Она смотрит на меня с очевидным непониманием.
— Прости. Я люблю тебя, но мне не стоило приезжать, — поясняю я, хватая сумочку и направляясь к двери.
— Послушай, поэтому мы и не говорим о том, что случилось. Это не имеет значения. Всё, произошедшее в прошлом, неважно. Важно только то, что мы смогли все пережить, не позволили этому разрушить нас. Так могло случиться, но не случилось.
Я должна убраться от неё подальше, прежде чем просто разревусь.
— И это бы не произошло, это не должно разрушить тебя! — кричит Джиа, и я застываю на месте. — Я знаю, как это — когда делают больно настолько, что невозможно выдержать. Это кажется предательством, чувствуешь себя идиотом. Я понимаю, на что это похоже. И знаю, что что-то случилось. Этот взгляд, и ты не можешь спрятать его за улыбкой. Знаю, что ты пришла сюда по какой-то причине, так впусти меня в свой мир.
До сегодняшнего дня не было ничего, что я бы хотела изменить: перемотать время назад и сделать другой выбор. Никогда раньше я об этом не задумывалась. Но сейчас, смотря на свою сестру, после всех этих мучительных дней, я почти что жажду такой возможности. Если бы я могла вернуться и изменить одну вещь, если бы я могла сказать девчонке, которой тогда была, или даже женщине, которой была ещё вчера, что каждый твой выбор имеет цену, я так бы и сделала. Но опять же, девчонка не послушала бы. Тогда я была просто девушкой. которая влюбилась в парня.
В неправильного парня.
Прошлое
Гвен
Семнадцать
Я не понимаю, с чего такая большая проблема. Я могла совершить столько всего ещё более ужасного. Они рассержены. Ну, может чуть больше, чем рассержены, — они в ярости, — и из-за чего? Я немного покурила марихуану, и меня застали во время секса с Заком за трибунами. То есть не то чтобы я занималась сексом и делала минет, но лицо Мартина сейчас такое красное, а мама так крепко переплела руки, что можно подумать, будто я убила чёртово президента.
— Вы понимаете, что мы вам говорим, юная леди? Если вас так вообще можно назвать, — орёт на меня Мартин, меряя шагами гостиную.
— Мам, ты позволишь ему так со мной разговаривать? Он ведёт себя так, словно я какая-то шлюха. — смеюсь я, всё ещё немного навеселе из-за косяка, который и вызвал всю эту нелепую истерику.
— Ну, Гвендолин, ты и не ведёшь себя как леди. Я не могу тебе верить, — ожидаемо добавляет мама.
— Твои поступки отражаются на всей семье. Из-за твоих глупых выходок не только ты выглядишь плохо, но и все мы выставлены не в лучшем свете, — продолжает он.
Я фокусируюсь на потолочном вентиляторе. Он намного интереснее, чем всё, что говорит Мартин. Знаю, как это закончится: меня накажут — они с мамой будут говорить, в каком ужасном состоянии я нахожусь, когда на деле я в порядке.
— Послушайте. Вы, ребята, делаете из мухи слона. Я просто немного повеселилась. Вся эта кампания, может быть, и забавляет вас, но меня она чертовски выводит из себя, — говорю я, скрещивая руки на груди.
— Следи за языком, юная леди! — приказала мама, и её взгляд впивается в меня.
— Извините, это так выбешивает, мать вашу, — хихикаю я и вижу, как их глаза расширяются.
Ладно, возможно, на самом деле это не так весело, как у меня в голове. Было бы прекрасно, если бы они подождали, пока выветрится наркотическая дымка, а потом уже затевали этот разговор. Так было бы лучше для всех нас.
Пухлое лицо Мартина краснее мака, и он пробегается рукой по своей густой оранжевой шевелюре. Когда папа нас знакомил, я подумала, что так выглядел бы Опи Тейлор3, если бы тому было за пятьдесят, он работал продавцом машин и это был хронический случай натуры деревенщины. Начинаю представлять сырные шарики и взрываюсь хохотом.
— О, так это смешно? Ты думаешь, что это шутка, да? Ну, ты перестанешь так думать, когда мы заберём машину, которую ты не заслуживаешь, и те записи, которые ты слушаешь и которые, вероятно, убивают твои последние мозговые клетки, — говорит он, складывая руки на груди в своем костюме из полиэстера.
— Ты не можешь забрать мою машину, Мартин. Это был подарок моего настоящего отца, — напоминаю я, начиная считать этот разговор больше раздражающим, чем забавным.
