«Мистер Смайт, — вновь вступил агент Свит, — по нашим сведениям, за последние десять лет вы общались со многими коммунистами…» И тут он принялся перечислять множество имен — в основном писателей, с которыми я, в лучшем случае, пересекался по роду своей профессиональной деятельности. Я попытался объяснить, что, так же как и я, большинство этих ребят принадлежит к поколению тех, кто примкнул к коммунистам в тридцатые. И знаешь, что сказал Свит?
«Мой брат из того же поколения, но он не вступил в компартию».
Я едва удержался, чтобы не сказать: «Это потому, что твой брат, вероятно, был деревенщиной со Среднего Запада, а не писателем с университетским образованием, с Восточного побережья, которому хватило глупости начитаться Маркса и купиться на его лозунг „Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"». Вместо этого я попытался еще раз объяснить, что это была всего лишь ошибка юности, о которой сейчас я глубоко сожалею. И вновь Голден попытался отвести от меня беду.
«Эрик, я знаю, что каждый из сидящих за этим столом с удовольствием слушает твое признание в прошлых грехах. Как сказал агент Свит, все мы допускаем ошибки, особенно в молодости. И хотя лично я верю тебе, когда ты говоришь о том, что не контактировал с компартией с сорок первого года, уверен, ты оценишь тот факт, что от тебя ждут подтверждения твоего полного разрыва с этой организацией».
Я уже знал, что последует дальше, хотя все еще не терял надежды увильнуть от задания, которое они пытаются мне навязать.
«Все очень просто, — продолжал Голден, — агенту Свиту необходимо знать имена тех людей, которые привели тебя в партию, и тех, кто поныне является ее активистом».
«И назвав эти имена, — добавил агент Свит, — вы не только продемонстрируете окончательный и бесповоротный разрыв с партией… но и докажете свой патриотизм».
«С каких это пор донос на невинных людей считается актом патриотизма?» — спросил я.
«Коммунистов нельзя причислить к невинным», — крикнул Росс.
«Среди бывших коммунистов таких людей немало».
«Ага, — подхватил агент Свит, — значит, вы признаете, что знакомы с коммунистами».
«Бывшими коммунистами, такими же, как я».
«Эрик, — обратился ко мне Френкель, — если бы ты мог просто назвать агенту Свиту несколько имен…»
«И тем самым погубить их?»
«Если они ни в чем не виновны, как ты утверждаешь, им нечего бояться».
«Пока они, в свою очередь, не откажутся назвать другие имена В этом суть вашей игры, не так ли? Вы запугиваете меня, выбивая показания. Потом, после того как я со страху сдам вам пару своих знакомых, вы пойдете к ним и проделаете то же самое с ними. Назовите имена, и мы оставим вас в покое. Проблема в том, что после того, как вы от меня отстанете, мне придется иметь дело с самим собой. И возможно, мне совсем не понравится тот человек, с которым вы меня оставите наедине».
«Ты хочешь сказать, что имен не назовешь?» — спросил Росс.
«Я хочу сказать, что, поскольку не знаю никого из нынешних активистов, называть чьи-то имена считаю бесполезным занятием».
«Позвольте нам судить об этом, мистер Смайт», — сказал Свит.
«А если я откажусь?»
«Можешь распрощаться со своей работой, — отрезал Росс. — Не только в Эн-би-си, но и в любой телерадиокомпании, киностудии, рекламном агентстве или колледже по всей стране. Ты будешь безработным до конца своих дней. Я об этом позабочусь».
Я выдержал его взгляд.
«В этом я не сомневаюсь», — ответил я.
Неожиданно в наш философский спор вмешался Берт Шмидт: «Эрик. Послушай меня. Ты один из самых талантливых комедийных авторов современной Америки. Лично я считаю тебя ценнейшим приобретением Эн-би-си; ты главный игрок в нашей индустрии, у тебя впереди блестящее будущее. Проще говоря, мы совсем не хотим тебя терять. Я понимаю, все это в высшей степени неприятно, но всем нашим сотрудникам приходится отвечать на подобные вопросы. Так что, даже если ты откажешься назвать имена, это сделает кто-то другой. И в отличие от тебя, им удастся остаться в профессии. Подумай над моими словами: не осложняй себе жизнь. Скажи агенту Свиту все, что ему необходимо знать, и забудь об этом. В любом случае, никто никогда не узнает, что ты назвал эти имена… разве не так, агент Свит?»
«Совершенно верно. Ваше подписанное признание получит гриф „Секретно" и будет доступно только узкому кругу офицеров ФБР и Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности».
«Выходит, и я никогда не узнаю, кто именно сдал меня федералам?»
«Никто вас не сдавал, мистер Смайт, — сказал агент Свит. — Просто люди исполнили свой гражданский долг. Собственно, чего мы добиваемся и от вас».
«У меня контракт с компанией. Вы не можете вот так запросто уволить меня».
Голден и Френкель погрузились в изучение условий моего контракта. Френкель заговорил первым. «Согласно пункту 21а ты можешь быть уволен из Эн-би-си по причине аморального поведения».
«Ну, это уже полный бред».
«Это будет решать суд, — сказал Френкель. — Ты можешь затеять процесс против нас, что обойдется тебе весьма недешево, и ты это знаешь. Конечно, я не хочу угрожать тебе, но ты же понимаешь, что наши финансовые возможности куда серьезнее, чем твои, Эрик Процесс затянется на годы, и все это время ты будешь сидеть без работы… и, как предупредил мистер Росс, глухо».
Я не мог поверить своим ушам. Было такое впечатление, что в Рокфеллеровский центр явился Кафка. Я решил притормозить. И сказал:
«Мне необходимо подумать».
«Конечно, — обрадовался агент Свит. — Мы с удовольствием дадим вам семьдесят два часа на размышление. И учтите: если вы откажетесь сотрудничать, не только у Эн-би-си возникнут основания для вашего увольнения, но и ФБР будет вынуждено передать ваше дело в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Несомненно, в этом случае вам придется давать показания перед Комиссией. Откажетесь отвечать на их вопросы под присягой — вас будут судить, и не исключен тюремный срок».
«Надо же, какое светлое будущее вы мне уготовили».
«Совсем не обязательно, что оно будет таким, — ответил агеня Свит, — все зависит от вашей готовности к сотрудничеству».
И тут он достал козырную карту. Раскрыв папку, Свит извлек фотографию Ронни и поднял ее на уровень моих глаз. Я почувствовал, что у меня внутри все сжалось. Мне пришлось убрать руки под стол, чтобы никто не видел, как они трясутся.
«Вам знаком этот человек?» — спросил меня Свит.
«Да, я его знаю». Мой голос дрогнул.
«Откуда вы его знаете?»
«Он мой друг».
Свит подался вперед:
