В тот день, когда Тоби приводили к присяге, в висках стучало так, что он с трудом выговаривал слова.
Приступы головной боли повторялись все чаще, и маленькая Жозефина чувствовала себя так, словно кто-то огромными ручищами безжалостно стискивал череп, но старалась не плакать, потому что это раздражало мать. Миссис Цински открыла для себя религию. В глубине души она всегда чувствовала, что каким-то образом вместе с Жозефиной повинна в смерти мужа. Как-то днем она попала в молитвенный дом на религиозное собрание и услышала гневные обличения проповедника.
– Все вы тонете в грязи и пороках! Господь Бог, который держит вас над адской пропастью, как неких мерзких насекомых над огнем, отвергает столь гнусные создания. Вы висите на тонкой нити, проклятые грешники, и пламя Его гнева пожрет всех, если не раскаетесь и не отречетесь от деяний своих.
Миссис Цински почему-то стало легче: она поняла, что слышит слова Бога.
– Это Господне наказание за то, что мы убили твоего отца, – повторяла она Жозефине, и хотя девочка была слишком мала, чтобы понять истинное значение этих слов, она знала, что совершила некий дурной поступок, и всем сердцем желала искупить свою вину и объяснить матери, как сожалеет о том, что сделала.
Первые дни армейской службы Тоби обернулись кошмаром.
Тут он был никто: облаченный в полевой мундир рядовой, затерявшийся среди миллионов других, таких же безликих людей без имени и фамилии.
Тоби послали в учебный лагерь в Джорджии, а затем переправили в Англию, в Суссекс, где было расквартировано его подразделение. Тоби доложил сержанту, что хочет поговорить с бригадным генералом. Но дальше капитана пробиться не удалось. Капитана звали Сэм Уинтерс. Он оказался темноволосым мужчиной лет тридцати с умным лицом и проницательными глазами.
– В чем проблема, рядовой Темпл?
– Дело в том, капитан, – начал Тоби, – что я артист, комик. На гражданке работал в шоу-бизнесе.
Он говорил так важно и серьезно, что капитан Уинтерс невольно улыбнулся.
– Что же вы делали?
– Все понемногу. Пародии, подражание, скетчи, – начал Тоби, но, заметив выражение глаз капитана, смешался. – Все в этом роде.
– Где работали?
Тоби начал было перечислять, но тут же замолчал: все равно надежды нет. На офицера произведут впечатление только такие места, как Нью-Йорк и Голливуд. Он только зря время тратит.
– Вы о таких местах и не слышали, – произнес он наконец.
– Не в моей компетенции решать подобные вещи, – объяснил капитан, – но я подумаю, что можно сделать.
– Понятно, – кивнул Тоби. – Большое спасибо, капитан.
Отдав честь, он ретировался. А капитан Уинтерс еще долго сидел за столом, думая о мальчике, с которым сейчас разговаривал. Сэм пошел в армию, потому что считал: справедливую войну с фашизмом необходимо выиграть, но в то же время не выносил мысли о том, как военщина расправляется с молодыми парнями вроде Тоби Темпла. Правда, если этот молодой человек действительно талантлив, значит, раньше или позже пробьется, ведь талант подобен хрупкому цветку, растущему под булыжником, но в конце концов его ничто не остановит – он обязательно расцветет.
Сэм Уинтерс оставил прекрасную должность – продюсера художественных фильмов в Голливуде, чтобы пойти на фронт. До войны он успешно поставил несколько картин для компании «Пан-Пасифик» и встречал десятки молодых, подающих надежды людей, похожих на Темпла. Каждый из них по меньшей мере заслуживал шанса.
Поэтому Уинтерс решил поговорить с полковником Бичем.
– Думаю, неплохо будет, если его прослушают в службе специального назначения. По-моему, парень не так уж плох. Бог видит, наши солдаты нуждаются в развлечениях, и хорошо, если бедняги хоть немного порадуются.
Полковник Бич, смерив взглядом Сэма, холодно ответил:
– Вы правы, капитан. Пришлите мне докладную записку.
Он долго смотрел в спину уходящему Уинтерсу. Полковник был профессиональным военным, выпускником Уэст-Пойнта и презирал всех штатских, а капитан Уинтерс в его глазах был именно таковым. Мундир и капитанские нашивки еще не делают из штатского солдата. Получив докладную записку, полковник взглянул на нее, размашисто начертал поперек листа: «В просьбе отказать», – и расписался. После этого он сразу почувствовал себя лучше.
Больше всего, как оказалось, Тоби не хватало зрителей. Ему было необходимо постоянно практиковаться, чтобы не утратить уже приобретенных навыков. При каждой возможности Тоби сыпал шуточками, пародировал начальство и кинозвезд, не заботясь о том, кто его слушает: скучающие часовые, солдаты в автобусе, отправляющиеся в город, или дневальные на кухне. Тоби заставлял их хохотать до слез, веселиться, аплодировать.
Однажды капитан Уинтерс попал на такое представление. Дождавшись, пока Тоби закончит, Сэм подошел к нему.
– Жаль, что ничего не получилось с вашим переводом, Темпл. Думаю, у вас есть талант. Если после войны попадете в Голливуд, загляните ко мне. – И, ухмыльнувшись, добавил: – Конечно, если там согласятся дать мне работу.
На следующей неделе батальон Тоби послали на передовую.
Но впоследствии, вспоминая о войне, Тоби рассказывал не о боях, а о том, какой имел успех в Сен-Ло, когда подражал Бингу Кросби. Во время пребывания в Ахене он пробрался в госпиталь и два часа развлекал раненых героев, пока наконец медсестры не выпроводили его, и с удовольствием повторял, что у какого-то рядового от хохота полопались швы.
В Меце он провалился, но только потому, что публика нервничала: фашистские самолеты летали над головами.
Сражаться Тоби почти не пришлось, хотя он получил медаль за храбрость при захвате немецкого командного поста. По правде говоря, он и понятия не имел о том, что происходит, поскольку именно в этот момент изображал Джона Уэйна и так увлекся, что не успел испугаться по-настоящему, как все было кончено.
Главным для него было умение развеселить публику. Как-то в Шербуре он с друзьями отправился в бордель, и пока все остальные были наверху, оставался в гостиной, развлекая мадам и двух девушек, а когда, окончательно утомившись, замолчал, хозяйка объявила, что все обслуживание – за счет заведения.
Вот такой была война для Тоби. Как оказалось, жилось ему совсем неплохо, и время летело быстро.
Когда в сорок пятом Германия капитулировала, ему было уже двадцать пять, но лицо оставалось таким же детски наивным, будто ни на день не постарело, а ярко-синие глаза по-прежнему беспомощно и задумчиво взирали на мир.
