Я всем телом бьюсь о закрывающую окно сетку, но та не поддаётся. Алекс тоже что-то кричит, но поскольку он снова завёл мотоцикл, я ничего не слышу за рёвом мотора.
— Держите её! — орёт тётка. Уильям очухивается и кидается в комнату.
Я снова бьюсь о сетку, не обращая внимания на боль, пронзающую плечо. Сетка чуть выгибается наружу, но это и всё, чего мне удаётся достичь. Время, время, время! Я не успеваю! В любую секунду лапы Уильяма сомкнутся вокруг меня, и тогда всё будет кончено.
И тогда раздаётся голосок Грейс:
— Подождите!
Все на секунду столбенеют. Это первое и единственное слово, которое они слышат из уст Грейси за все годы её жизни в доме бабки. Уильям от неожиданности спотыкается, останавливается и, разинув рот, ошеломлённо пялится на внучку. Тётка застывает в дверях, а за нею — Дженни, трёт глаза, словно желая убедиться, что не спит. Даже оба регулятора в нерешительности останавливаются на верхних ступенях лестницы.
Этой секунды мне достаточно. Я ещё раз толкаю сетку, та срывается и выскакивает наружу, хлопается о землю. И не успев даже подумать, что делаю — ведь до земли два этажа! — я вылетаю из окна. Воздух обнимает и поддерживает меня, в сердце снова рождается песня, а в мозгу стучится одна мысль: «Я лечу!»
И в этот момент я ударяюсь о землю с такой силой, что ноги подгибаются, я грохаюсь всем телом, из лёгких разом выбивает весь воздух. Левая лодыжка подвернулась, и всё моё тело выкручивает от боли. Я поднимаюсь на четвереньки, затем кое-как выпрямляюсь и кидаюсь к ограде. Надо мной снова раздаются вопли, а в следующую секунду входная дверь распахивается и двое мужчин выскакивают на крыльцо.
— Лина! — слышу я голос Алекса и вскидываю взгляд. Он стоит, перегнувшись через низкую сеточную ограду, и тянется ко мне. Я взмётываю руку вверх, он хватает меня за локоть, я переваливаюсь через ограду; майка цепляется за сетку, ткань трещит, кусок майки вместе с лоскутом моей кожи остаются висеть на ограде. Не успеваю даже испугаться. С крыльца доносится треск радиопомех — один из регуляторов что-то орёт в свою рацию. Другой в это время взводит курок пистолета. Посреди всего этого хаоса меня посещает дурацкая мысль: «А я и не знала, что у регуляторам разрешается носить огнестрельное оружие...»
— Скорей! — кричит Алекс. Я взбираюсь на мотоцикл позади него и крепко обхватываю руками его талию.
Первая пуля отскакивает от ограды справа от нас. Вторая вонзается в тротуар.
— Давай! — воплю я, и мотоцикл срывается с места. В ту же секунду мимо пролетает пуля, так близко, что я слышу «вжик!» и ощущаю ветер на своей коже.
Мы несёмся к выезду из проулка. Алекс рвёт переднее колесо направо, и мы вылетаем на улицу, наклонившись так низко, что мои волосы подметают мостовую. Желудок подпрыгивает к горлу, голову сверлит мысль: «Это конец!» — но каким-то чудом мотоцикл выпрямляется, и мы несёмся по тёмной улице, а шум голосов и треск выстрелов стихают где-то далеко позади.
Но тишина длится не долго. При повороте на Конгресс-стрит до наших ушей долетает гудение сирен, оно приближается, нарастает, превращается в пронзительный вой. Хочу крикнуть Алексу, чтобы ехал быстрее, но сердце грохочет так, что я не в силах и слова вымолвить. К тому же, мой голос потерялся бы в свисте рассекаемого мотоциклом воздуха. Да и к чему? Я и так знаю, что Алекс несётся на предельной скорости. Здания по сторонам улицы сливаются в одну серую, бесформенную полосу, словно мимо нас течёт расплавленный металл. Ещё никогда город не выглядел таким чужим, отвратительным и уродливым. Сирены уже совсем близко, их вой пронзает душу, словно кинжал. В домах тут и там зажигаются огни — люди просыпаются, разбуженные шумом. На горизонте красная полоска: встаёт солнце, ржавое, словно застарелая кровь. Когти страха раздирают всё моё тело; даже в худшем своём кошмаре я не испытывала такого ужаса.
И тут словно из-под земли в конце улицы вырастают два патрульных автомобиля, блокируя нам дорогу. Регуляторы и полиция — десятки голов, рук, ног и орущих ртов — высыпают на улицу. Со всех сторон вопят голоса, искажённые треском помех, усиленные мегафонами и рупорами.
— Стоять! Стоять или мы открываем огонь!
— Держись! — кричит Алекс, и я чувствую, как напрягаются его мускулы под моими руками. В самую последнюю секунду он рвёт руль влево, и мы боком влетаем в узкий проулок. Я вскрикиваю — моя правая нога чиркает по кирпичной стене. В течение нескольких секунд, пока мы скользим вдоль стены, я лишаюсь кожи на правой голени. Но наконец Алекс обретает контроль над мотоциклом, и мы пулей несёмся вперёд. В тот момент, когда мы вылетаем из другого конца проулка, на улице показываются ещё два автомобиля и пристраиваются за нами в хвост.
Мы мчимся с такой скоростью, что у меня начинают от напряжения ныть и дрожать руки — до того трудно удержаться на сиденье. И тут на меня нисходит покой и умиротворение: мне вдруг становится ясно, что у нас ничего не выйдет. Мы оба умрём сегодня: либо от пули, либо разобьёмся насмерть — взорвёмся огромным, ужасным фонтаном огня и искорёженного металла. И когда нас будут хоронить, то окажется, что наши тела сплавились воедино, их нельзя разделить, часть меня навсегда останется с ним, часть его — со мной. Невероятно, но мысль о смерти даже не пугает меня; я почти готова умереть, готова сделать свой последний вздох, прижавшись к его спине, ощущая, как его рёбра, лёгкие и сердце движутся в такт с моими — в последний раз.
Однако Алекс, очевидно, умирать не собирается. Он находит самый узкий проулок, ныряет в него, и те два автомобиля, пытаясь затормозить, на полном ходу врезаются друг в друга; они блокируют въезд в проулок, так что теперь сюда при всём желании ни одна машина не всунется. Завывают клаксоны, в воздухе стоит резкая вонь палёной резины, от дыма у меня слезятся глаза. Но вот мы снова вырываемся на простор и гоним по широкому проспекту Франклина.
Вдали завывает ещё больше сирен: подкрепления на подходе.
Но перед нами уже разворачивается бухта Бэк Коув — тихая, серая и плоская, как стекло. Края небосвода уже тлеют розовым и жёлтым. Алекс сворачивает на Марджинел Уэй; нас начинает трясти по выбоинам разбитой мостовой, и каждый раз, когда мы влетаем в очередную яму, мой желудок прыгает вверх-вниз, а зубы едва не прикусывают язык. Мы всё ближе к границе. Сирены приближаются, их вой похож на гул растревоженного роя шершней. Только бы нам добраться до границы прежде, чем подъедут автомобили подкрепления... Только бы нам как-то проскочить сквозь заставы... Только бы нам перелезть через заграждение...
И тут, словно огромное насекомое, над нашими головами взмывает вертолёт — винты с оглушительным грохотом рвут воздух в клочья, прожектора исчёркивают тёмную дорогу зигзагами света.
