Ты нужна навсегда.
– И ты мне, любимый. Навсегда.
Остаток пути молчим. В комфортной, я бы даже сказала – какой-то блаженной тишине доезжаем. Пока Даня паркуется в гараже, я, окончательно позабыв о своей усталости, бегу в дом.
– Мамоська!
Дарина, едва меня увидев, подскакивает с коврика у камина, где они с папой играли, и несется навстречу. Я наклоняюсь, чтобы поймать ее. Подхватывая, крепко-крепко прижимаю к себе и, прикрывая веки, в миллионный раз думаю о том, какая я счастливая.
Жена. Мама. Дочь. Сестра.
Я – плод любви. И я призвана сеять ее дальше.
Пусть я не зажигаю залы, танцуя на сцене, как когда-то мечтала. Мое имя не скандируют миллионы. Я не заполняю своими мыслями и чувствами целую вселенную.
Но благодаря им, я освещаю и согреваю вселенную своей семьи.
Я знаю, каково смотреть в глаза своему мужчине и видеть там исключительно свое отражение. Знаю, как его завести, разрядить и успокоить. Знаю, как дарить ему свою любовь, и каково чувствовать ее в ответ.
Я знаю, каково носить его ребенка внутри себя. Знаю, каково видеть этого ребенка у него на руках. Знаю, каково находить у них общие черты и замечать идентичные манеры.
Я знаю, что любовь к созданному вами человечку множится всю вашу жизнь по мере его личного роста и взросления. Знаю, как много сил для этого порой нужно. Знаю, как их восстанавливать.
Я знаю, что через десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят, семьдесят лет – они у меня будут. Потому что меня тоже есть кому любить, лечить и наполнять.
Даня прижимается сзади. Обнимает нас с дочкой. Я поворачиваюсь и льну к нему. Одновременно теснее притягиваю к нам малышку.
– Я так счастлива, – выдыхаю для них.
И они отвечают тем же.
– Счастлив.
– Сястливая.
Счастливые.
Это могло бы быть нашей фамилией. Но у нас есть загадочная и волшебная альтернатива – Шатохины. Мы зажигаем, расшатываем и кружим мир.
Свой мир.
В этом наша целость. И наше счастье.
Остров любви,
четыре года спустя
Дынька – прирожденная актриса. Причем, королева драмы.
Якобы не обращая внимания на меня, шлепает, выстукивая игрушечными пластмассовыми каблуками, мимо. Я поднимаю взгляд поверх ноута и, изо всех сил сдерживая улыбку, наблюдаю за тем, как она с «усталым» вздохом заталкивает коляску с куклой под стену и раздраженно поправляет съехавшую с плеча бретельку купальника. Еще громче вздыхает, с потешной грацией встряхивает мягкими кудрями, которые я убрал ей после обеденного сна в высокий хвост, и плюхается рядом со мной на шезлонг.
Вот она – настоящая кобра. В ней уже сок. Звезда в голове. Состав уверенности. Самолюбия – на толпу. Хулиганка неисправимая, но действует всегда тонко. В свои неполные шесть умеет окрутить и обставить любого, кто залипнет на ее внешней милашности. По манерам – безупречно изящная. По культуре речи – не придраться тоже. Маленькая леди со скрытыми феерическими спецэффектами.
Я скольжу взглядом в направлении ее внимания – по высоким шумным волнам, которые выдает сегодня океан. Отвешивая челюсть, в беззвучной усмешке выкидываю и подворачиваю язык. Возвращаюсь к графику на экране. Дожидаюсь третьего малыхиного вздоха. Поджимаю губы и, наконец, фокусируюсь на дочери. Она, едва поймав мой взгляд, с выражением глубокой муки прикладывает ко лбу тыльную сторону кисти.
– Дынька, что за вздохи?
– Мне грустно.
Ладно.
Откладывая ноут на столик, сажусь и приземляю стопы на деревянное покрытие террасы. Машинально разглаживаю собравшийся складками купальник. Желтый с красными и зелеными кляксами – Даринкин любимый.
– Почему тебе грустно? – разглядывая дочкино хмурое лицо, пытаюсь полностью вникнуть в ситуацию, какой бы пустяковой она по итогу не оказалась.
– Океан, пальмы, песок… – перечисляет Дынька, как нечто жутко скучное, способное ввергать ее в апатию. – Я не могу поймать дух нового года! – выкатывая глазки и губки, сотрясает раскрытыми ладонями воздух. – Снега нет, елки нет, огоньков нет… Я крайне разочарована! И жутко огорчена!
Фыркает умело, а я, давя улыбку, соображаю, от Ингрид она это переняла или все же от Маринки.
Ответ приходит чуть позже, когда я осторожно замечаю:
– Тебе же нравится жить на острове.
А она точь-в-точь, как моя любимая кобра, коротко и многозначительно выдает:
– Ха!
– Ну, что «ха», Дарина? – таки улыбаюсь, подвисая на родной красоте, которая моментами слепит и вызывает перебои в работе сердечной мышцы. – Не нравится разве?
Дочь обхватывает себя руками и, оттопыривая нижнюю губу, пожимает плечами.
– Нравится… – не особо определенно отвечает. Зато очень даже уверенно заявляет следующее: – Хочу в Одессу!
– Малышок, но в Одессе сейчас тоже снега нет. Там просто промозгло и сыро.
– Но там ведь есть елки! И бабушка с дедушкой! – подскакивая с шезлонга, загорается восторгом от тех картинок, что рисует чисто ее воображение. – Хочу в Одессу! Это что, проблема?
– Да, проблема. Мама нас убьет, если мы вдруг соберемся домой. Она третий час на кухне возится, чтобы накрыть завтра вечером шикарный праздничный стол.
– Зачем она в этот раз столько готовит? – снова трясет ладошками Даринка. – Дядя Тёма вечно шутит: «Негусто у вас с котлетами…», а у нас теперь – целый гусь! – очевидно, видела, как мать мариновала пернатого.
Ржу, представляя это, а заодно и вспоминая Чару. Эту ехидную фразу он обычно выдает, глядя на мой идеальный, мать его, пресс. Восемь кубиков, косые – все четко. Не скажет ведь Тёмыч, как моя Маринка: «Мм-м… Уроки анатомии от Дани Шатохина…»
– Нормально у нас с котлетами, – заключаю на автомате.
Чаруша, конечно, не готовит так много, как мама Таня или Лизка, но голодными мы уж точно не сидим. Всегда есть чем закинуться. Причем, трижды в день рацион разный.
– Папочка, – окликает Дарина разительно тише, чем говорила до этого. – А может, мне грустно, потому что у меня никого нет? – со слезами на глазах разводит руками.
Это уже не похоже на игру. Эмоции настоящие, и они, черт возьми, разрывают мне грудь.
– Как это никого нет? – приглушенно выдыхаю я.
– У Нюты – сестра, у Кира – целых две… А у меня ничего… – пока трясет руками, губы дрожат. Нижняя то и дело отвисает, как она ее ни ловит назад. И слезы все же проливаются. – Ни одной сестры! Даже мелкого вонючего брата
