— Не решили пока, но скоро. Срок поджимает, сам понимаешь, — оживился друг. — Завтра поеду в Пуховичи знакомиться с родителями.
— Свататься, что ли? — улыбнулся Вадим.
— Ну да. Надеюсь, не попрут, — шутливо подтвердил Андрей. — Жаль, что ты не прилетел. Поехали бы вместе, побыл бы в роли свата.
— Не умею я. Так что как-нибудь без меня.
— Ну тогда хоть свидетелем будешь?
— Во второй раз? Нет, даже не проси. Я несчастливый свидетель.
— А кто тогда? — озадачился Андрей. — Санька сам женится.
— Вот и побудете друг у друга свидетелями.
— А что? Даже интересно, — загорелся он идеей, но тут же почувствовал неуместность своей радости. — Слышь, ты это… не расстраивайся сильно. Будет и на твоей улице праздник.
— Надеюсь, — без всяких эмоций согласился Вадим. — В общем, если других новостей нет, то я снова пошел спать. Ты угадал, состояние у меня сейчас еще то. Отходняк.
— Ладно, понял. Придешь в себя — набери. Чтобы спокойней было.
— Маленький я, что ли?
— Большой… Самый большой друг. Потому и прошу.
— Хорошо, — вздохнув, пообещал Вадим. — Позвоню…
Для Кати утро понедельника один к одному повторило то, что было в субботу и воскресенье: стоило ей покинуть кровать и принять вертикальное положение, как тут же подкатывал рвотный спазм, который никак не удавалось снять. При этом от глотка воды становилось только хуже, приступ рвоты повторялся. Затем наваливалась невероятная слабость, дрожали руки и ноги, ныли мышцы живота.
А на смену всему этому приходил зверский приступ голода. Да такой, что, несмотря на совет Арины Ивановны поголодать, она тут же одевалась и бежала в магазин. Мачеха даже категорически запретила ей навещать в таком состоянии отца, которому стало гораздо лучше. Неровен час, передастся непонятная инфекция, а он и без того еще слаб. И настоятельно рекомендовала Кате показаться врачу. Уж слишком настораживало ее течение болезни: непрекращающаяся рвота, слабость — засыпала прямо на ходу.
С аппетитом все понятно — истощенный организм требовал пищи. Но такая сонливость настораживала не только Арину Ивановну: спала в эти дни Катя предостаточно. Правда, не привязываясь ко времени суток, так же много и работала. Это единственное, что отвлекало от душевной боли. А болело там нещадно, невыносимо. Стоило отключиться — ныло так, что хоть на стенку лезь, хоть головой об нее бейся!
Молчание Вадима только усугубляло упадническое настроение. Честно говоря, она ждала от него хоть какой-то реакции еще в субботу. Как наяву представляла: вот он прилетел, Поляченко его встретил, передал ключи. Вот он зашел в квартиру, прочитал смятую записку, которую она забыла выбросить, увидел собранное на нее досье… Не может быть, чтобы он не захотел с ней поговорить. И неважно, с чего бы начался разговор, чем бы закончился. Зато появилась бы ясность. Хоть какая-то.
Но Ладышев так и не дал о себе знать ни в субботу, ни в воскресенье. Она даже интересовалась в справке аэропорта, был ли самолет. Был, правда, прилетел с опозданием.
Значит, она абсолютно права относительно его намерений. Значит, это такая редкая разновидность мести…
Надо как-то учиться жить без него. Но как? Она даже не подозревала, насколько к нему привязалась, прямо приросла душой и телом. Как мучительно ей не хватает его глаз, губ, рук, его голоса, присутствия рядом. Почему он так с ней поступил? Неужели нельзя было найти другой способ мести? Не такой безжалостный?
Чтобы хоть как-то абстрагироваться, Катя и заставляла себя работать. Отредактировала материал о женской колонии, написала большую, почти на две полосы, статью о профессоре Ладышеве.
Первый порыв — дать опровержение — прошел. Появилось понимание, что этого будет недостаточно. Великое счастье — знать таких людей, как Сергей Николаевич, учиться у них при жизни. А уж после смерти о таких людях обязательно следует помнить. Они оставляют свой след в истории.
К счастью, в Интернете на медицинских форумах обнаружилось немало ссылок на труды профессора. Даже несколько забавных, но поучительных историй, записанных его учениками. Но самое главное для нее — рассказ Нины Георгиевны. Рассказ-исповедь, рассказ-признание в любви к человеку, которого давно нет, но который живет в сердце. Редкая на сегодняшний день тема и редкая удача для журналиста — столкнуться с такой судьбой.
Так что, несмотря ни на что, выходные не пропали даром. И первая, и вторая статьи были именно тем, в чем сейчас, на ее взгляд, нуждалась газета. Сомнений, что Камолова с ней согласится, не было.
«Хорошо бы увидеться и переговорить с ней до начала планерки, — думала она, засыпая в воскресенье. — Евгения Александровна — тонкий, умный человек. Она должна понять, почему это так важно для меня».
Но в понедельник утром планы в очередной раз «откорректировала» проклятая инфекция! Пришлось звонить в редакцию, предупреждать, что в силу обстоятельств пропустит планерку. Судя по опыту выходных, опоздает как минимум часа на два.
Так оно и вышло. На ступеньках редакции Катя оказалась в начале двенадцатого. Пока бежала от машины к зданию, успела промерзнуть до костей — мороз, ледяной ветер. В такую погоду лучше бы в шубе ходить, а не в курточке на меху.
«Вот так, Екатерина Александровна, и остались вы с носом: были две шубы, да сплыли. Одну, скорее всего, Алиска носит. Арина Ивановна говорила, что Виталик ее забрал. Вторую тоже найдут кому пристроить, — грустно усмехнулась она. — Да Бог с ней, не в шубе дело. И не в погоде… На душе минус сорок… — и вдруг поймала себя на мысли: — А ведь я мучаюсь не только потому, что он так со мной поступил. Я за него волнуюсь. Где он? Что с ним? Не заболел ли? Умом понимаю, что меня все это уже не должно касаться, а вот поди ж ты… Ладно, хватит хандрить. Надо учиться принимать удары судьбы. Сколько их еще впереди?»
Вопрос совпал с открытием дверей лифта.
— Катюня, привет! — наткнулась она на Венечку. — Тебя твой полуолигарх на диету посадил, что ли?
— Привет! С чего ты решил? — нахмурилась она.
— Тебя ж ветром качает! Как после голодовки. Решила стать 90-60-90?
— Почему бы нет? Может, я тоже на подиум хочу, — буркнула она, направляясь к дверям редакции.
Забыв о лифте, Потюня неожиданно пошел следом.
— Кать, если хочешь знать мое мнение, то худоба тебе не идет. Ты, цветущая, пышущая здоровьем молодая женщина. Во что ты себя превратила? Синячищи под глазами… Терпеть не могу худосочных! Ну что с ними делать?
— То же, что и с остальными, — на ходу, не оборачиваясь, бросила Катя.
