Фокс не двигался. Его тело выглядело неподвижным, приклеенным к ковру. Его глаза вспыхнули такой злостью, что я испугалась, что он отследит тех врачей и убьет их.
— В этот день я умерла. Я согласилась на твой контракт из-за глупой фантастической мечты пробного препарата в Америке. Того, у которого будет сила остановить рост лейкоцитов и рак от распространения. Но даже если это сработает, Клара уже пронизана им. Он живет в ее крови. Убивает ее каждую секунду. Вот почему я согласилась продать себя тебе. Вот почему продолжала возвращаться. И вот почему не хотела говорить тебе. Я не хотела признавать, что моя дочь умирает, и я не могу спасти ее. Независимо от того, на что надеюсь, ничего не выйдет.
Фокс оторвал свой взгляд от моего, подойдя к настенному рисунку черной лисы. Его руки сжались и разжались у бедер.
— Сколько?
Мое горло сжалось.
— Мамочка, когда я буду достаточно взрослой, как думаешь, мы можем завести щенка?
Все, чего Клара хотела — было в будущем. Когда она будет достаточно взрослой. Когда она вырастет. У меня никогда не было смелости сказать ей, что не будет Пегаса или щенка, или высшего образования.
Дерьмо. Я не могла сделать это. Я никогда не буду готова попрощаться.
Он повернулся ко мне лицом.
— Сколько, черт побери, Зел?
Напрягая каждый мускул в своем теле, я высказала смертный приговор Клары.
— Несколько месяцев.
— Бл*дь! — Фокс отвернулся и ударил в стену так сильно, что его кулак исчез в картине. — И ты не рассказала мне? Ты не думала, что я, черт побери, должен знать? Ради всего святого! Я влюблен в эту девочку! Ты позволила мне по уши влюбиться, зная, что я потеряю то единственное, что исцеляет меня. Она ключик к моему гребному исцелению, и ты говоришь мне, что она умрет.
— Заткнись! — я закричала на него, почти задушив Клару в своих руках. — Достаточно!
Фокс проигнорировал меня. Стукнув в грудь, он закричал в мучении:
— Ты дала мне все, и я по-глупому решил, что это будущее. Гребаная семья. У меня было к чему стремиться. Что-то, за что бороться. Я бы сделал все для нее!
Он двинулся ко мне, предвестник смерти и разрушения.
Я была готова к его гневу. «Убей меня. Тогда мне не придется увидеть, как она умирает».
Он посмотрел на меня, выглядя таким сильным и непобедимым. Затем что-то треснуло внутри него. Он превратился из сломленного, мертвенно-бледного мужчины в бесчувственную, бездумную машину. Он охотно отдал себя безжалостному условному рефлексу своего прошлого, выключая эмоции, за которые так упорно боролся.
Легкость, с которой он превращался обратно, ужасала меня.
— Не уходи. Не сдавайся. Ты любишь ее. Не отказывайся от нее, когда она так сильно нуждается в тебе. — Не отказывайся от меня.
Фокс холодно рассмеялся.
— Ты думаешь, я отказываюсь от нее? Черт побери, я защищаю ее. Ты вырвала мое гребаное сердце. Как я должен доверять себе, чувствуя себя таким одиноким и пустым? Все повторяется как с Василием. Все, кого я люблю, умирают!
— Мамочка?
Мое сердце упало у моих ног, и я опустила взгляд, чтобы увидеть, как слабая Клара моргает в замешательстве.
— Почему твои руки на моих ушах?
Я рассмеялась через внезапный натиск слез.
— Просто так, милая. — Я убрала ладони и сжала пальцы вокруг тепла, что осталось после прикосновения к ней. Она выглядела изнуренной, бледной и слишком маленькой. Ее губы не теряли синий оттенок, и она ощущалась как хрупкая, бестелесная, будто ее душа уже начала путешествие, чтобы уйти.
Я замерла. Нет.
— Когда я вырасту, я хочу сестру. Я хочу одевать ее, играть с ней и рассказывать ей о лошадях.
Я не могла дышать, в моем горле застрял комок.
Карие глаза Клары взметнулись к Фоксу.
— Ты подрался?
Фокс немедленно сел на корточки, вытянув руку, чтобы взять ее крошечную.
— Нет, Клара.
Она втянула хриплый, неполный вдох. Еще один кашель атаковал ее маленькое тельце.
— Хорошо. Я не хочу, чтобы ты дрался. — Ее глаза снова закрылись, и мы замерли. Я надеялась, что она уснула, но ее маленькие губы приоткрылись, и темный оттенок синего вернулся.
Мое сердце разрывало само себя: вена за веной, артерия за артерией, когда мое тело закололо от плохого предчувствия. Она никогда не выглядела словно призрак, словно тень, словно...
«Ты не можешь забрать ее. Еще нет. Еще нет!» — я кричала в своей голове, желая, чтобы я могла столкнуться лицом к лицу с силой, которая забирала ее. Мне нужно больше времени. Я не готова.
Ее глазки вновь открылись.
— Мамочка?
Мучительный стон покинул мои губы, прежде чем я прочистила горло и заставила ужас уйти. Та часть меня, не связанная с землей — духовная часть — знала, что доктора снова неправильно определили продолжительность жизни моей дочери.
Не было больше месяцев. Не было больше дней.
— Когда я вырасту, я хочу быть как ты, мамочка. Ты мой самый лучший друг во веки веков.
Я не могла объяснить сокрушительный, изнурительный вес, что поселился в моей груди. Ужас прошел холодком по моей спине, и в глазах защипало.
— Да, милая. — Я поцеловала ее в лоб, угрожая пролить слезы на ее увядающее тело.
— Как ты думаешь, Роану понравится моя звездочка? Я не могу забрать ее с собой.
Ах, черт.
Нет. Нет. Нет.
Я прижала ее ближе, раскачиваясь, задыхаясь от безжалостных слез. В этот момент я ненавидела все. Каждого доктора. Каждую надежду. Я ненавидела жизнь.
— Ты сможешь отдать ее ему, когда хорошо отдохнешь ночью, Клара. Не волнуйся об этом сейчас. — Я снова поцеловала ее, вдыхая ее яблочный запах в свои легкие.
— Когда я вырасту, я буду заботиться о тебе, мамочка. Так же, как ты заботишься обо мне.
Ее глаза внезапно открылись шире, смотря таинственно, с совсем не детским умом. Она смотрела прямо на Роана, как будто видела больше, чем просто мужчину со шрамами, а сломленного мальчика из его истории.
Большой приступ кашля почти вырвал ее из моих рук. Когда он прошел, она ахнула:
— Не ругайся с ним, мамочка, хорошо? А ты можешь забрать мою звезду.
Роан прочистил горло, от его тела исходила печаль. Он стиснул челюсть, пока его глаза были пустыми, скрывая то, от чего он, возможно, страдает. Шрам на его щеке выделялся, серебряно-красный напротив бледности лица.
— Хорошо, малышка. — Его большая рука двинулась вперед и опустилась ей на голову.
Клара улыбнулась, и ее глаза уставились на Роана, прежде чем перешли ко мне. Что-то промелькнуло между нами — что-то более взрослое и таинственное, не характерное для девочки восьми лет. Я видела вечность в ее взгляде, и это разбивало меня на кусочки так же как гарантировало утешение. Она правда была звездой. Никогда не гаснущей звездой.
