какой-то там первый встречный проходимец!
– Особенно после этого, – усмехнулся Ρаф.
Я встала, упёрла руки вбоки и прорычала:
– Итак, Влад, я слушаю. Мотивы!
Влад зло прищурился:
– А что? Разве не ясно?! Из-за твоей дурацкой фирмы мы и разошлись! Зачем тебе, красивой женщине, самостоятельность?! Я всегда был против, всегда! И бы если ты разорилась, попереживала бы немножко… и мы снова были бы вместе!
– Ага, и квартиру потеряла бы, да?
– Да мне плевать на твою квартиру! Мне на тебя не плевать! Я хочу, чтобы ты была cо мной. И всё! Даже такими методами, если другими ты не понимаешь! В любви все способы годны!
– Даже подлость? – мрачно спросила я.
– Это не подлость, это…
– Уходи!
– Люба, я не…
– Уходи, – твёрдо сказала я.
– И флэшку верни, – добавил Ρаф, преградив выход широкой спиной.
Влад нервно закопался в сумке, нашёл мою зелёную флэшку с попугайчиком и с лязгом хлопнул её о стол. Глянул ненавидяще на Рафа и шикнул:
– Только встреться мне ещё!
– Молись, чтобы нет, – спокойно ответил Раф, и Влад вылетел из кабинета.
Зевак в приёмной прибавилось: там уже тянули шеи уборщица и Юрий Николаевич. Раф закрыл дверь перед ними. Посмотрел на меня. Я отвернулась к окну.
Не могу, сейчас расплачусь! Он подошёл сзади. Обнял за плечи. Я чуть повела ими. Он не отпустил.
– Прости меня, Любаша! – слишком ласково, трогательно.
Я закусила губу, ком подкатывал к горлу. Но я не расплачусь.
Раф поцеловал меня в висок.
Расплачусь… точно. Сглотнула.
Он развернул меня к себе. Я не стала смотреть в глаза.
– Я тебя не ждала.
– Почему? Как я мог не прийти? – Он наклонился.
Я громко выдохнула и решилась-таки поднять ресницы, процедила куда-то ему в переносицу:
– Я никому не позволю на меня кричать.
Οн виновато пожал плечами:
– Прости, я сорвался. Ты же понимаешь…
– Нет, – крикнула теперь я, – не понимаю. Мне не дано! Ты сам сказал!
Я выставила руки, оттесняя его от себя. Раф удивился, но выпустил из рук. А я сказала, набравшись духу:
– Тебе нужно время? Оно у тебя есть. Но я никогда не стану гранью в любовном треугольнике, жива ли – нет, не важно. В сердце или есть любовь, или нет. Я не стану «ташезаменителем»!
– Но при чём тут… – опешил он.
– При том, – сказала я спокойно на этот раз и посмотрела в его глаза. – Если ты хочешь страдать,ты будешь страдать. Пока тебе не надоест. А я люблю жизнь. Я хочу жить. И я хочу всего. Или мне ничего не надо.
– Но я люблю тебя, Люба, – сказал Раф. – Ты мне нужна!
Наклонился ко мне, собираясь поцеловать. Моё сердце забилось, выскакивая из груди, голова закружилась от его близости, от его запаха. Но я отвернулась и отшагнула назад, уткнувшись в подоконник.
– Вот и проверь это для себя. У тебя есть время. Пока.
Ρаф нахмурился, не понимая.
– Но ты нужна мне прямо сейчас.
– А я не могу, чтобы во сне ты называл меня Ташей. Я не могу, чтобы меня принимали, как должное.
– Чего ты хочешь, Люба? – изумился Раф.
И я ответила:
– Всего! Но настоящего!
В чёрных влажных глазах Любы стояло страдание. Я впервые его увидел. Свет, разреженный болью. То самое страдание, которое она так ненавидит. По моему сердцу полоснуло – я её заразил этим?! Я назвал её Ташей?! Чёрт! Ума не приложу, как это вышло! Я даже не помню, чтобы она мне снилась!
Но ведь я сказал, что хочу быть с Кнопкой, что люблю её! Что женюсь?! Разве это не всё? И тут вдруг внутренний слух выловил «Я, Я, Я…» Я даже сморгнул от неожиданности. Чёрт! А Кнопочка стояла напротив такая несчастная, маленькая, но гордости хватило бы на двух орлов. Тут я и осознал, что речь не про меня, а про неё, вообще-то. Я – идиот! Снова «Я», здравствуйте…
– Чего хочешь Ты, Люба? – спросил я, готовый выполнить любое её требование.
За эти два дня я чуть не сдох. Сначала было недоумение, потом раздражение. Лёжа под капельницей, я прислушивался к шагам за дверью. Я ждал, что она вернётся. Но она не пришла и после перевязки, и с наступлением сумерек. Я так ждал, что даже не позволил тётке, которую Кнопка смешно называла мадам-прапорщицей, убирать постель в нашей комнате.
Не вернулась. И мне стало нечем дышать.
Солнце выключили, я снова остался один. Невыносимо один. Это было неправильно! И я разозлился. Сначала на себя, потом на неё, потом снова на себя. Какого чёрта стоило дразнить светом, чтобы затем снова захлопнуть дверь в чулан и выбросить ключ?!
Я чертовски разозлился. Поругался с ней, с собой и с Богом. Как будто это помогло!
Χотел позвонить,и вдруг понял, что у Кнопки нет телефона. Дозвонился Соколову. Он буркнул: «Люба не рядом. Извини, занят». Собрался поехать,и вдруг на пороге скрутило так, что сполз по притолоке. Еле доковылял до кровати обратно.
Сёмин кинулся за врачом. Тимур Степанович нахмурился и сказал:
– Э-э, брат, лежать! Рано я тебя похвалил. Надо еще одно переливание сделать, – и посмотрел на дверь, словно тоже ждал, что заглянет Кнопочка.
Да-да, она и лекарство,и жизнь, и выпинывающий из серого спокойствия раздражитель. С разноцветной табличкой на лбу, прямо над озорными глазами. Α на табличке пляшущими золотыми буквами написано: «Какая нафиг апатия?! Живи, блин!» Именно так, с некорректными междометиями. С любопытным носом, ямочками на щеках, с нежностью и теплом лебяжьего пуха. С сырками и конфетами за спиной,и шуткой на всякий случай. Неправильная и слишком живая. Этим и тянет…
Я сам живым становлюсь. И это жуть как было хорошо! А без неё чуть не сдох. Тоска. Муть. Серость.
Я день отлежался и пришёл. И опешил: какой-то хлыщ заявляет права на мою Кнопку?! Только чёртов ноющий бок спас его от того, чтоб я его за шкирку не вынес из её драного кабинета. Беглого взгляда достаточно, чтобы понять – тут нужен ремонт. На который у Кнопки нет денег. Α у меня есть.
– Я хочу всего! – задрала нос Кнопка, взглянула с вызовом мне прямо в глаза, как пионер буржуину. – Но настоящего!
И отвернулась, нервно дёргая
