного бельчонка, который выбежал на середину дороги, так что я знаю, что у Зака есть сердце, даже если он его не слушает, но точно не мне исцелять этого сломленного парня. Позволю другой девушке прорываться через его самодовольную, тщеславную, хоть и супергорячую наружность.
— Так твоя мама отсылает тебя в тюрягу? Закуёт в кандалы? — смеётся парень, затягиваясь сигаретой.
— Это не смешно. Я не могу пойти в какой-то паршивый интернат или военный лагерь, — глумлюсь я.
Зак посмеивается.
— Не похоже, что твое отношение нуждается в исправлении или в чем-то подобном.
— Только ты так думаешь, — сплюнула я.
— Эй, я знаю, что в ближайшее время не получу никаких наград за дружелюбие, но я парень. Тёлки думают, что это классно. Моя мама считает, что на моём этапе жизни это нормально, даже ожидаемо, но ты же девушка.
Чувствую, как морщится моё лицо.
— Что это значит?
Зак смеётся, прежде чем снова затянуться сигаретой.
— Это значит, что ты не можешь быть женской версией меня. — Он смотрит на меня с ухмылкой, которую я считала сексуальной, но сейчас она раздражает.
— Оу, мои жизненные стремления разрушены, — саркастично говорю я.
— Я просто пытаюсь сказать, что ты не можешь делать то, что делаю я, что делают все парни. Это будет выглядеть плохо. Особенно с отчимом, у которого такие политические стремления, — поясняет он, прежде чем забарабанить по рулю сольную партию радиопесни.
— Мне плевать на его мечты о становлении мэром, губернатором или кем-то там ещё. Я не собираюсь меняться, потому что он — меркантильный придурок, — защищаясь, отвечаю я.
— Послушай, дело не только в этом. Ты можешь вести себя… иногда, как стерва, и я говорю об этом в лучшем из возможных смыслов, — пожимая плечами, говорит Зак.
— Ты не можешь назвать кого-то стервой в лучшем смысле этого слова.
— Слушай, знаю, что это восьмидесятые, равноправие женщин и прочие хорошие дела, но по большому счёту девушек хотят видеть милыми, скромными, умными… Ну, поскольку ты милая, то необязательно должна быть умной. Ты ведь понимаешь, о чём я, — заканчивает он, и под конец разговора я добавляю звук радио. — Не трогай радио. — Зак снова убавляет его.
— Мне не хочется разговаривать. Я просто хочу слушать музыку, прежде чем засяду в автобус, бог знает на сколько, — срываюсь я.
— Эй, это моя машина,
— Машина твоего брата, — исправляю я Зака.
— Я за рулём, и, если я хочу разговаривать, мы разговариваем.
— Кто-то отобрал твою траву? С какой стати ты решил поучать меня?
— Я не собираюсь тебя поучать, просто пытаюсь донести кое-какие хорошие мысли, чтобы твою задницу не упаковали в школу-интернат, — говорит парень, и его голос становится громче.
На мгновение мне кажется, что он обиделся.
— Ты говоришь мне, чтобы я стала другой, чтобы я изменилась, а это не круто!
— А сейчас ты настоящая? — спрашивает Зак.
— И что это должно означать?
— Я просто помню девочку по имени Гвен Дуайер. Она была четырнадцатилетней отличницей, волонтёром в банке крови и везде следовала за своей старшей сестрой, словно та была Иисусом. Она была тихой, милой. Такая девушка была бы идеальной дочерью для любого политического кандидата, — говорит он.
Чувствую, как вспыхивает моё лицо.
— Случилось что-то такое, что заставило тебя сказать: «К чёрту этот мир и всех в этой долбаной вселенной». Ты взбешена, и, эй, возможно, у тебя есть на это право, но глубоко внутри ты всё ещё та маленькая милая девочка, которая может играть по правилам и быть такой, как им нужно.
С каждым его словом я становлюсь всё злее и злее.
— Останови машину, — тихо говорю я.
— Зачем? Хочешь писать или что?
— Останови! — кричу я и парень ударяет по тормозам.
— Тише. В чём проблема? — зло спрашивает он, пока я открываю дверцу машины, утягивая за собой сумку, и выхожу на обочину дороги.
Зак всё ещё сидит в машине и смотрит на меня, словно на психа.
— Я поймаю другую машину. Ты можешь ехать. не забудь свои десять баксов! — кричу я.
Он выглядит шокированным, а затем смеётся.
— Залезай в машину, ребёнок. — Парень говорит это так, словно всё это — шутка, словно я сама шутка. Ненавижу, когда он зовёт меня так или называет словом «малыш».
— Я не ребёнок и не малыш. Ты всего на год старше меня, и если видишь во мне только ребёнка, то это делает тебя педофилом, поскольку ты несколько месяцев пытался залезть ко мне в трусы, — ору я.
— Что я сделал? — ничего не понимая, спрашивает он.
— Ты не заткнулся. Я всего лишь хотела доехать до автостанции без длинных разговоров, без лекций, без советов — просто поездка. Не знаю, может, это полнолуние или ещё чего, но ты ведёшь себя не как мой знакомый Зак. Зак, которого я знаю, забрал бы свои десять баксов, врубил бы радио и заткнулся, чёрт возьми, и ожидал бы от меня того же. Итак, тот парень сказал бы мне забираться обратно в машину? Потому что этот парень меня реально выбешивает.
Зак качает головой и улыбается.
— Или я мог бы уехать со своими десятью баксами и оставить тебя на попечение полиции или какого-то серийного убийцы. — Он пожимает плечами с безразличным и таким знакомым самодовольством.
— Это уже что-то, — говорю я с лёгкой улыбкой.
Я запрыгиваю обратно в машину, и, как и посоветовала, он врубает радио в случайном порядке, иногда напевая, когда начинается одна из его песен. Краем глаза наблюдаю за парнем. Иногда забываю, что Зак здесь вырос и знает о людях столько же, сколько и я. Но он такой разный, и иногда я забываю об этом. А временами такое чувство, словно он с другой планеты.
Когда мы наконец добираемся до автостанции, Зак выключает музыку.
— Ваша остановка, моя леди.
— Ты сегодня был таким странным. Мне это не нравится, — говорю я, прежде чем выпрыгнуть из машины и закрыть дверь.
Он наклоняется ко мне.
— Тебе во мне нравится всё.
Закатываю глаза.
