себя, я поднялась на этаж выше. В кабинет Ветрянского. И чем ближе подходила, тем лучше до меня доносились голоса людей.
Пьяные, весёлые, злые.
Распахнула дверь и тут же едва не задохнулась от дыма, обжёгшего пазухи носа. Здесь ужасно накурено. И стоял весьма специфический запах.
Сам Ветрянский восседал в своём директорском кресле, закинув одну ногу на подлокотник. Пьяный вусмерть. Но я помнила, что этот человек умеет моментально трезветь, когда вопрос касается его бизнеса. И сейчас, стоило ему перевести мутные глаза в мою сторону, как взгляд тут же сфокусировался. Вцепившись в меня.
– Проходи, Цветочек, – крутясь на стуле, делает жест, будто предлагая располагаться в его апартаментах, – что ты как неродная? Здесь все свои. Смотри, даже мамочка твоя тут. И возможно, новый папочка.
Я резко обращаю внимание на пару, что расположилась на диване. Не сразу заметила их, когда вошла.
Женщина лежала во фривольной позе. А мужчина прижимал её к себе. И каждая деталь говорила об их недавней близости.
Ощутив отвращение, смешанное с неловкостью и стыдом, я отвела глаза. Сцепила зубы, заставляя себя оставаться здесь.
– Владимир, – обращаюсь я к Ветрянскому, – я погашу долг. Но не сегодня. Соберу деньги, клянусь. Только дай мне сутки.
Наркоман крутится в кресле, задумчиво изучая меня и жуя зубочистку.
– Сегодня, Цветочек. Долг вернёшь сегодня.
– Но… – начинаю.
– Заткнись и слушай, – перебивает, наклоняясь вперёд и складывая руки на столе, как серьёзный бизнесмен, – тебе нужно доставить вот эту сумку по одному адресу. Работа непыльная. А все долги будут тут же забыты.
Он улыбается по-акульи, кивает в сторону реплики известного бренда. А я смотрю на этот логотип и думаю. Сколько мне дадут лет за то, что находится внутри неё, если меня поймают.
– Что там? – спрашиваю, не отрывая глаз от сумки.
Будучи дочерью преступника, я всегда видела грань между грехами. Теми, которые я готова заработать в свою копилку, чтобы потом вариться за них в котле на нижних этажах Ада. И теми, которые считала недопустимыми.
Может быть, если бы не зависимость мамы, я относилась бы к наркоте проще. Но, видя, как она день за днём забирает близкого мне человека, теряющего свою личность, стирающего её собственными руками, словно ластиком, – не могла.
Не желала в этом участвовать.
– Меньше знаешь – лучше спишь, Цветочек. Ты же умная девочка. Не задавай лишних вопросов.
Да, я всегда была смышлёной. И представляла, что меня ждёт, если решу отказаться. Но…
– А если я не хочу? – К чему догадки. Желаю точно знать.
Владимир с ехидной улыбочкой перекатывает по рту зубочистку. Наслаждаясь ситуацией. Своей властью надо мной. Моим страхом, сочащимся из каждой поры.
Взгляд скользит по мне снизу вверх и обратно. Но в нём нет мужского интереса. Он лишь изучает, взвешивает меня, чтобы вынести вердикт.
– Он тебя убьёт, – заявляет вместо ожидаемого ответа, – и даже не поморщится. Если рассчитываешь, что Ямадаев спокойно примет тот факт, что дочка Ветрянского жила у него под боком, то зря. Не рискуй своей красивой задницей. Выполни поручение, и твоя тайна останется со мной. А если сделаешь всё гладко, я и о долгах Вики забуду.
Цепляюсь за его слова, ощущая, что он знает куда больше, чем кажется. Больше, чем мне соизволил поведать Соломон.
– Что ты хочешь сказать? – делаю нерешительные шаги к его столу, пока не касаюсь его ногами, и вглядываюсь в выцветшие светлые глаза на усохшем лице. – Что произошло между отцом и Ямадаевым?
Наркоман вольготно откидывается на спинку кресла, щурится, словно ему не хватает диоптрий, чтобы заглянуть в меня поглубже. До самой печёнки.
– Я всего лишь скромный бизнесмен, почём мне знать, что могли не поделить сильные мира сего, – Владимир пожимает плечами, однако ехидство скользит в каждом жесте. Он играет со мной, приоткрывая завесу тайны и тут же захлопывая её перед моим носом.
Опускаю взгляд, изучая грязный пол под ботинками. Времени нет. Необходимо делать выбор, иначе его сделают за меня.
Наверное, именно сейчас я осознала, насколько ничтожна моя жизнь. Насколько я в ней пешка. Разменная монета. И не имею ни возможности противостоять обстоятельствам, ни права голоса.
От этой жгучей чёрной обиды по щеке заскользила солёная, разъедающая кожу слеза. Я порывистым движением стёрла это доказательство собственной слабости и никчёмности. Остро и ясно понимая, что, возможно, жить мне осталось считаные часы.
Ведь неспроста Ветрянский вызвал именно меня на это грязное дело. Меня не жалко.
– Куда нужно доставить сумку? – спрашиваю сухим, скрипящим от напряжённых связок голосом, поднимая на него взгляд, преисполненный решимости, осознавая всю безвыходность ситуации.
Удовлетворённый моим вопросом, как знаком капитуляции, Ветрянский расслабляется в кресле. Стекает в него, словно тело, лишённое костей. Бесформенная масса, накачанная запрещёнными веществами.
– Тебе нужно добраться до города в четырёхстах километрах от столицы, – произносит и следит за реакцией, будто такое расстояние может меня спугнуть, но абсолютно всё равно, куда он меня направляет, – любым путём: поездом, на такси, на автобусе. Главное, чтобы тебя не досматривали.
Он кидает на стол листок с координатами для меня.
– Хорошо, – киваю, соглашаясь, – только я заберу маму.
– Не-е-ет, – растягивает он со смешком слова, – сначала – деньги, потом – стулья.
– Я без мамы никуда не поеду. И делай что хочешь, – смотрю устало и безразлично.
Мне ведь нечего терять. По моим глазам всё видно.
– Ну хорошо. Забирай её и сумку не забудь. Она должна быть доставлена не позднее завтрашнего вечера. Груз в ней стоит дороже, чем вся твоя жизнь. Не будет вечером сумки – не будет тебя живой. Поняла?
Я киваю, высоко задирая подбородок. Ощущая омерзение. Подхожу, забирая сумку, удивляясь её тяжести. Сколько же там наркоты? Много килограммов. Мамочки… Если меня с ней где-нибудь поймают, мне никогда не видеть белого света.
Пытаюсь собраться, взять себя в руки. С ужасом думая о том, как вытащить отсюда мать в почти бессознательном состоянии.
Закидываю на плечо свою поклажу, придавливающую меня к земле. И ударяю мать со всей силы по щекам. Она со стоном, недовольно открывает свои красивые глаза.
Смотрю на неё, не понимая, почему она выбрала не меня. Почему, когда умер брат, она отвернулась от меня. Погрязла в своей боли, забыв о том, что у неё есть ещё один ребёнок, который в ней тоже нуждается.
Наверное, я выжила тогда лишь из-за какой-то огромной, необъяснимой тяги к жизни. Вопреки всему, хотя разваливалась на части после убийства самых близких людей. Блуждая по Ледовитому океану, как отколотый от острова кусочек айсберга. Ощущая безграничную, чёрную тоску.
