Небо окрашено в бледно-лиловый и голубой цвета, улицы окутывает туман, покрывая все плюшевым белым облаком. Я иду молча, пытаясь оправдать свои действия и смириться с тем, что только что сделал, но не могу.
Думаю о румянце, вспыхнувшем на ее щеках, когда я стоял у двери, и о пухлых губах вишневого цвета. Я обещал себе, что никогда не приеду сюда, потому что знал, кто здесь живет. Ни за что. Ноги моей не будет в этом городе. Я пытался не делать этого. Давал себе это обещание, потому что знал, кто здесь живет. Я понимал, как поступлю, если окажусь в одном городе с ней.
Выдохнув, издаю стон.
— О чем, черт возьми, ты думал?
Мне никто не отвечает. Правда в том, что я не думал.
Я хотел увидеть ее лицо, узнать, счастливая она или грустная, или просто существует… как я. Не знаю, почему я решил зайти в этот бар. Возможно, никогда и не пойму этого, но мне нравится думать, что причина никак не связана со мной. Было рискованно находиться тут, потому что я не мог контролировать ситуацию.
Я бы солгал, если бы сказал, что не знал ее имени. Я знал, как ее зовут. В тот момент, когда Джорни обошла барную стойку и направилась к нашему столику, я понял, что это она.
Хотел ли я найти ее? Да.
Хотел ли я узнать ее? Нет. Бл*дь, ни за что на свете.
Но все же я увидел то, что хотел, и взял, невзирая на последствия. Я знаю, что это значит. Без сомнений она будет страдать.
Шагаю по улицам, пытаясь оправдать себя. Ничто не приносит облегчения. Иду не спеша той же дорогой вдоль доков, по которой шел с Джорни, когда я так легко вошел в ее жизнь, потому что ее темные глаза пленили меня. Я смотрю на воду, судно едва видно сквозь туман. Дождь заливает пирс. Пахнет пресной водой и соленым морским бризом. Забавно, что я вырос в этом городе, но ни черта не помню о нем, кроме того, как хотел поскорее уехать отсюда.
Прохожу мимо погруженного во тьму бара, лишь фасад освещают неоновые вывески. Я проклинаю себя за то, что вообще зашел в него, хотя знал, что не должен. Бэар не знал, никто не знал, кроме меня, настоящую причину, по которой я переступил порог «Паба Уэлдона».
Направляюсь в дом отца с мыслями о прошлом. Вставляю ключ в замок и поворачиваю его. Старая деревянная дверь с многолетней облупившейся белой краской заскрипела.
Бэар спит на диване, обняв мальчика, которого я редко вижу последнее время. Атлас — причина, по которой я здесь, а может быть, и она тоже. Я бы солгал, если бы сказал, что кто-то один из них.
С трудом вернувшись в реальность, иду к ним, тусклого света из кухни достаточно, чтобы разглядеть лицо Атласа. Его щеки розовые и теплые, темные ресницы трепещут во сне. На мгновение кажется, что я его разбудил, но он спит, не подозревая о моем присутствии.
Рука Атласа соскальзывает с дивана. Я осторожно кладу ее ему на грудь и затем накрываю их одеялом. Как-то странно укрывать моего младшего брата и сына, но это не в первый раз. Я всю жизнь заботился о Бэаре, но не могу отделаться от мысли, что с Атласом я должен стараться лучше. Ради него, ради его матери. Какое-то время наблюдаю, как сын спит. Его глаза, его подбородок, все в нем напоминает о его матери.
— Вот кофе, — бормочет папа за моей спиной хриплым голосом. Он упирается плечом в деревянную раму двери, ведущей в маленькую кухню.
Годы не пощадили его, но он все тот же отважный и опытный мужчина, который научил меня всему, что я знаю о рыбалке.
Папа протягивает мне чашку кофе. Я беру ее и смотрю через его плечо на небо в окне — уже начинает светать.
— Бэар сказал, что вы привезли около тысяч шестисот фунтов тунца?
Киваю.
— Мы хорошо поработали. — Хватаю виски со стола и наливаю его в кофе на два пальца.
