— Иди, — Снежана уверено кивнула, провела по волосам Марка, а потом направилась к кровати, собираясь заменить мужчину на ответственном посту. Он поколебался какое‑то время, а потом помчал обуваться.
Ждать Марка пришлось долго. Видимо, ночную аптеку найти было не так‑то просто, Катя успела даже на какое‑то время заснуть, сама Снежана позвонить маме, узнать, что делают в таких случаях, принести воды, разбудить ребенка, а потом уговорить выпить совсем чуть — чуть. Потом еще чуть — чуть, потом совсем капельку уже через силу.
— Где папа? — девочка периодически проваливалась в сон, а потом выныривала из него, желудок скручивали спазмы, на лбу выступала испарина.
— Он скоро придет, Котенок, скоро, — а Снежана могла только промачивать ручки и бледное личико смоченной раствором тряпицей, поить водой, помогать подняться, чтобы добраться до туалета, ванной.
— Никогда больше не буду есть клубнику, — Самойлова снова скривилась, видимо, вспоминая продукт, о котором очень хотелось забыть, а потом на какое‑то время уплыла в сон. Ненадолго. Во время следующего пробуждения, ей стало уже жарко. Включать над больным ребенком кондиционер Снежа не решилась, а потому следующим номером программы они перебрались в более прохладную спальню Марка.
Катя металась, отказывалась пить, звала отца, хныкала, проклинала клубнику, и все это не переставая. Несколько раз звонил Марк, спрашивал как дела, клял закрытые точки, говорил, что будет совсем скоро.
Снежа пыталась успокоить и Катю и Марка. И что самое смешное, с Катей было легче.
— Давай так, — как‑то резко вспомнился метод, который часто применяла ее мама в детстве, устроившись рядом с девочкой, Снежа заставила ее отнять руки от живота, лечь на спину, потянула футболку вверх. Мамины руки — лучшее лекарство. Пусть она не мама, но попытаться может.
Снежана помнила, как это приятно, когда по горячей коже ласково водят по часовой стрелке, как мышцы расслабляются, как боль чуть отступает. Пусть это не таблетки, но средство действенное. Метаться девочка перестала, хныкать тоже, успокоилась, личико разгладилось.
А когда в квартиру влетел запыхавшийся Марк, уже даже открыла глаза, сама прося воды.
— Прости, что долго, — Марк опустился на кровать с другой стороны, коснулся рукой горячего еще лба, поймал чуть затуманенный взгляд дочери, ее улыбку, улыбнулся в ответ. — Нужно скорую вызвать.
— Не нужно, — Снежана тоже улыбнулась, продолжая водить по болезному животу. — Ей лучше. Зачем ребенка в ночь везти в больницу? Ее больше не тошнит, температура спадает, ей нужно пить и спать.
Кивнув, Марк достал добытые с боем лекарства, путем уговоров, лести, обещаний всего на свете заставил дочь их выпить, а потом скомандовал спи и удивился тому, как быстро она послушалась.
Еще долго они со Снежаной сидели на кровати, следя за тем, как девочка ровно дышит, как щеки постепенно перестают быть такими красными, как кулачки разжимаются.
— Она спит, если хочешь, я могу постелить в гостиной или закажу такси.
— Если я сейчас уберу руку, то она проснется. Я уже пробовала. Так что можешь не пытаться сплавить меня, — Снежана прекрасно понимала, что у Марка очередной приступ чувства вины за то, что он взваливает на нее свои проблемы. Но сейчас у нее не было ни сил, ни желания справляться с этим приступом как‑то более деликатно. — Если хочешь, сам поспи пока, а если я устану или ей станет хуже, разбужу.
Кажется, такого Марк не ожидал, во всяком случае, с ответом нашелся не сразу. А когда открыл рот, Снежана его опередила.
— И благодарить не смей, Самойлов. Смирись уже, что не только ты всем должен и не только ты обязан помогать, выручать, спасать. То, что я сейчас делаю — это нормально. Нормально и все. Ты сделал бы так же. Ты и сделал когда‑то так же. И не раз. Потому или иди спать, или сиди здесь, но молча.
Он выбрал второй вариант. Долго сидел, смотрел то на нее, то на Катю, а потом взял в руку ладошку дочери, в другую — свободную ладонь Снежи, поцеловал сначала одну, а потом другую. И не сказал ничего. Очень красноречиво не сказал ничего.
* * *
— Не плачь, Лизонька, пожалуйста, не плачь, — Саша кружила по комнате, пытаясь помочь дочке, забрать боль, температуру, высушить слезы, потому что от их вида и собственного бессилия рвалось сердце.
Она достигла порога отчаянья уже давно. А сейчас держалась уже неизвестно за счет чего. Наверное, на том, что с минуты на минуту должен был появиться Ярослав.
Саша не слышала стука входной двери, щелчков замков, стояла спиной ко входу, когда Самарский влетел в комнату, подошел совсем близко.
— Давай, — он обратился очень тихо, боясь напугать, а потом отметил, как трясутся руки жены, когда она передавала Лизу.
Мужчина коснулся губами лба дочери, почувствовал, как его обдает жаром, а потом по ушам ударил очередной приступ судорожного рыдания.
У него самого причин для разрыва сердца было уже две. Плач дочки, а еще немой ужас в глазах Саши.
— Ты чего, солнце? — продолжая удерживать Лизу одной рукой, другой он прижал к себе Сашу, дрожащую, как осиновый лист.
— Ей после ужина стало плохо, Слав, — уткнувшись в плечо мужа, Саша попыталась хоть что‑то объяснить, потому что по телефону ей сделать это удалось не слишком хорошо. — Я не знаю из‑за чего, сначала поднялась температура, потом живот, мы выпили таблетки, но они не помогают… — слова Саши почти полностью заглушил плач Лизы. Громкий, уже чуть хриплый.
— Какая температура?
— Тридцать восемь и четыре. Была выше, сейчас чуть упала. Может вызвать скорую? — Саша протянула руку к личику дочери, но та отвернулась, захныкала, опустила голову на плечо отца.
— Что такое, Лизуш? — а он поцеловал дочку в макушку, качнул пару раз, чувствуя, что она успокаивается.
— Кажется, боль спазмами находит, отпускает, а потом опять… И она плачет, я не знаю.
— Все хорошо, не волнуйся, — перехватив дочку удобней, Яр отпустил Сашу, а сам направился в сторону спальни.
Когда Саша позвонила, он испугался. Причем неизвестно за кого больше — за жену или за дочь, примчал, как только смог, а сейчас… Понял, что все будет хорошо и сразу успокоился. Ночь пережить, и все будет хорошо.
Воспитание Глаши не прошло для него бесследно. Справиться с температурой и болью собственного ребенка он смог. Не сразу, сначала долго уговаривал, поил из ложечки, гладил, мурлыкал, ходил по комнате, сидел, бросал уверенные взгляды на застывшую неподалеку Сашу, то и дело просил Лизу подержать во рту градусник, кривился, пока температура не начала спадать, а потом, дождавшись, когда Лиза устанет плакать, а боль отступит, опустил ребенка на кровать.
