на меня и мою семью.
— Это не серьёзно, Читтапон, — горячо выкрикнула я. — Разве так трудно понять? Ты вроде хорошо говоришь по-английски, так почему же ты не можешь уяснить простую вещь — Я НЕ ХОЧУ ПОЛИЦИЮ!
Чувствуя, что нервы сдают, я начала мерить шагами комнату.
— У меня нет намерения навредить тебе! И за руль фургона я села неумышленно! Зато у меня есть навязанное чувство вины, несправедливые обвинения и страх совершить ошибку. Отец пострадает больше всех и тогда будет сложно изменить отношение всего мира к нему, а я не в силах буду ничего сделать, потому что окажусь в тюрьме… — Я обессилено замолчала, вдруг осознав, что дала волю эмоциям, что по щекам бегут слёзы и я выгляжу беспомощно и жалко. Какое ему дело до моей жизни?
— Я предложил тебе вариант. Что ещё я могу сделать? — спокойно говорил кореец. — Ты просишь слишком многого. — Он помолчал. — Когда найдут тот фургон, они снимут отпечатки.
— Ни черта они не снимут. Мы с Эриком избавились от улик. Стёрли отпечатки, забрали все твои и мои вещи, какие нашли.
— Тогда тебе и вовсе не о чем беспокоиться.
— Нет, есть о чём, — выразительно произнесла. — Я не хочу вообще вмешивать полицию. Не хочу засадить подругу в тюрьму. Боже мой! — вознесла руки к потолку. — Подумать только, какое несчастье! Девушке захотелось развлечься. Поверь, тебе бы самому понравилось, не перевернись этот идиотский фургон.
— Сомневаюсь.
Читтапон отвернулся от меня, сложил руки на груди и закрыл глаза.
— Помирать собрался?
— У меня раскалывается голова, — пожаловался кореец.
— Ладно. Ты поспи. У тебя сотрясение.
— Мне холодно.
Я посмотрела на плед, который принес Забдиель и, не долго думая, укрыла им корейца.
— Я приглашу вчерашнего доктора. Может, он сделает укол обезболивающего.
Читтапон не сопротивлялся.
— Было бы хорошо, — произнёс он, а через минуту уснул.
— Эпичный день! — воскликнула я, выходя из спальни. А потом встретила любопытный и немного насмешливый взгляд Эрика.
— Ты так кричала, что я уже хотел прийти на помощь.
— Спасибо, но я бы справилась.
Мы с Эриком прошли в комнату, где для меня была приготовлена еда. Очень кстати. Я так разнервничалась, что съела бы Орландо целиком и не переварила.
Около часа я молча сверлила взглядом экран телевизора. Эрик издевательски переключал каналы каждые пять минут. Сосредоточиться и отвлечься было невозможно. На вопрос, когда вернется Забдиель, Эрик не ответил однозначно. А доктора мог позвать только он. У меня снова были связаны руки. Эрик предложил позвонить родным, и я почти это сделала, но потом начала думать, что я им скажу. Врать я не в состоянии, а говорить правду категорически нельзя. Мне просто нужно появиться дома, тогда никому ничего не придется объяснять.
Время, казалось, стояло на месте. Я бесцельно слонялась по дому, даже перемыла все грязные кружки мальчишкам. Несколько раз заходила проверить корейца и каждый раз, когда я заглядывала, он спал. Последний раз идя в спальню, я слышала как Эрик разговаривал по телефону с Забдиелем. Несложно было догадаться по колким фразочкам, которыми они друг друга посыпают, но суть не в этом. Я слышала, как Эрик поторапливал брата и мысленно была ему благодарна.
Поправив плед у ног парня, я присела в кресло и не заметила, как меня сморил сон. Через несколько часов я проснулась от громких голосов в глубине дома. Солнце садилось, в окно заглядывали последние лучи, освещая часть кровати, на которой лежал Читтапон. Он уже не спал, а молча наблюдал за мной.
— Ты обещала привести доктора, — напомнил он.
— Всё ещё болит голова?
Он устало кивнул головой.
— Я ждала Забдиеля. Он, наверное, пришёл, — я показала на дверь, — а значит, скоро будет доктор. Ты получишь своё обезболивающее и сможешь поспать. — Я уже собиралась выйти, но меня что-то остановило. Улыбнувшись своей нескромной мысли, вернулась к кровати и склонилась над парнем. Наши лица были так близки, что мне стало не по себе. Но я хотела видеть его глаза. — Решай быстрее, что со мной делать, Читтапон. Тогда ты вернёшься к своему агенту, который отвезёт тебя в нормальную больницу.
— Обезболивающее, — лишь сказал кореец.
Я с минуту внимательно смотрела в его глаза, пытаясь хоть что-нибудь в них прочитать. Но все, чего добилась — заметила, что они у него вовсе не карие, а темно-голубые. Глаза, которые показались мне загадкой, бездной, в которой запросто можно утонуть, волшебным миром, из которого нет дороги назад… Испугавшись этих ощущений, я поспешила прочь из спальни.
Закрыла дверь, выдохнула, развернулась, но, не сделав и шага, врезалась в Забдиеля. Сначала мы долго друг перед другом извинялись, но потом мне это надоело. Я отвела его на кухню и заговорила шепотом.
— Выручи меня ещё разок.
— Что я должен делать? — тем же шепотом заговорчески отвечал он.
— Этот кореец на редкость упрям. Мне надо, чтобы он пробыл здесь ещё одну ночь, но для этого я хочу быть уверенной, что он не выкинет номер.
— Так?
— Позвони своему доктору. Пусть он вколет ему снотворное, заодно обезболивающее даст. А я спокойно сгоняю домой, помоюсь, переоденусь. Своих успокою. Завтра на свежую голову выслушаю его вердикт.
Забдиель оказался очень добрым человеком. Он без лишних вопросов позвонил врачу, а через час Читтапон крепко спал.
Над городом спустился тёплый вечер. Начинало темнеть. Водители включали фары, зажигались фонари, в окнах вспыхивал свет.
Машина не спеша ехала по полупустым дорогам. Я нажала на кнопку, опускающую стекло, чтобы свежий ветер обдувал мне лицо. Моё тело вспомнило, что ему необходим воздух и судорожно ловит его. Хотела ли я домой? Нет. И хотя мама не станет забрасывать меня вопросами, как обычно происходит в семьях, когда хотят воспитать примерную дочь, я всё равно не испытывала огромного желания объясняться. Мама никогда в этом плане не заморачивалась. Она дала своим детям полную свободу. А отец поставил некоторые условия, причём таким образом, что мы и не подумаем воспринимать его правила сурово. Мы должны уважать людей, которые дали нам жизнь, содержат нас и удовлетворяют любую прихоть — это вдалбливали нам с детства. Да! Мы были свободны. Однако существовали нюансы, и как раз с этиминюансамия не хотела бы столкнуться.
Забдиель молчал, а я вдруг принялась разглядывать его татуировки на правой руке. Их было так много, некоторые рисунки раскрашены, некоторые остались чёрными; ещё я видела надписи, но, кажись, они на испанском языке.
— Bajo el ala de un… — вслух по слогам читала я, но последнее слово
