оказался Богдан.
— Что у вас там происходит?
— все хорошо.
— Что хорошего? Я не могу к вам попасть. Поселок на хер отрезало от остального мира.
— Ну с голоду мы не умрем. Лекарства тоже есть и…
— Родя сказал, что ты сама делала укол и давала лекарство.
— Да я окончила когда-то курсы и…
— Если с ним что-то случится я откручу тебе голову. Нет я просто оторву ее голыми руками.
— Когда ты видел его в последний раз?
— Что?
— Я спрашиваю, когда ты его видел в последний раз?
— К чему эти вопросы?
— А к тому, что его не мыли больше месяца, от него воняет как от трупа, он не стрижен, не брит и похож на мумию. Так что открути голову себе!
Бодя отключил звонок а я с триумфом спрятала сотовый в карман.
Влад все еще лежал в постели, он не позволял вывозить себя на улицу, не позволял нам даже приоткрыть шторы в его комнате и его агрессия становилась только сильнее. Моменты, когда я пыталась за ним ухаживать, часто заканчивались матами и раздражением. Он гнал меня, вышвыривал из своей комнаты безжалостно и беспощадно. Но я настойчиво приходила снова и снова. У него не было выбора, мы оказались запертыми в этом доме как минимум на несколько дней.
— Алина, я сказал, оставь меня в покое! — рычал он, когда я пыталась подложить ему под спину дополнительную подушку.
Но я не сдавалась. Каждый день становился испытанием, и я понимала, что его злость — это не только мой крест, но и его борьба с самим собой. Иногда он казался таким уязвимым, как ребенок, лишенный своего привычного мира.
Я продолжала стараться. Укладывала его в кровать, кормила, меняла подгузники, потому что больше некому было это сделать. Санитар отсутствовал и не мог приехать. Иногда даже замечала в бирюзовых глазах блеск признания, но затем тень ненависти снова накрывала его.
В один из дней, когда снег еще падал за окном, я решительно вошла в его комнату после очередного всплеска ярости.
— Влад, тебе нужно принять лекарства. Здесь только обезболивающее и то, что прописал врач, — сказала я, пытаясь звучать убедительно.
— Ты идиотка? Я не хочу твоей помощи! — кричал он, отталкивая меня.
Но я не сдалась. Я взяла шприц в руки и сделала укол. Он взглянул на меня с яростью, но тут же отвернулся. Последнее время Влад старался на меня не смотреть.
— Почему ты такая настырная? — пробормотал он.
— Потому что я тебя люблю, Влад. И я не оставлю тебя одного в этой борьбе, — сказала я, стараясь сдержать слезы. Он вздрогнул от моих слов, но так и не взглянул на меня, продолжая смотреть в окно. Я подошла и раздвинула шторы.
— Так лучше видно, нет?
— Закрой!
— Почему? Там темно как и у тебя на душе. Падает снег. Холодно. Чем тебе не нравится?
Он промолчал…а шторы так и остались открытыми. Утром я принесла завтрак и приоткрыла окно, укрыв его еще спящего одеялом.
— Какого хрена?
— Здесь воняет как в могиле. Я просто хочу проветрить. Пару минут.
— Убирайся!
— Уберусь, как только здесь появится немного свежего воздуха.
Теперь я открывала шторы и проветривала у него каждый день. И он не сопротивлялся. Но делал вид, что не замечает меня.
С течением времени он начал привыкать к моему присутствию. И хотя его злость была все еще испепеляющей, она постепенно становилась менее интенсивной. Я чувствовала, что каждый мой уход, каждый укол, приносил ему немного облегчения.
Дни тянулись, словно капли горького яда, в этом затворническом доме. Влад оставался закованным в своей постели, и его агрессивность превращала каждую мою попытку ухаживать за ним в подлинное испытание. Мои слова о заботе и любви встречались с откровенным презрением. Он не верил мне, он считал меня своим убийцей, своим палачом, хотел побольнее наказать, хотел вывернуть мне душу наизнанку этим ледяным презрением.
— Алина, неужели ты не понимаешь? Я не хочу твоей помощи! — выкрикивал он, отмахиваясь от меня, когда я предлагала ему хоть какое-то облегчение.
Но я все равно не сдавалась. Каждый вопль, каждое резкое движение, лишь подливали масла в огонь, но я знала, что в какой-то момент придется рискнуть. Я хотела вернуть ему прежний облик, хотела заставить его очнуться от своей боли, вылезти из панциря и посмотреть на мир другими глазами. Моими.
Взяв в руки бритву и триммер, я стала перед ним, упорно смотря ему в глаза.
— Влад, тебе нужно хоть как-то вернуться к жизни, побриться, причесаться. Это хоть как-то может помочь тебе вырваться из этого кошмара, — сказала я, сдерживая волнение.
— Зачем? — рычал он, нескрываемо выражая свое недовольство.
— Потому что я не готова смотреть, как ты погибаешь здесь в этой кровати, как забываешь о себе! — отвечала я, поднимая тон.
Влад мрачно посмотрел на меня, но я не отвела взгляд и схлестнулась с ним, глядя настойчиво с решимостью. Хотя мне было по-настоящему страшно.
— Ты думаешь, это что-то изменит? — ворчал он.
— Не знаю, но это изменит тебя! Позволит почувствовать себя иначе! — отрывисто сказала я, беря его отчаяние в кулак.
— Но это не вернет мне ноги!
— Не вернет…но это вернет тебе частичку тебя самого. Неужели ты хочешь выглядеть как жалкий и вонючий бомж? Я полюбила совсем не такого Влада…Если бы Полина или твоя мама увидели тебя они бы пришли в ужас! Ради дочери возьми себя в руки и хотя бы побрейся!
Он хмуро уставился на меня, и в тот момент я поняла, что пришло время рисковать.
— Ладно, давай посмотрим, что ты можешь сделать. Но только быстро и без лишних слов! — бросил он, словно выплевывая каждое слово.
Я улыбнулась в ответ, зная, что эта победа — шаг к перемене. Мы принялись за работу, и каждое движение, каждое касание триммера вызывало в нем струю агрессии. Но я стояла на своем, убежденная, что в этой борьбе не проиграю. В конце концов, когда его всклокоченный бомжацкий облик преобразился под моими руками, он посмотрел на себя в зеркало со смешанными чувствами гнева и удивления.
— Ты что, думаешь, ты что-то изменила? — прорычал он, но в его голосе звучала неуверенность.
— Мы это сделали вместе. И я думаю, это шаг вперед, — ответила я, с твердой решимостью в глазах.
После этого мы не разговаривали до следующего дня, но наша взаимная агрессия таяла, как снег под первыми лучами весеннего солнца. В тот момент я почувствовала, что, возможно, в