— Я могу забрать твою машину, — заявляет мама. — Я могу забрать машину, одежду и всё остальное, потому что оно принадлежит тебе благодаря нам. Ты — ребёнок, и с каждым днём всё больше доказываешь это. Ты эгоистичная и самовлюбленная, но неглупая. Если бы я не знала тебя лучше, то подумала бы, что ты намеренно так поступаешь. Но я отбрасываю эту мысль, потому что не вынесу, если мой ребёнок вырастет таким равнодушным и незрелым.
Чувствую боль в груди.
— Подумаешь! Я не пыталась ничего саботировать! Просто хотела немного повеселиться. Ты знала, что это такое, когда папа был жив!
— Смените тон, юная леди, — предупреждающе говорит она с блеск в глазах, от которого хочется плакать.
— Я просто не понимаю. Что я тебе сделал, Гвен? Что такого я сделал, чтобы ты относилась ко мне так пренебрежительно? — спрашивает Мартин таким тоном, от которого люди думают, будто ему действительно важно их мнение, когда на самом деле ему насрать. Он спит и видит, когда в один прекрасный день я сяду в автобус и не вернусь. — Я знаю, что я не твой отец. Он был хорошим человеком, если кто-то и знал об этом, так это я….
О боже, он так «искренен». Какая прекрасная актёрская игра. Такой обман хорошо работает с людьми, которые покупают машины на его стоянке, и с жалкими болванами, что разъезжают на тачках, которые не могут себе позволить.
Я улыбаюсь ему.
— Конечно же, знаешь. Ты был его лучшим другом и не прождал даже полугода после его смерти, чтобы приударить за его женой. — Я пожимаю плечами.
Не думала, что такое возможно, но бледное лицо Мартина становится ещё белее, и даже смуглое от природы лицо матери становится чуточку светлее. Мартин медленно кивает и выходит из комнаты. Мама поднимается и подходит ко мне.
— Посмотри на меня, Гвен, — говорит она мягким, но строгим голосом. Я смотрю на неё, и она тихо произносит: — Мы все скучаем по твоему отцу.
Я смеюсь. Она не могла этого сказать. Они никогда не говорят о нём. Все наши фотографии внезапно «потерялись» через пару недель после их с Мартином свадьбы, словно папы никогда и не существовало.
— Я скучаю по твоему отцу, — решительно говорит она.
— Да, конечно, — закатывая глаза, соглашаюсь я.
— Думаешь, я не скучаю по нему? Ты его точная копия. Каждый раз, когда я смотрю на тебя, вижу его, — печально говорит мама. — Ты красивая, умная и попусту растрачиваешь это. Ты же знаешь, что папа не захотел бы, чтобы ты вела себя так.
— Не вмешивай в это отца. Если бы он был здесь, всё было бы по-другому.
Горло горит, но я не предоставлю ей возможность увидеть мои слёзы.
— Ты поступаешь так, потому что скучаешь по нему? Может, стоит посетить психолога, поговорить с кем-то ещё? — ласково говорит мама.
Появляется её южный шарм, как говорил папа. С ним такое прокатывало, это работает почти со всеми. Но не со мной.
— Ни с кем я не хочу видеться. Просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Я не хочу быть ни на одной фотографии или притворяться для интервью счастливой семьёй. Плевать на то, что Мартин здесь главный. Я просто желаю, чтобы меня оставили в покое! — Голос получился намного злее, чем я планировала.
Мама кивает.
— Ну, будет тебе покой. — Она спокойно проходит мимо меня к двери. — Ты наказана. Три недели. Ни телевизора, ни телефона, ни машины. Отдай свои ключи.
— Ты издеваешься? Сейчас же весенние каникулы!
Я не верю. Думала, что получу максимум неделю дополнительной работы по дому. Но это же просто смешно.
— Ни капельки, Гвендолин, — язвительно говорит она. — Ты растрачиваешь жизнь на наркотики и ведёшь себя как шлюха, так что я не издеваюсь! Ты моя семнадцатилетняя дочь, и я не потерплю такого. Ты совершенно отбилась от рук, и независимо от того, как ты относишься к Мартину, сейчас благодаря ему ты можешь водить свою машину, носить любимые дизайнерские джинсы и у тебя есть крыша над головой. Ты больше не будешь, и я знаю, что говорю, неуважительно относиться к Мартину, или хочешь верь, хочешь нет, закончишь свой выпускной год в школе-интернате в Бирме!