— Неплохо для десяти дней. — Не могу понять, отец хвалит меня или критикует. Дело в том, что Флетчер Харди — несравненный мерзавец на воде. Он стал легендой на западном побережье благодаря своему навыку охотиться на длинноперого тунца. Он ловил его всю свою жизнь и знает повадки этой рыбы. Он знает, где ее искать, и выражение «пойдем туда, куда еще не ступала нога человека» к нему не относится. Потому что он был везде. Сделал это еще до того, как вы дважды подумали об этом.
— Вы снова отправляетесь в путь? — спрашивает он с любопытством в голосе. Он ушел из рыбалки несколько лет назад, но у него не отнять желания быть частью этого дела.
Сажусь за стол.
— Наверное, завтра. Хочу провести день с Атласом.
На самом деле, мы должны взяться за работу сегодня. Нам нужно. Мы как раз подходим к тому моменту, когда сможем покрыть наши накладные расходы и заработать на межсезонье. Этот сезон тяжелый — теплая вода оттеснила тунца дальше на юг, и мы приближаемся к его завершению. За последние три месяца мы превратили побережье в золотую жилу, выловив сотни тысяч фунтов длинноперого тунца. Но первые дни сентября уже позади, быстро приближается осень, и сезон подходит к концу. В этом году мы получили самую большую выручку, но все еще не выплатили нашу квоту, предоставленную компанией Snider Fish. Конечно, мы работаем круглый год, ловим в разные сезоны и различные виды рыб, но длинноперым тунцом мы зарабатываем крупные деньги. Нас произвел на свет и вырастил человек напротив меня для охоты на тунца. Это у нас в крови.
Папа сидит, откидывая со лба густые седеющие волосы.
— Я записал Атласа в школу.
Меня охватывает раздражение. Я говорил ему не делать этого.
— Папа, — стону я. — Тебе не нужно было этого делать. Я бы сам его записал, когда мы вернемся в Илвако.
Он наклоняется вперед, упираясь локтями в край стола.
— Я подумал, что Атласу следует остаться здесь. — Его взгляд смягчается. — Так будет лучше.
Ставлю чашку на стол с глухим стуком, мой голос звучит громче, чем следовало:
— Лучше для тебя или для него?
Отец напрягается и пренебрежительно пожимает плечами, но сохраняет зрительный контакт.
— Его воспитывает твоя соседка.
Это неправда, но мой папа так не считает. На самом деле Атлас провел первые пять лет своей жизни на рыбацкой лодке. Он научился плавать еще до того, как встал на ноги, и в год знал, как насаживать наживку на крючок. Только недавно моя соседка начала любезно присматривать за ним, когда мы с Бэаром отсутствовали долгое время. Я не хочу, чтобы моего сына воспитывали чужие люди, но, поскольку его мамы нет рядом, мой выбор невелик. Я должен зарабатывать на жизнь, и рыбалка — это единственное, что я умею делать.
Мой отец, как никто другой, должен меня понимать. И, может быть, поэтому он хочет сейчас заботиться об Атласе. Проводить с ним время, так как он не делал это с нами, когда мы были детьми.
— Ему здесь нравится.
Борясь с раздражением, игнорирую обеспокоенно выражение отца.
— В Илвако ему тоже нравилось, — отмечаю я и ставлю чашку на стол. — У него там друзья.
Когда я привез Атласа с собой две недели назад, то не планировал оставлять его со своим папой насовсем. Я понимал, что десять дней на рыбацкой лодке — не для пятилетнего ребенка. Мне просто нужно, чтобы кто-нибудь присмотрел за ним, пока мы с Бэаром будем охотиться вдоль побережья, пытаясь извлечь максимальную пользу из позднего сезона. И я не мог оставить его с Нией (моей соседкой), потому что она сказала, что больше не хочет меня видеть. Ее можно понять. Я не вел себя мило с ней после ее речи «Я хочу усыновить твоего сына», но опять же, я никогда не бываю милым.
— Атлас не может жить здесь постоянно.
Папа приподнимает бровь.
— Почему бы и нет? — поспешно спрашивает он. — Мальчики, я вырастил вас один.
Технически не один. Он сам вырастил Ретта. Нас с Бэаром, в основном, воспитывала мама. Но я подбираю слова, потому что знаю, куда может привести этот разговор.
— Потому что он мой сын и должен жить со мной в Илвако. Я привез его только для того, чтобы он мог провести время с тобой, но не оставаться здесь навсегда.
Он сосредотачивает внимание на чашке в своей руке.
— Линкольн, ты же знаешь, что я лишь присматриваю за ним.
