— Мы и одни все сумеем, мама, — сказала Роза и обняла мать. Та благодарно ей улыбнулась.
На этот раз не было никакого восторженного приема для Биби Салме, да Эмили и не хотела ничего подобного. На борту парохода они дождались темноты, чтобы сойти на берег как можно незаметнее и добраться до гостевого флигеля германского госпиталя, где собирались остановиться.
Там, где Эмили принялась писать письма, в которых она требовала восстановления своих прав. Письма племяннику, султану Халифе, и германскому консулу Михаэллесу — письма, на которые она получила отрицательный ответ, либо они вовсе остались без ответа.
Семена ожесточения, которые посеял в ней Гамбург и которые в течение многих лет заботливо взращивали всесильные господа в Берлине, Лондоне и во дворце Занзибара, в жарком климате тропического острова дали ростки — и вот уже скоро на них распустятся ядовитые цветы.
Занзибар. Конец июня 1888 года
— …почему она никак не может успокоиться? Она ведь выставляет в дурном свете не только себя, но и всех немцев…
— …подозреваю, из корыстолюбия. Вы читали ее книгу? Какой абсурд! Как будто иностранка без должного образования может что-то понимать в нашей политике в Восточной Африке!
— Консул Михаэллес правильно делает, что снова высылает ее. Германские интересы относительно областей побережья куда более важны, чем…
— …делает для нас невозможным. В конце концов, всех европейцев вышлют с острова — и все по ее вине!
Жужжанье голосов в столовой немецкого госпиталя прекратилось, как только туда вошли Эмили и Роза. На какой-то миг воцарилась полная тишина, взгляды опустились в тарелки. И снова послышалось тихое позвякиванье серебра о фарфор, и возобновились тихие разговоры на не столь щекотливую тему.
Роза искоса взглянула на мать и сразу же поняла, что ни единое слово из этого ядовитого потока не прошло мимо ее ушей, прежде чем их появление прервало его, послужив переменой темы застольных разговоров. Она поняла это, увидев, как Эмили судорожно дернулась, как она еще более выпрямилась. Как она вздернула подбородок с намеком на ямочку и презрительно опустила уголки губ — и Розе стало больно за мать.
Ни слова не говоря, ограничившись молчаливым кивком, Эмили села за табльдот, а Роза, сев с ней рядом, пробормотала короткое приветствие.
После выхода книги Эмили обрела не только поклонников, но и врагов. Книга написана весьма пикантно — это было еще самое безобидное из высказываний. И негодование вызывали не только пассажи, касающиеся правления султана Баргаша, с которым Германию связывали дружеские отношения, но и взгляды Эмили на колониальные устремления империи и почти неприкрытая критика в адрес британского и германского правительств — из-за их отношения к ней. И такое негодование вызвала не глава, посвященная рабству на Занзибаре, где Эмили ни в коем случае не выступала против него. А совсем другая — та, в которой она осмелилась противоречить общепринятому в Европе общественному мнению и утверждать, что женщины на Востоке обладают большими правами — по меньшей мере, что касается собственности, — по сравнению с их европейскими сестрами. И то, что по совету издателя Эмили изъяла некоторые места для последующих изданий, многое, однако, оставив. И в этом ее также упрекали.
Жертва жестокого общественного строя, достойная сожаления и сочувствия, коей несказанно повезло попасть в Германию — таково было общественное мнение, — вдруг превратилась в узколобую фурию, которая, по всей видимости, совсем не ценит, как ей здесь хорошо.
Однако еще никогда Эмили так остро не чувствовала неприятия своей персоны, как здесь, в германской колонии на Занзибаре.
Но когда подали основное блюдо, и две дамы, прибывшие на Занзибар из Гамбурга, обменялись быстрыми репликами — одна из них громко и возмущенно обратилась ко всем сидящим за столом, какие бессовестно высокие цены на Занзибаре; в конце концов, туземцы должны быть счастливы, что они, немцы, приносят им доходы! — терпение Эмили окончательно лопнуло. Раздался громкий звон — она уронила на стол нож и вилку, и все глаза обратились к ней.
— Немцы на Занзибаре, бесспорно, самые глупые люди из всех, кого я когда-либо встречала, — громко заявила она, гневно сверкая глазами. — Любой мелкий индийский лавочник — более приятное общество, чем немцы, все вместе взятые! Идем, Роза! — Оттолкнув стул, она повернулась к дочери, и та с пылающим лицом пошла за ней из столовой, оставив общество в растерянности и гробовом молчании.
Начальница госпиталя, как будто она сидела в засаде и лишь дожидалась удобного случая, выплыла из соседней двери, едва Эмили и Роза появились в коридоре.
— Простите, фрау Рюте, — заговорила фрейлейн Ройч тоном, в котором странно смешивались стыдливая скромность и самодовольное удовлетворение. — У вас есть немного времени?
— Разумеется, фрейлейн Ройч, — любезно ответила Эмили. — О чем пойдет речь?
— Видите ли, дело в том… — нерешительно начала хозяйка госпиталя, играя с маленькими часиками на длинной серебряной цепочке, висевшей на шее. — У меня сложилось такое впечатление, что вы, как мне кажется, чувствуете себя в нашем гостеприимном доме не слишком хорошо. Все ваши жалобы на комнаты… и ваше отношение к другим гостям… видите ли, мы считаем себя единым целым… местом, где мы можем здесь, на чужбине, почувствовать себя, как дома. А вы…
— Другими словами, — жестко ответила Эмили, — вы просите меня уехать.
— Ну, если вы так желаете сказать… — фрейлейн Ройч с облегчением вздохнула. — Это, конечно, было бы лучшим решением для всех участников, вы не находите?
Не прошло и двадцати четырех часов, как Эмили с дочерью переехали в домик в центре города. Занзибарцы, как оказалось, только того и ждали, что их Биби Салме снова будет жить среди них, и все сразу поспешили к ней — так что маленькие комнаты постоянно были переполнены двоюродными братьями и сестрами, тетушками и старыми друзьями, старыми слугами, которые хорошо помнили свою госпожу.
— Ты все-таки останешься здесь, правда?
— Давай, Салме, оставайся с нами! Ты же одна из нас!
— Не надо тебе возвращаться в чужую страну — останься здесь, с нами, мы же твоя семья! С нами тебе будет хорошо!
— От немцев тебе ничего хорошего не дождаться! Держись нас, мы позаботимся о тебе!
Роза наслаждалась тем, что каждый день дом был полон гостей, все болтали, весело смеясь и перебивая друг друга. Она была страшно рада тому, как явно повеселела ее мать. Как она вновь обрела энергию, какой стала активной, всегда в движении, и как засияли ее глаза, да и улыбалась она теперь много чаще, чем прежде. Даже если иной раз на ее лице и промелькнет горестное выражение — и именно тогда, когда ее осаждали и осаждали просьбами поселиться на Занзибаре.
