завернула к вам, — неспешно возвращается в исходное, строго вертикальное, положение и смотрит прямо перед собой, — чтобы проведать этого кота, которого вы нам навязали. А ты…
— Не нужно трогать наши вещи.
— Я не трогаю. Пусть Лёля не волнуется, я ничего не заберу.
— Только посмотришь?
— Я ничего плохого не делаю.
— Верни на место. У жены тонкий нюх. Ваше это женское обоняние не переубедить, если что-то к носу неожиданно прилипнет. Твой парфюм она за версту почует.
— И что?
— Это неприлично.
— Будешь меня учить уму-разуму, сопляк?
— Повесь на место, — прикладываю пару раз о стол кулак. — Какого чёрта? На хрена ты нагнетаешь?
— Я хочу помочь.
— Лицом потершись о наши с Олей вещи?
— Да.
Её не убедить и не переговорить. Пожалуй, я умою руки, отклонюсь и положусь на провидение.
— Не хочу, чтобы вы расставались. Ром, это неправильно. Я погорячилась. Ты не передумал? Сдержишь слово? Я помогу!
Сдержу и обойдусь! А это, честно говоря, вообще не телефонный разговор, как, впрочем, не её родительское дело. Я не хочу её поддержки, я хочу жену и мелкого мальчишку. Мечтаю о нашем скором сыне.
«Работаем на результат!» — повторял вчера неоднократно, когда любил жену.
«Угу» — она постанывала и выгибала спину, затем пошире раскрывала бёдра и даже поднимала зад. — «Чтобы ничего не вытекало» — жалко прошептала, когда я пришибленным уродом уставился на то, что она с собою вытворяла.
А раньше оттуда пальцами всё выгребала. Рыча, выскабливала собственное влажное нутро.
— Мы не расстанемся. Разговор закончен. Ненавижу, когда должен заверять по сто раз одно и то же. К вам это вообще не имеет никакого отношения. Берегите себя и не лезьте в мою семью.
— Вот и хорошо, — она перекладывает рубашку таким образом, что «я» практически лежу на «Оле», в чьей роли там выступает элегантное узенькое платье.
— Я свяжу тебя, Ромка, — она действительно обматывает расстёгнутый манжет мужской рубашки вокруг тонкой бретели, отороченной мелкими полудрагоценными камнями, сильно тянет, а после формирует толстый узел. — Меня научили…
Ну… Наверное, пиздец, товарищи! И это говорит кандидат не ведьмовских и шарлатанских, а медицинских, мать её, наук.
— Прекрати! — сцепив зубы, через них же говорю. — Покорми засранца и уходи оттуда.
Я уже жалею, что жена ключи ей отдала.
— Хорошо там отдохнуть, дети, — мама смотрит точно в камеру и зачем-то поднимает руку, с помощью которой посылает мне воздушный поцелуй, затем подмигивает, а после чушь какую-то напевает. — Сашеньке передавай привет.
Я вижу, как блаженно у неё подкатываются яркие глаза, а губы что-то быстро шепчут.
Вот же… Неуправляемая бестия!
— Чего показывают эти местные кабельные каналы? — тяжёлая огромная ладонь неожиданно ложится на моё плечо, а затем его же пару раз сжимает. — Ромыч, физкульт-привет! — хохочет Фрол, пока обходит, чтобы сесть за стол. — Ты один? Испугал?
— Да, — хриплю в ручной замок, собранный из пальцев. — Я сейчас уйду.
— А где… — Сашка крутит головой. — Где гнусности бормочущий, в боях добытый, живой и непокорный, миленький трофей, который ты вчера тянул в свою берлогу? Это было дико с одной стороны, а с другой — прекрасно и эффектно. Ты, как дикий человек, мужчина, стремящийся к победе и руководствующийся исключительно инстинктом размножения, с попавшей в твои лапы жертвой, победоносно направлялся в пещеру номер 1208, чтобы развести там пламя страсти и голыми руками освежевать большого мамонта, добытого на охоте с топорами-камнями. И ты знаешь, на одну жалкую минуту я даже позавидовал тебе.
— Оля спит. Ты всё сказал?
— С утра без настроения? Дрыхнет, значит? Сонная тетеря.
Наверное. Не уверен в этом. Но, по крайней мере, когда я выходил из номера, жена с раскрытым задом и согнутой в колене правой ногой, смешно сопела на матрасе, скособочив своё лицо на одной подушке, подложив вторую, стало быть, мою, под свой худой живот.
— Ты был хорош, когда старался доставить даме наслаждение, mon cher? Чего-то в этом шарабане не хватает? Я тоже хочу трахаться. А не с кем. Что скажешь?
Я должен отчитаться? А впрочем:
— Инге позвони, писюша.
— Учту на будущее. Так что у нас по физической оценке и знаку количества и качества? Отличный парень, хороший добрый человек, знатный е. арь, куколд или…
— Я был неплох, — блокирую экран планшета, а после хлопаю чехлом, закрывая сенсор крышкой. — Костю не видел?
— Босс с барбосёнком уже в больнице. Никиту зачем-то прихватил с собой. Там какой-то иск придумал. Злой, как чёрт. Он так орал вчера в кабинете главврача, что даже мне страшно было. Какая муха его укусила? Жена жива, сын рядом, мы тут. Чего он там дудел, как страдающий лось за течной, сбежавшей от бешеной е. ли лосихой?
— Не перегибай. Оля сказала, что положение серьёзное. Случай непростой и, к тому же, запущенный. Ася долго терпела.
— Ты такой умный, Юрьев. Я тебя боюсь. У тебя там между ног яйца часом не раздваиваются, подтянувшись вверх, формируя волосатенькие губы? Это мама, что ли, научила? Ты у нее интернатуру досрочно и внепланово проходил?
Я поговорил с женой и задал ей интересующие меня вопросы. А этот идиот уже приклеил то, о чём в нормальном обществе не принято шептать, а не то, что предполагать и кому-нибудь подобное навешивать. Впаять ему за клевету, под. еб и хамское поведение по отношению к женщине? Дать по наглой роже, сдавить пяткой член и яйца и принудить Фрола о пощаде голосить?
— Ничего у Красова не выйдет, — отрицательно мотаю головой. — Превышения не было. Врачи выполняли свой долг, оттачивая навыки, подкрепляя действиями служебные обязанности и ни над кем не издевались. Лёгких телесных нет. Ася не жалуется, но только плачет. Это я понять могу, но Костя с женскими слезами очень быстро разберется. Так что, в скором времени всё станет на свои места. Надо подождать. Что с проектом будет? Твоя Терехова нас с дерьмом смешает, если задержим срок.
— Тебе лучше знать про долг и профессионализм упырей в белых халатах, — фыркает Сашок. — А за мою женщину не переживай. Мы с этим разберемся. В конце концов, Лялька в строю, если ты, конечно, её не укатал. Она жива, Ромыч?
— Вполне.
— А что касается, жалоб с причала «АСЯ», то юная красавица никогда не жалуется, как я успел понять. Тем более она замужем за боссом. Хотя там жаловаться и жаловаться. И в инстанцию, ответственную за нарушаемые регулярно права несчастного и униженного человека, надо бы писать. А ты, как я погляжу, про верёвки знаешь всё?
— Да, — таращусь, как безумный. — У неё нет следов на запястьях, нет
